"Марина Палей. Жора Жирняго" - читать интересную книгу автора

считал, что богатый дворянин должен быть толстым (облым), дабы тук его у
простолюдинов почтение беспрестанно вызывал... Ох! - как это можно было
запамятовать? - и вот еще что, совсем не маловажное: вместе с новым званием
Петр Аристархович, разумеется, и материальный эквивалент рачению своему
заполучил: гельд белонунг, прайс - денежную премию.
Случалось часто - на протяжении этих мылких от крови, костоломных
неделек, - что реформатор, людишкам своим не доверяя, собственноручно
воспитанием сына в темницах потайных занимался. Царь на мучения плоти
затейлив был, однако ж мы его патенты, в смысле копирайты, или,
по-народному, "ноу хау", опустим. Почему? Нет, не по нервической слабости. А
потому, что они, "патенты" эти - и они тоже! - есть цена колдовской
петрославлевой красы: мозг-то наш, по ужачьей своей увертливости,
Красу-на-Крови приемлет безоблачно, но память, память!
Итак, сузим царевы затеи садистские до более-менее консервативных:
совлекши с сына остатки одежд, зачинал он порку невыносливых евоных рамен с
помощью кошек. (Это не те кошки, автор обязан заметить, с которыми
последующие Жирняго за паркеты сановные цеплялись, - а старомодные, другого
роду-племени: плети с несколькими хвостами - примененные в силу того, что
кнут-длинник уж давно размахрился. Однако ж перекличка, кошка с кошкою,
явлена, прямо скажем, в сиринском духе.) Что тут скажешь? Благодаря
литературному таланту Петра Аристарховича влип царевич конкретно: умирать
смертию томною, под батожьем, под вышеупомянутыми кошками, в кандалах, в
темнице, нагу, босу, алчущу, жаждущу, беззащитну, при всегдашнем поругании.
Но иной раз десница родителя, натрудившись-нарезвившися, притомлялась,
покоя себе настоятельно требовала; тогда он, заместо мастеров заправских
своих, аматера в подмогу призывал - зане, одаривши Петра Аристарховича
щедрой ласкою, желал удовольствия от него в любой час получать.
Яко трава прошлолетошняя, поисчах Петр Аристархович. И куда уж паче,
спросим, было ему чахнуть-то? Телом-то и до того бел-рассыпчат не был, все
паче аки глист, в одежды человеческие облаченный. Ан нет, нашел к чему в
себе самом присосаться - и вот, за кривое ползущество свое - собою же чуть
не подчистую съеден был. (Что, признаем, яством, ох не медовым ему
поглянулось. Льзя ль самого себя, немощного, так-то терзать?)
И тут грянуло.
Закавыка заключается в том, что компенсаторные механизмы тела
(например, буферная система крови, сохраняющая ее кислотно-щелочную
константу), вообще все системы саморегулирующегося организма, включая
неорганические, органические, физколлоидные и сложные биохимические
компоненты, - имеют природой отмеренный предел. А как иначе? При переходе
некой критической черты никакая уж компенсация более не срабатывает - летит
к черту резьба на Самой Главной Телесной Гайке - и тогда все, пиши пропало:
хорошо, если сразу в тартарары, а то ведь еще так помотает, что, как говорят
японцы, харакири себе пожелаешь, но не отыщешь в свете одинокой луны ни
меча, ни золотого, в перламутровых венчиках, блюда, ни прозрачных теней от
побегов трехдневного риса.
Как сказали бы сейчас - "срыв на нервной почве". А на какой же еще? На
ней, на самой. Обуял Петра Аристарховича жор...
Ну, жор и жор. Оно и понятно. Яств на царских столах
сверкало-красовалось немеряно (до наследниковой кончины Петр Аристархович в
царских покоях проживал, со златых блюд отведывал). Так что спервоначалу