32

Вид из окна был странным и экзотичным; такой город мог привидеться разве что во сне. Усеченные конусы труб-зданий в лучах заката приобрели розоватый нереальный оттенок и, казалось, висели в воздухе. Между ними клубился пар. Пожалуй, самой привычной деталью выглядели черные черточки перил над плоскими верхушками.

Вид пара убаюкивал и заставлял думать о том, что все это снится. То тут, то там прорывающийся красный свет придавал пейзажу оттенок тревоги. Наверное, сон того, кто придумал этот вид, был кошмарным.

Замершее лицо искусственного человека казалось задумчивым и отрешенным. Можно было подумать, что он не занят своей, пока мало понятной остальным, работой, а просто созерцает. Но вот его рука напряглась, махнула в воздухе – и у самого подножия ближайшего конуса ярким фейерверком взметнулся к красно-фиолетовому небу взрыв.

Звукоизоляция заглушила его, был виден только сноп огня и мерцающие в тишине искры.

Некоторое время все смотрели туда как завороженные. Потом Рипли вздохнула. (Ее голова была настолько тяжелой, что долго смотреть куда-либо у нее уже не оставалось сил).

– Это очень красиво, Бишоп, но чего мы ждем?

Рипли заморгала – не от яркости крутящегося возле подножия конуса огня – для того, чтобы стряхнуть с отяжелевших век сонливость. Это помогало, но ненадолго.

– Этот взрыв должен привлечь внимание со стороны, – отвернулся от окна робот. – Это взрыв тревоги.

– Сколько он будет гореть? – глядя на огонь, спросил Хиггс.

– Четыре часа. – Бишоп сделал паузу и принялся докладывать все, что знал по этому поводу и что считал нужным сообщить: – Радиус свечения – тридцать километров, мощность – около сорока килотонн…

Хадсон еще раз бросил взгляд в сторону окна и скривился:

– Ни черта нам это не даст.

– Почему? – посмотрел на него Хиггс.

Хадсон вроде бы психовать не собирался; в нем говорил обычный пессимизм.

– Нас никто не заметит.

– Я не верю в это, – возразила Рипли неизвестно кому. Невыносимо хотелось спать.

– А почему мы не можем взорвать планету прямо отсюда? – невпопад поинтересовался Хиггс.

Он чувствовал себя не лучше.

– Потому что мы сами взорвемся вместе с ней, – невозмутимо пояснил Бишоп.

«А может, и лучше было бы: взорваться – и все, – снова начал хандрить Хадсон. – Во всяком случае, не придется долго ждать развязки. Раз – и все…» Его понесло:

– Еще четыре недели ждать! Да мы тут все сдохнем! Лучше гробы себе делать…

– Заткнись, – огрызнулся Хиггс. Меньше всего ему хотелось разбираться сейчас с чужими истериками.

«С ними всеми что-то происходит, – отметил искусственный человек, – Хотел бы я знать – что…»

– Да, ждать еще целых четыре недели, – незаметно поежилась Рипли. Смотреть, засыпая, в окно было уже невозможно – движение пара и дыма действовало не хуже сильного снотворного. Что-то она хотела сказать… Ага, вот: – Мы должны вызвать с орбитальной станции второй челнок.

Хадсон нервно промычал что-то неразборчивое. Можно было подумать, что у него внезапно разболелся зуб.

– Ну, и как мы его вызовем? – заговорил он голосом, готовым в любой момент сорваться на крик. – У нас передатчик не работает!

«Зачем я кричу? – одернул он себя тут же. – Так нельзя… Хватит!»

– Неважно, как именно, – упрямо мотнула головой Рипли. – Надо будет что-то придумать.

– Ни черта тут не придумаешь! Все равно все – к чертям! – снова не сдержался Хадсон.

Хиггс метнул в его сторону раздраженный взгляд.

– Заткнись! Заткнись!!!

– А как обстоят дела с передатчиком, который был в колонии? – поинтересовался Берт.

Рипли поджала губы. Само существование этого человека вызывало у нее нервное содрогание. Что бы он ни говорил, у нее возникало желание броситься на него и задушить на месте.

«Нет, не сейчас… Все равно он не уйдет от расплаты!» – уговаривала она себя, но не могла в это до конца поверить.

Он спокоен – значит, у него есть что-то про запас. Что-то особо мерзкое – на другое он не способен. Но как его замыслы разгадать?

«Ну-ну, смотри, смотри на меня, милая! – мысленно поддразнил Берт Рипли. – Что, учуяла предстоящее веселье? То-то! Главное сейчас – это не застрять тут надолго. А вот потом уже поговорим».

«И все равно, что б ты ни придумал, к стенке ты станешь. Это я говорю!»

И еще один тур безмолвной дуэли взглядов и потаенных мыслей окончился вничью.

– Тот передатчик я проверял, – проговорил Бишоп, возвращая их к настоящему моменту. – Он поврежден. То есть поврежден канал связи. Мы не можем связаться со станцией напрямик, нужно будет кое-что переделать.

«Ну ладно, Берт, мне сейчас не до тебя. Еще посчитаемся!»

Рипли кивнула.

– Тогда кто-то должен пройти через тоннель…

– О, да! – взвыл Хадсон и, прочитав в глазах командира все то же «заткнись», стушевался.

– …починить передатчик, – продолжила Рипли, – и перевести его на ручное управление.

Хадсон хотел прокомментировать ее предложение парочкой выражений покрепче, но снова перехватил предостерегающий взгляд Хиггса.

– Очень интересно, – вместо заготовленной фразы выдавил он. – Ну и кто же захочет стать покойником? Как хотите, а я не пойду. Можете сразу меня вычеркивать…

– Я пойду, – негромко, но решительно заявил Бишоп, но его слова потонули в возмущенных возгласах: заявление Хадсона вызвало довольно бурную реакцию.

Шум прекратил Хиггс, подняв руку.

– Хорошо, мы тебя вычеркиваем, Хадсон.

В его глазах появилось презрение – Хадсон, заметив его, чуть не пожалел о так откровенно сорвавшихся с языка словах. Ну кто его просил так подставляться? Разве легче жить, зная, что тебя презирают?

– Я пойду, – повторил Бишоп.

Хадсон с умилением посмотрел на него.

«Да здравствует тот, кто придумал роботов!»

– Что ты сказал, Бишоп?

Хиггс никогда не смотрел на искусственного человека как на возможного подчиненного, которому можно отдавать приказы и посылать на задания, и поэтому был немало удивлен его заявлением. В первую секунду он даже не поверил, что эти слова сказал именно робот.

– Я пойду! – Брови Бишопа застыли в «псевдоудивленном» положении. В другое время его вид мог бы показаться комичным – сейчас же он мог тронуть и более черствые сердца. Спокойствие робота, удивленно-несчастный вид, особые, совершенно человеческие черты лица уставшего человека средних лет,

– во всем этом сквозила какая-то неподдельная трагичность.

– Бишоп…

– Я единственный, кто имеет право вызывать со станции корабль.

Перенапряжение и измотанность заставили большинство услышать в его словах отзвук обреченности.

Человек вызвался идти на подвиг – это выглядело так.

Даже Рипли забыла в этот момент, что перед ней всего лишь робот. Да разве может быть у машины, пусть даже совершенной и человекоподобной, такое выражение лица?

Один только Хадсон, и то скорее из-за растерянности, чем от природного цинизма, смог брякнуть:

– Правильно, пусть идет Бишоп!

И тут же прикусил язык.

Большие выразительные глаза искусственного человека обвели притихших людей.

– Поверьте мне, – это казалось странным, но в его голосе тоже звучали почти неприкрытые тоска и боль, – я бы предпочел не браться за это. Я, конечно, синтетический человек, но я не дурак. – При этих словах Хадсон отвернулся, чтобы скрыть от всех заливающую его лицо краску. – Я понимаю, как это опасно.

За окном в свете зарева продолжали подниматься над местом взрыва клубы дыма, но в этот момент они ни на кого не смогли бы навеять сон.