"Вячеслав Пьецух. Дом на Мойке (Авт.сб. "Государственное дитя")" - читать интересную книгу автора

кислые, как разливное пиво, погода, настроение, Петербург. Ах, где вы,
ясные имперские весны, от которых у наших предков чесалась кровь, где вы,
пряные осенние деньки, когда до зарезу хотелось писать продолжение
"Евгения Онегина" или отравиться шведскими спичками фабрики "Клюев и
сыновья"?.. Нету их больше, почили в бозе, вместе с семейным чтением,
балетоманией и пирожными от Берре. Что ни говорите, а все хуже идут на
Земле дела, все приметнее портится человек, все беднее и проще становится
его жизнь. Взять хотя бы опыт нашего поколения: как мы в свое время пили в
городе Ленинграде, как пили! - так мы в Москве никогда не пили; бывало, из
всех достопримечательностей только и запомнишь что Египетский мост, через
который лежала дорога в полуподвальный винно-водочный магазин, где наша
компания пополняла свои запасы.
Но ежели не пьянствовать, а перейдя через Египетский мост, все идти по
бывшей Гороховой улице до набережной Мойки, а потом повернуть направо, то
долго ли, коротко ли, увидишь трехэтажный, сизого цвета дом, каких
множество в Петербурге, с высокими окнами и двумя подворотнями по фасаду.
Был он построен еще при государыне Елизавете Петровне, и владел им тогда
престарелый барон Черкасов, некогда служивший секретарем кабинета у самого
Петра Великого и сумевший себе составить порядочный капитал. Сын его,
барон Андрей Иванович, женился на дочери Эрнста Иоганна Бирона, известного
воротилы при императрице Анне Ивановне, красавца, лошадника и нашего
первого нумизмата. На другой день после свадьбы молодым был пожалован
первый этаж дома на Мойке, и они не вылезали оттуда полный медовый месяц,
даже кушать им подавали в спальню, просторную комнату двумя окнами на
двор, и даже всех разговоров у них только и было что барон Андрей Иванович
спросит молодую:
- Зинд ире хохайт бефридикт? [Вы удовлетворены, ваше высочество?]
- Ganz befriedigt [совершенно удовлетворена (нем.)], - отвечает ему
жена.
Кажется, в ноябре 1740 года герцога Бирона арестовали, побили и сослали
в Сибирь, где он существовал на положении босяка. Автоматически опала
коснулась и его зятя, то есть в доме на Мойке определили на постой
квартирмейстерскую часть Измайловского полка. Квартирмейстеры
безобразничали, обрывали юбки у прислуги, говорили непристойности
баронессе, но делать было нечего, - и она терпела, и он терпел. Зато же
отлились кошке мышкины слезки, когда воцарился император Петр Федорович:
квартирмейстеров, по жалобе барона Андрея Ивановича, разжаловали в обозные
и отослали в Астраханский пехотный полк. А тесть, отгоревавший в Сибири
ровно двадцать лет и два года, был возвращен в столицу и поселился у
_молодых_. Он важно расхаживал по комнатам первого этажа, заложив правую
руку за лацкан шелкового шлафрока, и говорил о том, что-де в России нужно
жить долго, чтобы сделать головокружительную карьеру, пасть ниже
последнего коломенского булочника, претерпеть десятилетия гонений и
наконец дождаться торжества справедливости, каковое торжество и есть
лютеранский бог.
- Ach, Vater, - говорила ему дочь, молитвенно сложив ручки у
подбородка, - Sie haben so gelitten doch! [Ах, отец, как же вы
настрадались! (нем.)]
Герцог отвечал значительно и туманно:
- Кто в море не бывал, тот Богу не маливался.