"Ян Отченашек. Ромео, Джульетта и тьма (Повесть) " - читать интересную книгу автора

беспокойство, изобличающее его в притворстве.
Эстер чувствовала, что с каждым днем они становятся все ближе друг
другу. Она знала, чувствовала, что в них обоих таится какой-то необъяснимый
страх перед тем, что надвигается на них, висит между ними, как вопрос без
слов, рвется из глубин нежности и снова отдаляется, отталкиваемое робостью.
Это было в движениях его рук, в его глазах, губах, он таил это в себе
усилиями воли, и она была благодарна ему. Ее пугали минуты, когда они не
могли смотреть в глаза друг другу.
Павел вставал, зажигал сигарету, тер ладонью лицо.
- Тебе уже недолго здесь оставаться. Ты такая бледная. Тебе нужно
солнце. Почему ты молчишь? Что с тобой?
- Обещай мне... что сегодня ты ни разу не взглянешь на часы. Ни разу!
- Я просто так, по привычке.
- А кажется, будто ты каждую минуту собираешься уйти.
- Зачем ты так говоришь? Это неправда!
- Иной раз я сама себе в тягость. Мне кажется тогда, что мы сошли с
ума. Павел. Если бы у меня хватило благоразумия, если бы я меньше любила
тебя, я бы ушла.
- Ты в своем уме? Ты не знаешь, что...
- Что?
- Ничего... Потерпи, я знаю, что делаю. Осталось каких-нибудь несколько
дней, ты должна выдержать, ведь... это невозможно... прошу тебя, верь мне!
В такие минуты он притягивал ее к себе, обнимал, словно желая передать
ей свою волю. Она покорялась его рукам, прикрыв глаза, обнимала его со всей
силой своего чувства. Оно поднималось в ней, кружило голову, беззаветное,
полное незнакомой неги. Спрятаться в него от всего на свете, сломать наконец
эту мучительную грань, где кончался он и начиналась она. Ну как она могла
уйти? И снова одна. Дверь закрылась.
Она лежит без сил, все кануло в какой-то полусон-полуявь, стало
безразлично, немо. Ночь и день - сколько их уже было! И ей начинает
казаться, что сердце бьется все тише и кровь в жилах замедляет свой бег.
Только память работает в полную силу. Мелькают, как в волшебном фонаре,
неясные, бледные обрывки видений. Иногда ей кажется, что все то, прежнее,
вовсе не было жизнью. Это было лишь ожидание, прелюдия, сон. В этом сне -
все. Отец, мама, их городок, старая школа с совой и чучелом нетопыря в
кабинете, поросший водорослями пруд Троничек, зеленая беседка в саду. Папины
ульи, которые летом наполнялись чудесным жужжаньем. Бальное платье, что так
и осталось висеть в старом шкафу. И еще кабинет врача, весь белый,
сверкающий, пропахший мылом и дезинфекцией,- заколдованное царство, в
которое маленькая егоза не имела доступа. Приемная с черной дубовой мебелью
и зачитанными календарями на столе; на стене картина - паровоз в клубах
пара - и литография: врач защищает девушку, отталкивая отвратительный
скелет, который тянется к ней когтистыми руками. Врач молод и совсем не
походит на отца, но, взглянув на него, Эстер начинает чувствовать гордость и
за папу. А под картиной топают грязными сапогами пациенты из окрестных
деревень, распространяя запахи хлева и оставляя на полу следы весенней
грязи. Лица, голоса, слова. Резкий звонок разносится по дому, папа
разговаривает с кем-то у калитки, кивая своей благородной серебряной
головой, вот он возвращается по дорожке в дом, идет в гараж. А потом она
вместе с отцом трясется в старом, астматичном автомобиле по грязному