"Геннадий Падаманс. Легенда о несчастном инквизиторе" - читать интересную книгу автора

- Слушаюсь, Мой Вождь, - шаркнул башмаками секретарь и почтительно
удалился.
Дон Адольфо опять остался один.
Он лежал будто мертвый, но глаза его были открыты, глаза вперились в
потолок, в красивый лепной потолок, аккуратный, ажурный. Он мог лежать так
часами, неторопливо размышляя о чем-то грустном, невнятно-грустном, - но на
сей раз в его голове складывался стих. Стих как стих - он знал, что поэт из
него не удался, потому он никогда не произносил вслух своих стихов, чтобы
эти не слышали, не холуйствовали понапрасну, ведь он знал, что поэт из него
не удался. И святой не удался. Никто. Наверное, никто. А стих... стих он
свой прошептал:

Светает. Ночь длиной в три мысли
Опухла трупной синевой.
Что эта жизнь?
Ни капли смысла.
Что этот день? - извечный бой.

Да, день наступал, новый день, наверное, теплый и ласковый... для
кого-то, для тех, кто далече, кто далеко. Далеко кулику до Петрова дня.
Далеко.
Он встал, подошел к окну, задернул шторы. Затем вернулся к постели,
запустил руку под матрас, вытащил книжицу, древнюю, потрепанную, и, прижав
ее обеими руками к груди, опустился на колени возле постели. Слегка
всхлипывая, он забормотал: "Господи, Господи, что ж Ты так безучастен?...
Приблизь же развязку, ускорь, я молю Тебя, Господи... Пусть придет этот день
поскорее... Нет больше сил".
Сил действительно у него почти не было. Предстоял длинный день,
длинный-предлинный день в одиночестве в этой огромной комнате с аккуратным
лепным потолком. Одна лишь робкая надежда слегка его утешала. "Тринадцатая.
Вечером впустят тринадцатую, новенькую", - за обедом он распорядится.
Тринадцать - число хорошее. Число последнего упования. Число упокоя.
Обед подали скудный. Припасы кончались, больше не было устриц, и
пирожных уже не пекли, не было многого из того, к чему он успел привыкнуть:
диковинных фруктов, изысканных вин, свежей рыбы. Было простое вино, от
которого болит голова, и обычные фрукты, от которых пучит живот, и копченая
рыба, от которой хочется пить простое вино в непомерном количестве, что он и
делал последние дни. Но на этот раз он выпил всего полкувшина и больше не
стал, приказал унести. Раньше вино спасало его от головной боли, теперь -
наоборот. Теперь было другое вино, и боль тоже другая.
Он поднялся из-за стола мрачный, распорядился насчет вечера - и
одиночество вновь объяло его своею железною хваткой.
Он взялся читать Платона. Читать по-настоящему он не был способен, но
пролистать сумел целый том. И кое-где выхватил несколько подчеркнутых
строчек. Про темницу, про тело - могилу души, про невозможность "зла
избежать человеку", про наказание. Да, жизнь человечья есть наказание
непонятно за что. Раньше он много думал над этим и рыдал ночами напролет,
будто ребенок, и у него доставало влаги для слез, хотя тогда не пил он вина.
Теперь пьет, но глаза его сухи. Поздно ведь плакать и рассуждать - жребий
брошен. Alea jacta est.