"Геннадий Падаманс. Вудсток" - читать интересную книгу автора

каждому сколочку приклеивает бирочку: ты, мол, Кутузов; а ты - Наполеон; а
вот ты - Долохов, а вот он - Анна Каренина. Чушь собачья! Это лишь толстики,
сотня сколочков, а не Кутузовы и Наполеоны. А потом вообще приходит круглый
отличничек Володя Ульянов. У него по алгебре - пять, и по геометрии - пять,
и по физике, и по химии. А он еще хочет сдать новый предмет, "русский
мужик" - а где взять учебничек? Тут и выныривает великий отобразитель,
инженер человеческих душ и зеркальщик - можно ночь почитать его книжечки, и
наутро запросто хлопай по своему широкому лбу: "русский мужик" - пять с
плюсом... Бухенвальд и Освенцим... Мир изменился. И слова запятнались не
меньше, чем люди. Нужно новое, чистое слово. Понимаешь... как вот есть у нас
новая музыка, Led Zeppelin и Pink Floyd. А эта толстовщина - это воля к
власти. Нужно иное, совсем иное, more over, больше чем больше, больше чем
сверх.
Электричка сбавляет ход на повороте, у железной дороги пасется корова в
шикарном венке из ромашек и клевера, настоящая поэтесса, Дантесса Алигьери,
Франческа Петрарка, поднимает рогатую голову и смотрит на ритора, мерно
работая челюстями - и он запинается от этого взгляда, теряет нить
рассуждения, теряет "моор оувэр" - быть может, му-у оувэр или как-то еще, но
электричка дергает, разгоняется снова, и Эрик опять продолжает:
- Юного Маркса стихи читала? Из ста одного стихотворения в пятидесяти
восьми так или иначе непременно присутствует бог, которого студент Карлуша
здорово борет. Потом станет и в жизни бороть, якобы ради пролетарских
интересов.
Груша давно уже в панике. Хотя рядом сидят латышские тетушки и
праздничный Янис, все равно не те разговоры. Однако Энциклопедик хорош.
Настоящий профессор. И стихи пишет. Вот бы ей посвятил. Она жмется теснее к
любимому однокласснику, как бы невзначай роняет руку ему на колено - и вдруг
подскакивает от резкого звука.
Nazareth. "Собачья шерсть". Завелся катушечник. Починили.

Выгрузка. Солнце слепит глаза, все здорово взмокли в вагоне, а теперь
еще топать по лесу.
Природа прекрасная. Бронзовые сосны как на подбор, корабельные; воздух
пряный, смолистый, и в нем протяжно плывут аккорды Pink Floyd.
Однако лес обитаемый. Тропа разбита в песок, по бокам вместо бордюров
пустые консервные банки, бумаги, блестящие пробки, стекляшки. Антропогенный
ландшафт. Где-то в сосновых кронах заливаются птицы, но здесь, пониже,
скромняги не жаждут тягаться с Розовым Флойдом. Здесь только музыка,
звяканье пивных бутылок в рюкзаках и взмокшая поступь выпускников.
Музыка. Строгий ритм ударника, космический ветер, энергия мироздания,
алгоритм. Гитара - парус души. Клавиши чувств: белая, черная, белая. Корабль
плывет средь зеленого леса, деревья как вехи, как дни.
Между стволами блеснуло озеро, серебристая линия, уснувшая рыба.
Деревья спешат расступиться, водоем предстает во всей своей шири, не меньше
километра до того берега с ярко-желтыми палатками и приглушенным лаем собак.
Там лагерь юных аквалангистов, ДОСААФ, а дальше танковый полигон, танки
иногда въезжают прямо в озеро мыться, танки как люди, вода все смывает.
Группа останавливается на взгорке. Палатку ставят кое-как, через пень
колоду валят. И нечего не держится. Наконец Санька Шумилов основательно
берется за колья: заостряет как следует, тщательно вбивает. Гога натягивает