"Александр Николаевич Островский. Шутники " - читать интересную книгу автора

говорят, такой же ум-то, как у ребенка. Мол - глуп, ну и балует; вырастет,
умнее будет, перестанет баловать". Только неправда это, Аннушка, неправда!
Умней они не бывают. Я сорок лет здесь живу, всех знаю; вырасть - вырастут,
и рукой его не достанешь, а ум все тот же. А то вот одному недавно стал
жаловаться на сына; а он мне что сказал! "Я, говорит, до семи бед коплю, у
меня положеное, это еще третья. Как семь бед сделает, так отстегаю". А
другой говорит: "Ты служил?" - "Служил, говорю". - "Отчего ж на тебе
кавалерии нет? Кабы была кавалерия, никто б тебя не посмел тронуть; значит,
ты сам виноват". Вот с ними и толкуй! Да и жаловаться-то нельзя. "Ты,
говорят, все с претензиями, ты неспокойный сосед, ты претендент!" Аннушка,
какой же я претендент! Какой я претендент! Ну, и терпишь, потому что
ссориться с ними нельзя, кушать будет нечего. Мы от них же крохами
побираемся. Поссорься с одним, с другим, так и придется зубы на полку
положить. А вот я со всеми в ладу, я все больше шуточкой, шуточкой, а где
так и поклонами. Оно точно, что на тебя как на шута смотрят, да зато
кормимся.
Анна Павловна. Папенька!
Оброшенов. Что, дочка?
Анна Павловна. Неужли нельзя обойтись без этого?
Оброшенов. Без чего? Без шутовства-то?
Анна Павловна. Да, папенька, без унижения. Нам жалко вас.
Оброшенов. Не жалко вам, а стыдно за меня, стыдно, вот что. Ты думаешь,
я не вижу? Вижу, Аннушка, давно вижу.
Анна Павловна. Вы, папенька, в таких летах! Мы вас так любим. Нам с
сестрой хотелось бы, чтобы вас все уважали.
Оброшенов. Мало ль чего нет! Где уж нам! Какое уважение! Были бы сыты,
и то слава богу. Не до жиру, дочка, не до жиру, быть бы живу!
Анна Павловна. А каково смотреть-то на вас!
Оброшенов. Ну, что ж делать-то! И рад бы в рай, да грехи не пускают.
Ты, может, думаешь, что я всегда такой был? Ну, нет, брат. Смолоду я сам был
горд. Как еще горд-то, Аннушка! Ужас как горд! Как женился я на вашей матери
да взял вот этот домишко в приданое, так думал, что богаче да лучше меня и
людей нет. Фертом ходил! Ну, а там пошли дети, ты вот родилась, доходов
стало недоставать, надобно было постороннюю работишку искать; тут мне
форс-то и сбили. Сразу, Аннушка, сбили. Первое дело я сделал нашему соседу,
и дело-то небольшое: опеку ему неподходящую дали, надо было ее с рук сбыть!
Обделал я ему это дело, позвал он меня да еще секретаря с чиновниками из
суда в трактир обедом угощать. И какой чудак, право ведь чудак! Сидит,
ничего не говорит, весь обед молчал; только посидит-посидит да всей пятерней
меня по волосам и по лицу и проведет. Ах ты, батюшки мои! Что ты будешь с
ним делать? Я было в амбицию. Только тут один чиновник, постарше, мне и
говорит: ты обидеться не вздумай! Ни копейки не получишь: он не любит, когда
обижаются. Нечего делать, стерпел: ну и принес жене три золотых; а не стерпи
я, так больше пяти рублей ассигнациями бы не дал. Много я после с него денег
перебрал. Вот так-то меня сразу и озадачили. Ну, а потом, как пошел я по
делам ходить, спознался с богатыми купцами, там уж всякая амбиция пропала.
Тому так потрафляй, другому этак. Тот тебе рыло сажей мажет, другой плясать
заставляет, третий в пуху всего вываляет. Сначала самому не сладко было, а
там и привык, и сам стал паясничать и людей стыдиться перестал. Изломался,
исковеркался, исказил себя всего, и рожа-то какая-то обезьянья сделалась.