"Русские горки. Конец Российского государства" - читать интересную книгу автора

Экономика 1913 года

За 1894–1914 годы госбюджет страны вырос в 5,5 раза, золотой запас — в 3,7 раза. Значительные суммы из бюджета выделялись на развитие культуры и просвещения. Население с 1897 года (когда была проведена первая всероссийская перепись) по 1913 год возросло на треть, и перед Первой мировой войной составляло 165,7 миллиона человек (без Финляндии). Такой значительный рост был достигнут за счёт высокого уровня рождаемости (в 1909–1913 на тысячу населения приходилось 44 родившихся) и снижения смертности, которая, впрочем, в России была выше, чем в наиболее экономически благополучных странах (в 1911–1913 годах у нас было 27,2 умерших на тысячу человек, в то время как, например, в Дании — 12,9, Норвегии — 13,5 в Голландии — 13,6). Шёл быстрый рост городского населения, хотя его удельный вес был по-прежнему невелик.

Уже к 1900-м годам Россия располагала второй в мире по протяжённости сетью железных дорог. Интенсивное железнодорожное строительство вело к развитию промышленности, в первую очередь тяжёлой; российская индустрия росла самыми быстрыми в мире темпами. В целом за годы подъёма промышленное производство в стране более чем удвоилось, причём производство средств производства увеличилось почти в три раза.

Однако уже в самом конце 1890-х годов проявились первые симптомы промышленного кризиса, который в конце десятилетия перешёл в острую фазу и продолжался затем до 1903 года. Темпы прироста промышленного производства рухнули (в 1902 году прирост составил лишь 0,1 %), однако в силу разновременности охвата кризисом отдельных отраслей не произошло общего уменьшения объема выпускаемой продукции.

Также и первое десятилетие XX века оказалось неблагоприятным для отечественной промышленности. Полагают, что на её развитие негативно повлияли русско-японская война и революция 1905–1907 годов. Тем не менее, промышленный рост не прекращался, составив за 1904–1909 годы в среднегодовом исчислении 5 %.

С 1910 года страна вступила в полосу нового промышленного подъёма, продолжавшегося до начала Первой мировой войны. Среднегодовой прирост промышленной продукции превысил 11 %, притом, что отрасли, производящие средства производства, увеличили за этот же период выпуск продукции на 83 %, а отрасли лёгкой промышленности — на 35,3 %. Но Россия и при таких темпах продолжала отставать. За 1903–1914 годы выпуск железа и стали увеличился с 135,3 миллиона пудов до 227,5 миллиона, а мировое производство железа и стали в 1903–1911 годах возросло с 2205,5 миллиона пудов до 3613,4 миллиона, что снизило долю России в их производстве с 6,1 до 5,6 %.

Подобный несколько обескураживающий итог рывка не удивителен, если учесть, что железо и сталь выплавляются из чугуна. Последнего же стране хронически не хватало (его потребление в России на душу населения было в 10 раз ниже, чем в США, более чем в 5 раз ниже германского и почти в 4 раза ниже, чем в Англии или во Франции). К тому же следует учесть, что значительная часть железоделательной промышленности страны работала на создание сети железных дорог, а при наших пространствах и населении дорог нам нужно было много больше, чем другим странам. Между тем, в сравнении с другими крупными европейскими странами мы сильно отставали и по дорогам тоже.

Общие итоги развития страны того времени выглядят весьма внушительно. По объёму промышленного производства Россия в 1913 году занимала пятое место в мире. В некоторых отраслях она опережала вообще почти всех: так, хотя объём промышленной продукции Франции был примерно вдвое больше, чем России, её превосходство достигалось главным образом за счёт ряда отраслей лёгкой и пищевой промышленности, а по выплавке стали, прокату, машиностроению, переработке хлопка и производству сахара Россия опережала Францию. По добыче нефти Россия в 1913 году уступала только США.

И при этом в канун Первой мировой войны по уровню индустриализации и экономическому потенциалу в целом Россия, вместе с Японией, входила лишь в третью группу индустриально развивающихся стран. Россия уступала не только ведущим странам — США, Германии, Великобритании и Франции, но и второму эшелону промышленно развитых государств — Австро-Венгрии и Италии, где процесс индустриализации ещё не вполне завершился.

Наряду с 29 400 предприятиями фабрично-заводской и горной промышленности (3,1 миллиона рабочих в стране имелось 150 тысяч мелких заведений с числом рабочих от 2 до 15 человек, а всего на них было занято около 800 тысяч человек. И ещё: при всех промышленных успехах Россия оставалась аграрно-индустриальной страной. Валовая продукция земледелия и животноводства в 1913 году в 1,5 раза превышала валовую продукцию крупной промышленности.

Весьма значительно страна отставала от наиболее развитых государств по производству промышленных товаров на душу населения; по этому показателю США и Англия в 1913 году превосходили Россию примерно в 14 раз, а Франция в 10 раз. Таким образом, несмотря на исключительно высокие темпы промышленного роста, Россия по уровню экономического развития по-прежнему уступала к началу Первой мировой войны другим великим державам.

(Уместно будет напомнить, что территория России отнюдь не избыточна. Она как раз такая, чтобы страна могла выживать, как равная, в структуре других стран. В самом деле, если промышленные центры — Урал, Донецк, Москва и Петербург — не были бы объединены в одну страну, ни порознь, ни совместно они не смогли бы развиться в достаточной степени, чтобы защищать свои интересы на мировой арене против любой промышленной державы, а тем более против их союза.)

Ещё в 1880-х в отраслях, обслуживавших железнодорожное строительство, возникли первые объединения монополистического типа: «Союз рельсовых фабрикантов», «Союз фабрикантов рельсовых скреплений», «Союз заводов, изготовлявших железнодорожные принадлежности». В 1890-х процесс монополизации промышленности, образования картелей и синдикатов быстро распространился на горнодобывающую, металлургическую и нефтяную промышленности, а решающий этап образования промышленных монополий в экономике страны наступил в начале XX века, после мирового экономического кризиса 1900–1903 годов.

В этот процесс монополизации активно вмешивалось государство при столь же активном участии иностранного капитала. Первые картели и синдикаты возникали в особо покровительствуемых государством отраслях промышленности, вокруг чрезвычайных и значительных по объёму государственных заказов. Во время кризисов государство широко финансировало пошатнувшиеся предприятия, включалось в управление ими, выкупало, нередко с последующей перепродажей на льготных условиях. Такая система государственного капитализма приводила к обогащению узких групп предпринимателей.

В 1890-е годы формировалась сеть акционерных коммерческих банков; за десятилетие капиталы и все пассивы коммерческих банков увеличились более чем в два раза, но связи банков с промышленностью были ещё очень непрочными. Но постепенно банки перешли к финансированию промышленности, и это положило начало процессу сращивания банковского и промышленного капитала. Крупнейшие банки обзаводились своими сферами интересов в промышленности: так, к 1900 году Петербургский Международный банк был заинтересован более чем в 30, а Петербургский учётный и ссудный банк — почти в 30 предприятиях. На основе совместного финансирования промышленности начали складываться банковские группы. В период кризиса 1900–1903 годов при количественном сокращении связей банков с промышленностью прочность уцелевших контактов усилилась.

Процесс слияния банков с промышленностью и формирования финансового капитала приобрёл значительный размах в годы предвоенного экономического подъёма. В 1914 году Россия уже обладала высокоразвитой банковской системой, главную роль в которой играли Государственный банк и акционерные коммерческие банки (активы последних достигали почти 5 миллиардов рублей).

Банки создавали и монополистические объединения, например, Русско-Азиатский банк выступил в роли организатора мощного военно-промышленного концерна из восьми контролируемых им металлообрабатывающих предприятий с общим акционерным капиталом в 85 миллионов рублей. Эта группа держала в своих руках всё частное производство артиллерии в России, часть производства судов для Балтийского флота, значительную долю выпуска снарядов и мин. Другой пример: под эгидой Международного коммерческого банка был создан трест «Коломна—Сормово», монополизировавший судостроение в бассейне Волги, а также трест «Наваль—Руссуд», сооружавший корабли для Черноморского флота.

Правда, российская финансовая олигархия не смогла проникнуть в московскую текстильную промышленность. Действовавшие здесь предприниматели (некоторые из них имели свои банки), получая особо большую прибыль (она, например, в 14 раз превышала валовую прибыль всех угольных предприятий Донецкого бассейна) и располагая крупными личными состояниями, расширяли свои заведения за счёт собственных средств или средств родственников.

Необходимо особо отметить, что в экономическом развитии России этого времени значительную роль сыграли иностранные инвестиции. К концу XIX века в Западной Европе имелось немало свободных капиталов, искавших выгодного приложения, а царское правительство стремилось создать благоприятные условия для иностранных вложений. Они бы и так пришли: более низкая, чем на Западе, стоимость рабочей силы делала Россию весьма подходящим объектом для инвестиций в глазах зарубежных вкладчиков. Так, по современным данным, к 1913 году чистый доход иностранцев от вложения в хозяйство России составил 2326,1 миллиона рублей, превысив почти на четверть сумму прямых иностранных инвестиций за предшествующие 27 лет, что не удивительно, ибо средняя норма прибыли на заграничный торгово-промышленный капитал составляла в 1887–1913 годах 12,9 %.

Достаточно взглянуть на основные отрасли тяжёлой промышленности, созданные в России в конце XIX века, чтобы увидеть решающую роль иностранцев. Современную угольную и сталелитейную промышленность Донецка и Кривого Рога основали англичане, а финансировалась она совместным английским, французским и бельгийским капиталом. Нефтяные промыслы Кавказа были пущены в ход английскими и шведскими предпринимателями. Немцы положили начало русской электротехнической и химической промышленности. Доля иностранного капитала в горном деле, металлообработке и машиностроении составляла 63 %.

Ткацкие фабрики, основанные крепостными предпринимателями в центральных районах страны, были единственной отраслью промышленности, действительно созданной русскими людьми.

Бурный подъём русского промышленного производства в 1890-х, по темпам не имевший себе равных ни до, ни после того, был не столько естественным продолжением внутреннего хозяйственного развития России, сколько следствием пересадки в неё западных капиталов, техники и, главное, западных организаторов индустрии. Россия вкладывала дешёвые рабочие руки по принципу: нам — маленькая зарплата, вам — высокие прибыли.

Накануне XX века в тяжёлой промышленности зарубежные инвестиции достигали 3/5 всей суммы капиталовложений, они были значительны в банковском деле и т. п.

А русские капиталисты и купцы, как и богатые землевладельцы, предпочитали вкладывать деньги в облигации императорского правительства, в надёжность которых они свято верили, нежели рисковать в коммерческих предприятиях. Лишь после того, как главный риск взяли на себя иностранцы, в тяжёлую промышленность устремился русский капитал. Вследствие этого перед революцией треть промышленных капиталовложений в России и половина банковского капитала в её крупнейших банках были иноземного происхождения.

Иностранный капитал был представлен различными финансовыми группировками, между которыми шла острая конкурентная борьба. Используя это обстоятельство, российский капитал, при всей своей относительной слабости, мог выступать в роли более или менее равноправного партнёра зарубежных финансовых центров.

После экономического кризиса 1900–1903 годов, нанёсшего чувствительный ущерб действовавшим в России зарубежным акционерным обществам, иностранное засилье стало сокращаться. Теперь зарубежные вкладчики предпочитали направлять свои инвестиции в те российские компании, в которых был достаточно силён капитал местный. В период предвоенного экономического подъёма удельный вес российского капитала повысился практически во всех отраслях промышленности.

Но если зависимость народного хозяйства России от иностранных капиталов со временем явно ослабевала, то финансовая зависимость царского правительства от крупнейших держав, напротив, возрастала. К 1914 году внешний государственный долг страны составил 5,4 миллиарда рублей. Главным кредитором России была Франция, спасшая самодержавие с помощью огромного займа (843 750 тысяч рублей) от финансового краха во время революции 1905–1907 годов.

При этом Россия — сама объект ввоза иностранного капитала — вывозила капиталы за рубеж, прежде всего в отсталые государства Востока (Китай, Персию). Впрочем, вывозились преимущественно государственные или даже заёмные капиталы, а их размещение в соответствующих странах обусловливалось не столько экономическими, сколько военно-политическими соображениями, а также стремлением «застолбить» на будущее внешние рынки.

В 1890-е годы были созданы Учётно-ссудный банк Персии (фактически филиал Государственного банка России) и Русско-Китайский банк, который контролировался российским правительством.

Частный капитал нашей страны не мог ещё активно действовать на зарубежных рынках — он был слаб. Вообще в 1905-м годовой доход от торгово-промышленной деятельности на сумму свыше 20 тысяч рублей получали во всей стране лишь 12 377 человек.

Узкий слой российской финансовой олигархии формировался главным образом за счёт петербургской буржуазии, сложившейся, в основном, в результате «насаждения» капитализма сверху и оперировавшей в сфере тяжёлой индустрии. Представители этой группировки российской буржуазии — как правило, выходцы из среды технической интеллигенции, чиновничества, а также иностранные капиталисты — были теснейшим образом связаны с царской бюрократией. Но и в Москве имелись предприниматели (Рябушинские, Морозовы, Мамонтовы и др.), которые обладали многомиллионными состояниями и претендовали на роль лидеров российского делового мира.

Но даже в это время на положении первого сословия империи оставалось дворянство, сохранившее свой привилегированный статус, однако экономическое влияние этого класса неуклонно ослабевало.

Соответственно росту индустрии возрастали численность и значение промышленного пролетариата. В 1913 году в стране насчитывалось 4,2 миллиона фабрично-заводских, горных и железнодорожных рабочих, общее же количество пролетариев доходило до 18 миллионов человек. Состав рабочего класса был неоднороден: в крупной промышленности преобладали потомственные рабочие, в строительстве, на водном транспорте и т. п. было много недавних выходцев из деревни. Доля высококвалифицированных и соответственно высокооплачиваемых рабочих была сравнительно невелика. Средний заработок в обрабатывающей промышленности составлял в 1913 году около 24 рублей в месяц, в то время как прожиточный минимум даже десятилетием раньше, в 1903 году равнялся в Петербурге 21 рублю для одиноких и 32 рублям — для семейных, а в Москве примерно 20 и 30 рублей.

Ещё несколько миллионов крестьян занимались обрабатывающей промышленностью у себя в деревне, не бросая земледелия. И для этого были две особые причины: климатическая и финансовая.

Из-за нашего климата земледелие оказывается в худших условиях, чем западное. Приходится в четыре месяца сделать на земле те же работы, которые на западе можно разложить на семь, а то и десять. Зато в остальные восемь месяцев нет никакого дела, относящегося к земледелию, и рабочий труд может быть употреблён на другое занятие.

А финансовая причина в том, что земледелие не даёт дохода, достаточного для покрытия обязательных расходов крестьянского хозяйства (прежде всего податей). В таком положении находится вся центральная полоса России; вот почему домашняя промышленность и отхожие промыслы наряду с земледелием стали здесь уже с давних пор необходимым вспомогательным ресурсом крестьянина.

Например, крестьянин-ярославец перед освобождением 1861 года из каждого заработанного им рубля только 37 копеек получал собственно с земледелия, остальные 63 копейки он добывал промыслом. В приволжских местностях эта доля дохода, получаемая от промысла, доходила до 88 копеек. К тому же благодаря своей простоте — от производителя не требовалось почти никаких предварительных затрат на помещение, орудия и материал, — ремесло было доступно любому.

Понятно, что развитое русское кустарничество не есть «пережиток древних времён», а просто одна из форм, в которых выразилось общее оживление народного потребления и промышленной жизни со второй половины XVIII столетия. Сначала такие работы предшествовали появлению фабрики; потом работу кустарю заказывал фабрикант. Даже когда мастер кустарничал на свой страх и риск, он находился в зависимости от торговца-скупщика. Таким образом, это массовое кустарное производство и по происхождению своему, и по характеру было с самого начала капиталистическим предприятием, а не «народным развлечением», хотя, разумеется, жители России всегда отличались незаурядной склонностью чем-нибудь занять руки, да и природная скудость почвы понуждала их к предпринимательству.

К 1913 году фабрика начала вытеснять кустаря, давая рабочие места под своей крышей тем, кому раньше давала работу на дом. И всё же нельзя забывать, что на всём протяжении XVIII и XIX веков, и даже в начале XX века в России процветала надомная промышленность, чьи застрельщики по своей энергичности мало чем отличались от американских предпринимателей-самородков. Правда, сочетание сельскохозяйственных и несельскохозяйственных занятий, навязанное населению экономическими обстоятельствами, тормозило развитие торговой и промышленной культуры, ибо там, где на коммерцию и промышленность смотрели всего лишь как на источник побочного заработка, они не могли выделиться в самостоятельные отрасли.

А нужда подзаработать у русского жителя всегда была, хотя бы для того, что покрыть интересы государства. Как мы уже видели, правительство никогда не останавливало своего налогового творчества. Можно наглядно представить процесс такого творчества на примере введённой в 1895 году питейной монополии, когда власть пожелала поднять доход от питей. Надо было исхитриться, и уровень пития населения удержать, и доход повысить.

История эта развивалась так. В 1863 году водка потреблялась, при акцизе в 4 копейки с градуса, около 1,25 ведра на душу. Затем в 1870 году, с повышением акциза до 6 копеек за градус, потребление упало до одного ведра; в 1883–1886 годах, при акцизе в 8 копеек, оно опустилось до 0,82, 0,75, и 0,67 ведра. Акциз доведён был затем до 10 копеек, но потребление ещё раз упало, до 0,49 ведра (1893 год), возможно, еще и оттого, что водку стали делать 40-градусной.

Тогда испробована была казённая продажа питей, прежде всего, в виде опыта в тех местностях, где падение потребления было особенно сильным. Вместе с тем, казённый доход с вина был опять повышен сравнительно с прежним акцизом до 15 копеек с градуса. После того потребление водки стало возрастать и достигло высшей точки в 1906 году, как раз в самое печальное для финансов время, после японской войны и неурожая. На душу населения оно повысилось с полуведра (0,51 в 1902 году) почти до двух третей ведра (0,68 в 1906 году). Но далее опять происходит остановка и понижение; правительство вновь пыталось (1908 год) возместить уменьшение потребления поднятием цены водки.

Кончилось, как мы помним, введением сухого закона.

А в заключение этого маленького обзора ещё раз вернёмся к вопросу об экспорте зерна. Приведённая ниже таблица (из книги А. Г. Кушнира) составлена по материалам «Сборника статистическо-экономических сведений по сельскому хозяйству России и иностранных государств» (стр. 3, 6, 108, 111), вышедшего ещё при «старом режиме», в 1917 году.