"Федор Панферов. Бруски (Книга 3) " - читать интересную книгу автора

рвался из ее рук, будто шаловливый мальчонка. Анчурка бросала его в
кустарник и крупным шагом убегала к коммунарам.
- Ты только полезь, полезь еще. Я те полезу! - грозила она.
А Епиха снова принимался выть, елозить по полянам, хватая баб за
ляжки, - незаметный в буйной, потной и радостной в своем буйстве толпе.
С другого конца - со стороны невесты - подступала вторая партия. Оттуда
молодой тракторист вел под руку младшую дочь Панова Давыдки, тихо
вздрагивающую, трепетную. Перед ними прыгали, пели, извивались гости,
дружки - коммунары, коммунарки, - а позади всех плелся в обнимку с
Богдановым чистенький, беленький, как перо лебедя, дедушка Катай.
Покачиваясь, он грозил кому-то вялой ладошкой и жаловался на свою судьбу.
Впереди же всех, увешанный разноцветными тряпками, подсолнухами, топтался
Николай Пырякин. Его крепко держал за руку Панов Давыдка и кричал на ухо:
- Вот и свадьба, Миколай. Ты знаешь... дочь отдаю. Ого! Старшая,
Фенюшка: "Учиться, слышь, пойду"; а эта младшая, семнадцать лет ей стукнуло,
пришла и просит: "Отдай за Володьку". Я что ж? Я ничего не имею.
- Придут нонче! Жди.
- А вот и пришла. Вон хоть бабу спроси!
- Брось болтать. - Николай рванулся и снова кинулся в пляс, припевая:

Как мо-онах всю жисть молился-а,
Ды-ы и на старость согрешил:
Он к монашке ды-ы подвалился-а...

- Стоп! Стоп! - вдруг оборвал он. - Главного у нас нет. Главного!
Гулянка приостановилась. Все поняли, о ком идет речь, но еще не знали,
что предпринять. Тогда Николай Пырякин и дедушка Катай отделились от толпы
и, уверяя, что достанут главного живым или мертвым, направились в Широкий
Буерак.
В Широком Буераке пили уже третий день. Пили все - мужики, бабы, девки,
ребята. Пили всюду - в избах, под сараями, на гумнах, в ригах, на берегу
реки Алая, в предбанниках, в оврагах по Крапивному долу, в улицах - у
дворов. И село горланило перепутанными песнями, тоской по молодости, по
несбыточной мечте, плачем, руганью. Казалось, все справляли какую-то единую
торжественную свадьбу, грудясь там, где можно пить, ничего не отдав. Больше
всех в этом гульбище пил, ел и буянил печник Егор Кунаев. Его отовсюду
гнали - из изб, из коммуны, из предбанников, а он неожиданно появлялся,
хватал со стола водку, пил на ходу, обтирая лицо рукавом, пускался в пляс,
кувыркаясь, путая всех. Его били, с остервенелой злобой, с омерзением,
выбрасывали с гулянки, а он снова лез напролом, выкрикивая:
- Сторонись ширь-топырь: Егорка Куваев идет! Как все это случилось -
никто толком сказать не мог. Знали одно: накануне Кирилл Ждаркин, скача на
рысаке, растеряв задние колеса тарантаса, залетел на Бурдяшку к
вдове-шинкарке. Сюда, воспользовавшись случаем, сбежались его прежние
друзья, выпили ради встречи, а к вечеру сгрудились у нардома. Кирилл Ждаркин
взобрался на бугор и - крупный, взлохмаченный, широко расставя ноги,
обдуваемый ветром, - долго молча осматривал людей, порываясь что-то сказать.
- Речугу, речугу хочет, - предупредил всех Захар Катаев, старательно
оправляя на Кирилле рубашку.
Кирилл еще некоторое время осматривал людей, порядки изб, Захара, точно