"Вячеслав Пьецух. Государственное Дитя (Авт.сб. "Государственное дитя")" - читать интересную книгу автора

Ну так вот... После того, как я в свое удовольствие наползалась в
огороде, я себе приготовила безумно вкусный обед: на первое салат из
свежей зелени под горчишным соусом, на второе суп из цветной капусты, на
жаркое маленький кусочек телятины с ханским рисом, на десерт картофельные
оладьи с киселем из чернослива и кураги. После обеда я прилегла, нацепила
на нос очки, взяла в руки книгу (сейчас я читаю шестой том собрания
сочинений Герцена), - и вот оно счастье в его настоящем виде! Все-таки
Герцен совершенно отдельное явление в нашей литературе, во-первых, потому,
что он остроумен, как десять Бернардов Шоу вместе взятых, во-вторых,
потому, что он желчно-любовен по отношению к России, до гадливости, как
никто, в-третьих, потому, что он писал публицистику слогом первоклассного
прозаика, в-четвертых, потому, что он был самым умным русским писателем
после Достоевского, в-пятых, потому, что как политический деятель он не
был пошл.
За чтением я вздремнула, но это, разумеется, не по вине Герцена, а по
вине подушки, набитой сеном, от которой идет такой сладкий дух, что,
кажется, так и проспала бы остаток дней. Проснувшись, я ходила гулять к
реке. Из-за жары наша Урча обмелела так, что несколько валунов, о
существовании которых я раньше не подозревала, высунулись из воды. Они
какие-то неземные, округлые, точно гигантские яйца древних пресмыкающихся,
и сначала были покрыты темно-зеленой слизью, а потом обсохли и как бы
покрылись струпьями. И течение реки стало медленнее, вероятно, по причине
мелководья, и поэтому отлично видно, как порскают туда-сюда какие-то
мелкие рыбешки, похожие на блестящие гвоздики, как вальяжно шевелятся на
дне водоросли, а если хорошенько приглядеться, то можно увидеть рака. Я,
как Аленушка у Васнецова, сидела на прибрежном камне, разогревшемся на
солнце, точно полок в бане, и любовалась на нашу речку. Тишина такая, как
будто уши заложило, только какая-нибудь невидимая пичужка запоет на том
берегу, овод прогудит мимо, ну кто-нибудь в деревне на ночь глядя станет
колоть дрова. И кажется невероятным, что где-то далеко за лесом существуют
большие города, мчатся машины, люди ходят туда-сюда, шум, гам, суета сует.
Интересно, какой подонок выдумал города?
Вечером, когда уже садилось солнце, ко мне по-соседски зашел Петрович.
Если ты помнишь, Вася, у него в прошлом году сына убили в пьяной драке, и
мы говорили о том, как на старости лет радостно одиночество. Стих ветер,
стемнело, только на западе образовалось зарево под 96-ю пробу, а мы с
Петровичем все пили чай и болтали о том, о сем. Я включила на веранде
свет, и так стало уютно, хорошо, что мы одолели целый ведерный самовар.
И вдруг я вспомнила, что сегодня день взятия Бастилии и у французов
народный праздник. По Елисейским полям танки едут, впереди конная гвардия
с красными султанами на касках, оркестр играет "Марсельезу", публика
гордится своей историей. Не знаю почему, но почему-то мне это показалось
безумно смешным, и я захихикала, как ненормальная..."
Нет, не спится. Вася Злоткин убрал письмо в сумку, сделал порядочный
хлебок из бутылки с французским коньяком, надел свою серую замшевую куртку
и пошел проветриться в надежде нагулять сон. Оказалось, что уже рассвело;
на верхней палубе не было ни души, тянуло сырым ветерком, припахивавшим
чем-то острым, вроде карболки, по правому борту, вдалеке, отходили
Аландские острова. Злоткин сел на банкетку и закурил. Ему припомнилось,
что аккордеонист в ресторане два раза играл "На сопках Маньчжурии", и он