"Леонид Панасенко. Взятка Харону (Авт.сб. "Мастерская для Сикейроса")" - читать интересную книгу автора

- Телеса окончательно они там теряют. - Глаза Харона колюче стрельнули
в сторону башни с черным провалом входа. - А здесь, бывает, ведут себя
похлеще, чем на земле... Один лорд как-то отказался в лодку садиться.
Грязная, мол, она, санитария нарушается. А зачем покойнику санитария?
Он задумчиво посмотрел на низкое слепое небо - без солнца и ветра,
которое едва прятало за зелено-бурыми тучами каменную твердь свода, без
всякого перехода спросил:
- Других, тех, кто богат безмерно, еще могу понять. Жалко им... А чего
ты-то наверх рвешься? Что ты там оставил, кроме хлопот и суеты?
- Там жизнь...
Адам почти пропел эту фразу.
- Тебе не понять, дружище Харон. Точнее, долго слушать, а мне - долго
рассказывать. Сущность жизни не в больших событиях, которые мы так или
иначе ищем на земле. Я понял это, когда ходил с рыбаками на промысел.
Давно, еще пацаном... Сущность жизни в маленьких радостях и безмятежности
духа. Представь только один день. Обычный, заурядный... С вечера ты
искупался и просыпаешься утром в чистой постели. Ранняя осень. За окном
чуть тронутые увяданием деревья. Воздух ключевой свежести, но еще тепло, а
днем и вовсе будет сказочно. Ты делаешь короткую зарядку. Затем легкий
завтрак. О, я даже сейчас слышу аромат жареной свинины и кофе - только что
сваренного, с огня. А как здорово пишется в утренние часы! Сначала слова
просыпаются неохотно, кажется, даже видишь, как они зевают и потягиваются.
Проходит время - они начинают понимать порядок и смысл, выстраиваются на
бумаге все быстрее. Они уже толпятся, спешат овеществиться, даже мешают
друг другу. И повинуются. Ощущение власти над ними ни с чем не сравнимо.
Такое, может, переживал только Наполеон, когда он и армия составляли как
бы одно целое... Ах, старик, разбередил ты мне душу!
- Не убивайся так, - сказал Харон. - Глотнешь разок из Леты - и все
забудешь. Хитрая река... Без нее здесь сплошной плач да стон стояли бы...
Ты рассказывай, рассказывай...
- Не хочу забывать! - зло сказал Адам. - Не для этого у тебя прошусь...
Обо мне писали: "Неистовый репортер". Это не только имя на первых полосах
газет и дешевые книжонки, которые продаются во всех киосках. Это образ
жизни. Я радовался всему этому, упивался, будто пьяница вином. Представь:
ты славно поработал, бросил к чертям ручку, взял ключи от машины,
спустился во двор. На сиденье нападало листьев - пусть так и лежат. Как
уговаривались, заезжаю за подружкой. Через полчаса мы уже в небольшом
ресторанчике, где подают мясо с грибами и чуть терпкое красное вино. И
музыка... В узенькой вазе на столе - астры. И все это - вино, приятная
болтовня, медленные танцы, нежные прикосновения - разжигают огонь страсти.
Нетерпение гонит вас к машине. Вы то и дело целуетесь в пути, рискуя
врезаться в столб. Наконец, спальня... О, ты не знаешь, дружище, какая у
моей подруги была спальня. Вся стена, которая напротив изголовья, -
сплошное зеркало... И вдруг оказывается, что у меня рак. Это в сорок два
года. Не нажился я, старче, понимаешь?!
Харон, как показалось Адаму, сочувственно кивнул, взглянул на часы.
Часы - хорошие, швейцарские - поразили Адама. Рубище, ладья,
потусторонний старец и... этот механизм. Живой, тикающий, из того -
реального мира.
- Зачем они тебе? - спросил Адам, указывая взглядом на часы.