10

Одновременно в столовой обедало двенадцать человек – вся смена. Даже сейчас они не стремились разместиться друг возле друга – каждый сидел за отдельным столиком. Горстка людей рассредоточилась по обширному помещению, из-за чего оно казалось еще больше. Столовая, как и морг, сооружалась из расчета максимальной заполняемости тюрьмы.

За обедом и так почти не разговаривали, а когда на пороге появилась Рипли, над столиками повисла мертвая тишина.

Рипли обвела столовую взглядом. Потом она направилась к окошку для выдачи пищи, как бы не обращая внимания на то, что творится вокруг.

Она слышала, как клокочет слюна в глотке ближайшего из заключенных (уже пожилой костистый мужчина с резко выступающими скулами): он поперхнулся, но сдерживал кашель, не решаясь нарушить всеобщее молчание. Его сосед просто замер, согнувшись над столом и пожирая взглядом женскую фигуру. Третий, самый молодой с виду, вдруг истово перекрестился, но крест помимо его воли вышел «тюремный»: последним движением он далеко не благочинно провел рукой от плеча к плечу, будто чиркнул себя поперек горла большим пальцем. Так клянутся уголовники «на зарез».

Рипли подумала, что сейчас в столовой наверняка должны находиться и те, чьи голоса она слышала сквозь стенку душевой кабины. Кто же из них? Быть может, именно тот, кто крестится, говорил о ее особом предначертании? А скуластый выдвигал версию о сосуде греха? Кто знает… Возможно, и наоборот. Ведь ей неизвестны характеры. Впрочем, по крайней мере об одном из них она кое-что знает…

И именно к нему Рипли и подсела за столик, взяв свою порцию. К тому, кого знала.

К Дилону.

Дилон тоже сперва не сумел совладать с собой: при виде женщины он явственно вздрогнул. Однако почти тут же обуздал свои чувства.

Чтобы облегчить ему возможность контакта, Рипли заговорила с ним первой:

– Я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы сказали на похоронах… на кремации. – Она немного помедлила. – Мои товарищи оценили бы это, если бы только могли слышать. Во всяком случае, в последний путь их сопровождали не сухие казенные фразы.

Дилон поднес к губам стакан, отпил, снова поставил на столик.

Пальцы у него дрожали.

– Не знаю, что тебе обо мне известно, но явно не истина, – сказал он резко, но спокойно. – Я – убийца. И вдобавок насильник женщин. Как тебе это понравится?

– Жаль. – Рипли пожала плечами.

– Что?

– Жаль. Потому что из-за этого вы, должно быть, очень неуверенно чувствуете себя в моем присутствии.

Похоже, она сделала удачный ход. Некоторое время Дилон молчал, но когда заговорил, голос его был неожиданно мягок.

– Сестра, – сказал он, – у тебя есть Вера?

Рипли внимательно посмотрела на него:

– Наверное, есть немного. – Она все-таки сохраняла осторожность.

– А у нас много Веры. Так много, что и на тебя хватит, если ты пожелаешь вступить в наш круг.

Дилон снова говорил звучным, хорошо поставленным голосом, и Рипли поняла, что она вновь слышит проповедь. Интересно, искренен ли он в стремлении обратить ее, или просто «играет роль» перед своей паствой?

– Правда? А я было подумала, что женщины не могут вступать в ваше братство.

– Отныне – могут! – Дилон обвел взглядом окружающих, словно ожидая, что кто-то посмеет возразить. – Просто раньше не было такого прецедента, но лишь потому, что не было женщин. А сами мы ни для кого не делаем исключений. Мы ко всем относимся терпимо. Даже к тем, к кому нельзя терпимо относиться.

– Спасибо! – с неожиданной горечью ответила Рипли.

– Нет, это просто наш принцип, – Дилон поспешил сгладить впечатление от своей последней фразы. – Это не касается лично тебя… или еще кого-нибудь. – Он снова обвел взглядом тех, кто прислушивался к их разговору. – Видишь ли, сестра, с твоим прибытием у нас возникнут дополнительные проблемы. Но мы уже готовы смириться с ними, не возлагая на тебя вину. Не так ли, братья?! – вдруг рявкнул он почище Эндрюса.

– Так… так… – ответили ему со всех сторон.

Рипли ничего не могла понять:

– Вину?

– Да, сестра, – продолжал Дилон по-прежнему звучно и одновременно мягко. – Ты должна понять, что до тебя у нас здесь была хорошая жизнь… Очень хорошая.

Нет, он явно был искренен, а не играл роль «доброго пастыря». Но смысл его слов опять ускользал от Рипли.

– Хорошая жизнь… – медленно повторила она.

Дилон улыбнулся.

– Не было искушений, – просто сказал он.

И, опустившись на стул, вновь поднес к губам стакан с эрзац-кофе.