"Марина Палей. Жора Жирняго" - читать интересную книгу автора

Петраков, Петрищев, Петрухин - что-то в этом духе. Смоквенская Клио о сем
умалчивает, поскольку он, заполучивши дворянство, собственноручно вымарал в
церковных архивах все сведения о венчаниях, крещениях и отпеваниях,
относившихся к его линии. Ему хотелось начать жизнь с нуля. И он это сделал.
Нулем, то есть обращенным в нуль посредством мученического убиения,
оказался царский сын. Случилось так, что деспот, властишку обожавший превыше
собственной жизни, к тому же хворавший рецидивирующей паранойей, заподозрил
в измене собственное семя, а именно наследника. Чадо выросло хрупким,
болезненным, любящим более всего крыжовник, качели да перины мягчайшие в
сопряжении с благоверной супругою. Узнавши про папашины глюки, сын, как был,
в одних портах, с женой одесную, кинулся к басурманам, иноверцам поганым -
хотя б и лягушек жрать, а все же таки в живых быти.
И вот тут-то тиран призвал к трону своему зачинателя рода Жирняго -
тогда еще просто Петра, сына Аристарха, который, правда, успел снискать
среди поднаемных земляков своих, с голодухи утекших в новую столицу, славу
молодого Шекспира: за посильную мзду он бойко кропал для их женок и родших,
на псковской сторонке оставленных, презанятные письма. Получавши депеши сии,
свекрухи с невестками на радостях в хороводы пускались: по депешам-то
выходило так, что сын примерный, он же благочинный супруг, в столице времени
даром не теряет, мошну сребром-златом знай себе набивает и купит к Пасхе,
как обещался, шаль с цветами-ромашками, трехведерный самовар, а то, глядишь,
и бурую коровенку. А в так называемой "реальности", которой не брезгует
разве что желтая журналистика, этот сын беспутный, он же бесчестный супруг,
не то что медные деньги - последние порты у кабатчика спустил, рабочим
урядником многократно был избит - и цвет лица от девок гулящих приобрел,
схожий с чешуей протухшего пескаря. Вот и получается, что художественная
ложь во спасение - это тяжелый наркотик во всех отношениях, герыч, кока,
etc., а изготовители его...
Как бы это помягче... Есть Божий суд, наперсники разврата...
Итак, деспот, понаслышанный о сочинителе даровитом, "врале
презанятном", "бахаре несравненном", повелел доставить его пред свои
монаршие очи.
Петра Аристарховича доставили.
- Пойдешь в басурманщину, вертанешь мово выблядка, - с предельной
ясностью повелел реформатор.
- Дак никак не захотит же вертаться наследник-то, - осмелился было
тишайше вякнуть П. А. (понаслышанный о высочайшей сваре отцов и детей).
- Ясно, не захотит! - одобрительно захохотал царь - и хохот его
распатланным демоном заметался под низкими и, как водится, мрачными
сводами. - Кто ж ета, мати твою, да разлыся лоб, за собственной смертушкой
на рысях поскачет!
- Дак с какого же боку, государь-батюшка, мне к ему поступиться?! -
оглянувшись на ратников, молвил бедный, бледный, как заяц, П. А. - Чем же
улестить чадо твое единокровное, чтобы оно, разум вконец потерявши, само бы
на дыбу-то и...
- А сие, детинушка, уж твое приватное дело, - нечувствительно заявил
император, отирая повлажневшие с хохоту очи. - Сие, зозузаген, твой
единоличный гешефт.
- Дак пошто ж ты меня, государь-батюшка, пошто ж ты меня, не кого-либо
протчего, облюбовал-высмотрел, чтобы на дело на закомуристое отрядить?! -