5

Когда они вышли за пределы госпиталя, Рипли сразу поняла, куда она попала. Какая-то громада стальных конструкций, местами изъеденная ржавчиной, пересечение различных ярусов, шахтные колодцы, рельсы, направляющие… Все это явно было предназначено для жизни и работы огромного количества людей. Именно «было», потому что сейчас на всей обстановке лежала явственная печать запустения.

– Сейчас здесь всего 25 человек, а сравнительно недавно было пять тысяч! – рассказывал ей врач, когда они шли по коридору, время от времени прижимаясь к стене или наклоняя голову, когда свободное пространство перед ними оказывалось перегорожено ржавой трубой, балкой или еще каким-нибудь металлоломом.

– Почему?

– Так уж получилось…

Рипли в очередной раз пригнулась и, следуя за Клеменсом, почти ползком двинулась по резко сузившемуся тоннелю.

– Быстрей, быстрей, не останавливайтесь, скоро можно будет встать. – Клеменс перемещался гораздо легче ее: он, конечно, знал здесь все как свои пять пальцев. О заданном вопросе он как будто забыл, но когда женщина уже подумала, что он вообще отвечать не будет, последовал ответ:

– У нас было литейное предприятие, Рипли. Добывали олово из недр Ярости. Впрочем, и сейчас добываем, но это уже так – чуть ли не для собственного развлечения. Его стоимость едва окупает содержание тюрьмы. А раньше все было поставлено на широкую ногу: трижды списанная дешевая техника, дешевый труд заключенных… Как при такой дешевизне Компания умудрилась прогореть – ума не приложу! Надо было уж очень постараться. Так или иначе, однажды было решено, что добыча олова здесь экономически невыгодна. И почти все перебазировали: и производство, и тех, кто трудился на нем. Сейчас вы увидите лишь остатки былой роскоши. Вот сюда, в эту дверь.

За дверью – огромной, железной, с массивными запорами – был цех. Клеменс шагнул туда и будто растворился в мерцающем свете, исходящем от плавильных печей. Женщина тоже сделала шаг следом – но вдруг остановила занесенную над порогом ногу.

– В чем дело? – врач снова возник в проеме двери, озаренный красным сиянием, словно дьявол, выглядывающий из ада.

– Вы назвали мое имя – Рипли, – отчетливо выговаривая слова, произнесла женщина. – Откуда вам оно известно?

Клеменс удивленно глянул на нее:

– Нам удалось спасти ваш бортжурнал. А что, собственно, вас испугало?

– Нет. Ничего. Вам показалось. Пошли?

Медленно они продвигались по литейному цеху, сквозь грохот, дым и крик. Аналогия с адом усиливалась: жерла плавильных печей зияли, как воронки котлов, в которых терпят мучения грешные души. Оттуда несло жаром, клокотание лопающихся пузырей кипящего металла напоминало далекий стон. А дюжина черных от копоти заключенных, колдовавших вокруг этих печей, вполне сошла бы за нечистую силу.

На них не обратили внимания: все орали друг на друга, стремясь перекричать производственный гул, и никто не заметил, как по окраине цеха быстро прошли две фигурки, одетые в тюремную униформу.

– Что это? Из-за чего такой шум?

– Кажется, какая-то локальная авария. Ничего, ее быстро уладят. Такое у нас почти каждый день случается…

– А куда вы меня ведете?

– Сейчас увидите.

Они прошли цех насквозь. Захлопнув за собой выходную дверь (тоже тяжелую, массивную), Рипли бросила взгляд вперед – и замерла на месте.

Шлюпка. Их шлюпка, бортовой номер «26-50». Вернее, то, что от нее осталось…

Только сейчас она поняла, насколько жестким было приземление. А поняв это – поверила доктору. Действительно, чудо еще, что она сама осталась жива.

Внутри шлюпки почти ничего уже не было, кроме анабиозных саркофагов – битых, разломанных. И один из этих саркофагов был значительно меньше, чем два других.

Этот маленький саркофаг был разбит. Разбитым оказался и один большой. Целым остался лишь второй большой саркофаг. ЕЕ саркофаг…

Рипли, конечно, понимала, что это значит. Да и в словах Клеменса у нее не было оснований сомневаться. Но все же окончательно она поверила ему только теперь.

– Где… – голос ее сорвался, – где тела?

– В морге. У нас здесь есть собственный морг.

Клеменс помолчал, а потом добавил, сам не зная зачем:

– Тела ваших товарищей пробудут там до прибытия спасателей и следователя.

– Следователя? – Рипли вдруг остро взглянула на него, и врач почему-то смутился, хотя повода для смущения у него не было.

– Ну, в таких случаях всегда прибывает следователь. Здесь требуется уяснить причины аварии, смерти… Хотя на этот раз, по-моему, задача у него будет довольно простой.

– Да. – В уголках губ Рипли легли скорбные тени. – В этот раз будет простой…

Как завороженная она смотрела на искалеченную шлюпку.

– Какой смертью они умерли?

– Коммандос – он, кажется, был в чине капрала – просто разбился, грудную клетку ему раздавило, как орех. (Услышав это, женщина коротко вздохнула, судорожно сжав кулаки.) А девочка, по-видимому, утонула, захлебнулась в антифризной жидкости, когда разбилась охлаждающая система ее капсулы.

– А андроид?

– Разбит, не функционирует. Вместе с прочими поломанными приборами мы вынесли его в другой отсек – тот, где у нас находится свалка.

Клеменс проследил за взглядом Рипли и понял, что смотрит она даже не на шлюпку вообще, а только на меньший из саркофагов.

– Я думаю, она так и не успела прийти в сознание. Это была легкая смерть, мгновенная и безболезненная. Если смерть вообще бывает легкой… – врач замолчал. Он каким-то шестым чувством вдруг ощутил, что эта женщина знает о жизни и смерти много больше, чем он сам, хотя ему и не раз случалось видеть гибель. – Мне очень жаль, – неловко сказал он, поняв, что попытка утешить не удалась.

Он увидел слезы на глазах женщины, услышал ее шепот: «Прости меня…» и, отступив на шаг, отвернулся, чтобы не видеть, как Рипли склонилась над пустой оболочкой саркофага, словно мать над детским гробиком.

Клеменс ощутил даже некоторое разочарование: ну вот, сейчас она, конечно, разрыдается – обычная женская, бабья реакция. А он уж было думал…

Но рыданий все не было, и врач счел для себя возможным снова бросить взгляд на свою бывшую пациентку. И тут он заметил такое, чего никак не ожидал.

Фигура Рипли была согнута от горя, но уже не горе читалось в ее глазах, а… Что? Кажется, тревога. А может быть, даже не тревога, а готовность к смертельной схватке. И уверенность в том, что этой схватки не избежать.

Клеменс был убежден, что он не ошибается: уж в лицах-то он читать умел. Приходилось ему это делать как в бытность тюремным врачом, так и в течение предшествующих нескольких лет: иначе бы он не выжил.

Сейчас ему не хотелось вспоминать об этих годах, и он усилием воли оттеснил эту мысль, выбросил ее из сознания.

– В чем дело? – спросил он официальным тоном.

Рипли выпрямилась.

– Где, вы сказали, находятся тела?

– В морге.

– Я должна увидеть…

Клеменс пожал плечами:

– Пожалуйста, если вы считаете это необходимым. Хотя… Ну хорошо, я покажу вам их. Но должен сразу предупредить вас, что труп капрала представляет из себя очень неприятное зрелище.

Рипли не дрогнула при этих словах.

– Его мне и не нужно осматривать. Я хочу видеть ее. Девочку. Вернее… – Рипли сглотнула, словно у нее пересохло в горле, но тут же овладела собой. – Вернее, то, что от нее осталось.

Клеменс снова пожал плечами в полном недоумении.

– Ну, хорошо, идемте.

Приглашающим движением он распахнул перед ней дверь, ведущую к моргу.

Что же ее встревожило?

Пропуская Рипли вперед, врач бросил быстрый, но цепкий взгляд на меньший из саркофагов. И не увидел ничего особенного. Пробитая крышка, разорванные прозрачные трубопроводы внутри… А на боковой грани – какой-то странный след, больше всего похожий на химический ожог. Такой, как если бы на стенку плеснули крепкой кислотой.

Но Клеменс не придал этому значения. Мало ли что могло здесь случиться несколько часов назад, когда внутри все лопалось, горело и плавилось…