"Бастион одиночества" - читать интересную книгу автора (Летем Джонатан)

Глава 10

Начало лета 1977 года: многие выросли, многие сроки истекли. Взять, к примеру, Барретта Руда-старшего. Приговоренный к десяти годам заключения, он отбыл шестилетний срок, за примерное поведение досрочно освободился и едет теперь на «Грейхаунде», сидя у окна, наряженный в зеленый костюм из гладкой блестящей ткани, в котором он был на суде. В запотевших окнах танцуют под рев автобусного двигателя отражения зданий. Из багажа у Барретта Руда-старшего только черный портфель, он поставил его на пол между ног. В портфеле документы и пара фотографий: на одной подросток Барретт-младший со своей тогда молодой, а ныне покойной матерью, на втором — улыбающийся пятиклассник Мингус в докторской шляпе с квадратным верхом и кисточкой. Фотографии вставлены в искусно сделанные из пачек «Мальборо» и «Парламента» рамки. Еще в портфеле лежит пара запонок, сложенный в трубочку галстук и Библия в кожаном с позолотой переплете. Встретить Барретта Руда-старшего должен Мингус. Они возьмут такси и поедут на Дин-стрит. Конечно, Мингус захочет сам понести дедов портфель, но Руд-старший откажет ему. Без обид, дорогой мой внук, священник Барретт Руд еще полон сил.

А теперь взглянем на Аарона К. Дойли, спустя неделю появляющегося на этой же автобусной станции в старом пиджаке Авраама, с билетом до Сиракуз в нагрудном кармане. Это тот самый пиджак, в котором Авраам ходил на последнюю выставку Франца Клайна, организованную еще при жизни художника. Аарону Дойли пиджак маловат и чуть не трещит по швам. В Сиракузах его встретит представитель Армии спасения, который поможет ему устроиться в приют — там платят семьдесят пять центов в день и предоставляют койку в обмен на письменное обещание записаться в Общество анонимных алкоголиков, где среди остальных обделенных и потрепанных жизнью Аарон Дойли будет единственным черным. Все это будет, если он решится-таки сесть в автобус до Сиракуз. Гляньте-ка на него. Достал билет и задумался, наверное, прикидывает, не сдать ли его, чтобы получить деньги и купить на них бутылочку «Кольта». Все очень просто. К счастью, мы заблуждаемся. Аарон Дойли находит в себе силы отказаться от соблазна, садится в автобус, еще не выехавший из темного гаража, и начинает рассеянно крутить указательным и большим пальцами правой руки воображаемое кольцо на левой. Он не помнит, где и при каких обстоятельствах потерял его, и уверен, что оно теперь никогда к нему не вернется. Но оставим Аарона Дойли, он больше не таинственный летающий человек, а невообразимо одинокий алкоголик с забавным именем, поднятый с асфальта, вымытый, возвращенный к жизни и теперь покидающий этот город.

Перепрыгнем еще на две недели вперед: теперь в автобус забирается Дилан Эбдус. На указателе маршрута написано «СЕНТ-ДЖОНСБЕРИ, ШТАТ ВЕРМОНТ». Отец кивает на прощание, глядя на сына сквозь тонированное стекло. В последние дни он жутко зол на свой город и изгоняет из него всех, кого хочет защитить: сначала вытянутого из пьянства Дойли, теперь собственного сына. Дилан отправляется на север, в Новую Англию, на отдых, организованный фондом Фреш Айр. Рейчел в пятидесятых подобным же образом проводила время и всегда оставалась довольна. А если ей нравилось, должно понравиться и Дилану. Она одобрила бы их решение, это понимают и отец, и сын, не могут не понимать. Вскоре Авраам поймет, что интуиция его не обманула — во время июльской аварии и вызванного ею разгула преступности, в день бандитского нападения на магазин пуэрториканцев, осколки окна которого будут еще долго устилать тротуар. Отключение электроэнергии и охота на Берковича окрасят это лето оттенками беды, но Дилана несчастья обойдут стороной, он проведет июль далеко от Нью-Йорка, в полном довольстве.

Но не будем торопить события. Дилан еще не в Вермонте, пока даже не думает о нем. Сегодня первое утро после окончания седьмого класса. Учебный год позади, как и весна. На некоторое время о школе № 293 можно напрочь забыть и не появляться на Смит-стрит целых три месяца.

Восьмой класс — как не подтвержденный еще слух, очередной пункт, вписанный в намеченный план, но за целое лето измениться может все что угодно, Дилан это по опыту знает. Он и Мингус, и даже Артур Ломб свободны и от уроков, и от необходимости играть заранее определенную роль прогульщика или жертвы, впереди у них целое лето и уйма времени на полезные дела. Кто знает, какими они станут к концу каникул? Сейчас это не волнует Дилана. Он свободен, легкомыслен, восторжен и думает лишь об отдыхе.

Сегодня, в первый день свободы, он назначает свидание самому себе. Авраама нет, и Дилан поднимается к нему в студию, открывает чердачный люк, взбирается по лестнице на крышу и идет по гудронному покрытию навстречу первому летнему утру.

Он никогда не боялся высоты, но, оказываясь на крыше дома, испытывает легкое головокружение. Но не в те моменты, когда смотрит вниз, на землю, а когда устремляет взгляд вдаль, в сторону Кони-Айленда. На башни Манхэттена глазеть даже легче. Они вызывают благоговейный трепет, заставляют почувствовать себя маленьким и ничтожным. А еще лучше — подойти к самому краю крыши, сесть на колени, вцепиться в каменный карниз, который поднимается примерно до щиколоток, и поглядеть на собственный двор: деревья, кирпичную груду, заросли сорняков и заляпанный грязью сполдин, отсюда кажущийся кусочком розовой плоти. И тогда невзрачная реальность вдруг подарит тебе надежду.

Неприятнее всего стоять к Манхэттену спиной и смотреть на противоположную часть города. Тогда кажется, что находишься где-нибудь в канзасской прерии и смотришь на горизонт. Перед тобой откроется вид на тысячи крыш — точно таких же, как та, на которой ты стоишь. Огромная флотилия паромов, бескрайняя шахматная доска, гладкость которой нарушается высотками Уикофф, рекламным плакатом одежды «Игл» и высокой платформой в районе канала Гованус. Манхэттен — россыпь горных пиков, а Бруклин — плоский бутерброд, который поклевывают голуби и чайки.

Необъятное небо, голуби и чайки — и ты, на крыше собственного дома, с кольцом летающего человека на пальце.

Дилан стоит у каменного карниза, близко к краю, ставит на него ногу, согнув колено. Ему видна вся Дин-стрит, верхушки недавно посаженных деревьев, крыши проезжающих мимо автобусов. Голова идет кругом, и он убирает с карниза ногу. Что толку торчать тут и пялиться вниз? Желание полетать остывает, мало-помалу уходит. Может, это ошибка. Человек с кольцом должен совершить свой первый полет в небывалом подъеме духа, а не трусить и, падая вниз, ломать себе шею — слишком долгие раздумья и головокружение ничем другим, конечно, не закончатся.

Закрой глаза, шагни вперед и узнай, наконец, что такое воздушные волны, если они вообще существуют. Заставь себя.

Хорошо, хорошо. Дилан отступает назад, собираясь сделать разбег. Пяти шагов, наверное, будет достаточно. Если бы кто-то наблюдал за ним со стороны, то решил бы, что он трусит, но это совсем не так. Ему нужно отскочить от крыши, будто на пружине, и полететь.

Но вдруг, словно получив шлепок по голове невидимой рукой с неба, он падает на колени, ужасаясь тому, что собрался сделать. Сжав руку с кольцом в кулак, обхватив ее второй ладонью, Дилан съеживается, содрогается и, даже не пытаясь сдержаться, надувает в штаны. Моча стекает к щиколоткам, впитывается носками, капает на размягченный теплый гудрон.

Наверное, все дело в кольце, что другое может заставить тебя так спокойно, почти осознанно помочиться в брюки?

Надо забыть о летающем человеке: броситься с крыши не так-то легко.


Автобус, не сумев объехать длинный белый лимузин перед домом Барретта Руда, остановился, гудя, как холодильник, преграждая путь машинам, едущим на Бонд-стрит. В автобусе только два пассажира, один из них всю дорогу клевал носом. Водитель нажал на гудок, и ленивую дремоту влажного дня пронзило звучное мычание. Но шофера в лимузине не оказалось. Он ушел в магазин Рамиреза купить бутылочку «Миллера» и бутерброд с ветчиной и сыром.

Всех, кто не торчал в этот момент у окна, разглядывая лимузин, не на шутку испугало странное гудение. Последний день июня обещал отметиться грандиозным представлением. Никто не ждал ничего такого, но они солгут, если скажут, что не загорелись страстным желанием увидеть продолжение инцидента. Мужчины на улице замерли с бутылками в руках, женщины перегнулись через подоконники, пылая любопытством.

Ла-Ла, заплетавшая Марилле косички у окна на первом этаже, начала сильнее дергать подругу за волосы, пока та не воскликнула:

— Черт! Что с тобой сегодня?

Белый мужчина в бейсболке с надписью «Ред Сокс», выгребавший сегодняшний урожай фантиков и бутылочных крышек из цветочных клумб в своем дворе, что-то пробормотал себе под нос.

Авраам Эбдус выводил серой краской очередную фигуру на целлулоиде и ничего не слышал.

Дилан тоже не видел лимузин. Он сидел в уединении под деревом на заднем дворе и с жадностью читал «Кокон разрастается» Семи Челлас — новую книгу из серии «Нью Белмонт Спешиалс», обложку которой рисовал Авраам.

Шофер лимузина вышел из магазина старика Рамиреза с наполовину развернутым бутербродом, увидел громадину автобуса посреди дороги и, сообразив, в чем дело, чуть не выронил бутылку с пивом. Застрявшие в пробке машины отреагировали на его появление продолжительным ревом гудков.

— Одну минутку, мои сладкие, одну минутку, — прокричал шофер лимузина, заводя двигатель и отъезжая к Невинс.

На улице снова воцарилось спокойствие. Зрителям уже стало казаться, что им просто померещилось, и они вернулись бы к обычным занятиям, если бы лимузин, объехав Бонд, не вернулся на прежнее место, к дому Барретта Руда. На этот раз шофер никуда не пошел — съел в машине бутерброд, ленивым движением выбросил за окно обертку и стал рассеянно смотреть в зеркало заднего вида, намереваясь спокойно поковыряться в зубах.

Лучи солнца, пробиваясь сквозь ветви деревьев, заливали белую крышу машины ярким светом.

Вскоре шофер задремал. Жизнь казалась прекрасной.

Наконец дверь дома Барретта Руда открылась, и зрителям почудилось, что перед ними распахнулась воскресная газета на страницах с карикатурами. Один за другим на крыльцо выплыли злодеи из «Бэтмена» и другие персонажи. Фанк-команду — певцов, гитаристов и всех прочих — сопровождали два заморыша. Музыканты заехали к Барретту Руду по пути в Фултон Молл; их вид потрясал воображение: розовато-лиловые перья, оправы очков в форме звезд, блестящие плащи с подплечниками, какие-то штуковины на головах, изображающие молнии, космические ботинки, каблуки в шесть дюймов, бородки, как у короля Тута, обилие вышивки.

Они высыпали из дома счастливые и шумные, оживленные гостеприимством и кокаином Барретта Руда, двигаясь жеманно, как группа шутов. Жителям Дин-стрит почудилось, будто они смотрят на сошедшее со стены уличное художество. Видение быстро исчезло: каждый из музыкантов хлопнул по ладони остановившегося на пороге Барретта Руда — одетого в халат и спортивные штаны — и устремился к калитке. Блистательная белая коробка лимузина проглотила весь этот хаос блеска, тонких тканей и кривляний, шофер протер глаза и повернул ключ зажигания. Машина тронулась, проехала до конца улицы и скрылась из виду.

Барретт Руд-младший некоторое время еще стоял на крыльце, хихикал, качал головой, потирал тыльной стороной ладони похолодевшие от кокаина нос и губы, продлевая удовольствие от всеобщего внимания. Никто из соседей, наверное, и не догадывался, что живет бок о бок со звездой. Эх, если бы они только знали! Жаль, что он пел в составе группы и его имя не звучало так же часто, как «ленч».

А впрочем, эти белые и пуэрториканцы, быть может, и песен-то их никогда не слышали, а его самого, вероятно, принимали за гангстера или сутенера, нагло заявившегося сюда и купившего дом, который он и не собирался ремонтировать.

Барретт стоял долго, уперев руки в бока, таращась в пространство перед собой, нутром ощущая заинтригованность всей улицы. Потом очнулся и вернулся в дом.

Только когда дверь за ним закрылась и Дин-стрит пришла в себя от промелькнувшего видения — лимузина, костюмов и певцов, — кто-нибудь из ротозеев наверняка заметил эту замершую в тени сбоку от дома фигуру. Старика с хмурым лицом, курчавой черно-белой бородой, в белой футболке и с золотой звездой Давида на цепочке — Барретта Руда-старшего.

До сих пор о приезде еще одного представителя семьи Рудов ходили лишь слухи. И вот Руд-старший впервые показался соседям на глаза. Наблюдение же за ними он вел давно. Сидел у облупившейся батареи на первом этаже и приглядывался ко всем, кто проходил по тротуару мимо дома: к Марилле и Ла-Ла, к мальчишкам с мячами, унаследовавшим от Генри заброшенный двор, к владельцам собак, выгуливающим своих питомцев и тайно сбрасывающим кучки дерьма в сточную канаву. Он наблюдал и за фанк-компанией, слышал взрывы их смеха, от которых чуть не обрушились потолки. А теперь сидел во дворе, показывая себя всей улице. Как и сын, он хотел сейчас, чтобы его увидели.


Научиться обставлять Артура Ломба в шахматы кольцо ничуть не помогло, в этом не было сомнений. В течение часа он трижды проиграл ему. Они сидели, ссутулившись, на залитом солнечным светом крыльце дома Артура, как две разморенные ящерицы на серой скале. Дилан мысленно умолял Артура сходить на кухню за томатным соком, бутербродами с индейкой и печеньем, которые его мама каждое утро перед уходом на работу заворачивала в бумагу и убирала в холодильник. Перерыв на ленч был хорошим поводом отвлечься от атакующих пешек и убийц-ладей, в любой момент готовых раздавить несчастных коней, сонных слонов и опрокинуть голого короля Дилана. Мама Артура, узнав о его приятеле, стала оставлять в холодильнике вдвое больше бутербродов. Стать постоянным сотрапезником мальчишки, у которого нет других друзей и чья мать об этом прекрасно знает, не составляло труда. Дилан догадывался, что мать Артура подкупает его бутербродами. Может, и сам Артур об этом догадывался, потому-то и клацал так омерзительно зубами во время еды. Казалось, он хочет перемолоть в муку дни наступившего лета, убить их как пешки на доске.

Его собственные пешки почти никогда не покидали доску и настойчиво атаковали фигуры Дилана. По завершении игры Артур вновь и вновь убеждал его начать следующую партию. Если в этот день играли «Янки» или «Метс», было поспокойнее. Все внимание Артура сосредотачивалось на Филе Риззуто или Линдси Нельсоне, «Метс» он обычно предрекал провал, а «Янки» подбадривал криками и восхвалял. В другие дни они слушали какую-нибудь из сорока любимых радиостанций Артура — осточертевшие «Вернемся к тому, с чего начали» или «Очарование дня».

— Классная песня, — объявлял Артур, когда в очередной раз слышал «Конвой». Почему она ему нравилась, он никогда не говорил. Наверное, считал, что Дилан воспринимает его слова как нечто безусловное, не требующее комментариев.

А Дилан ни о чем его не спрашивал, не желая попадаться на удочку, молча сидел и крутил вокруг пальца серебряное кольцо. Он как будто выстраивал вокруг себя стену, забывал обо всем на свете и летал в воображении.

Артур, пытаясь привлечь его внимание, повторял несколько раз:

— Алло! Алло! Есть кто дома?

Иногда для разнообразия они отправлялись на Флэтбуш за комиксами — «Фантастической четверкой», «Защитниками» и «Призрачным всадником». На прочитывание выпусков уходило пять минут, затем Артур укладывал их в пакеты, убирал на полку и снова расставлял на доске фигуры.

Однажды, вконец измучившись и едва не сходя с ума, Дилан в очередной раз опрокинул поверженного короля и неожиданно сказал:

— Пошли посмотрим, дома ли Мингус.

Артур вытаращился на него.

— Я не ослышался?

— Конечно, нет.

— Ты познакомишь меня с Мингусом Рудом?

Лицо его выражало изумление и одновременно торжество. Как будто, десять дней изводя Дилана утомительными партиями в шахматы, он стремился именно к этому результату.

— Почему бы и нет, — ответил Дилан.

— Я обеими руками «за».

Дилан пожал плечами, не желая показывать, что для него такой поступок — нечто запредельное. Он дал себе слово никогда не приводить Артура даже в окрестности Дин-стрит, по крайней мере тогда, когда их могли увидеть шатавшиеся по округе компании. Теперь он нарушал еще одну данную себе клятву. Но, если подумать, она ведь и не имела особого смысла. Белая кожа Артура не могла усугубить положение Дилана и не делала его еще более светлым.

А при виде пешек, снова возвращающихся на доску, он бы не выдержал и точно тронулся бы умом.

Мингус оказался дома. Сидел на боковом крыльце, наполовину скрытый в густой тени, мечтательно глядя на предмет в руках, будто на живое существо, нуждающееся в защите. Новенький, без единой царапины сполдин.

Когда они подошли к крыльцу, Мингус поднял голову, и Дилан мгновенно определил, что его друг опять заглянул в морозилку отца, угостился ее содержимым и теперь ловит кайф, наслаждаясь одиночеством. Глаза его неестественно блестели.

— Нашел, — объявил Мингус, показывая сполдин.

— Это Артур, — негромко произнес Дилан, стремясь поскорее оставить позади момент представления друг другу двух своих приятелей, знакомить которых он прежде и не собирался. — С Пасифик.

Мингус с преувеличенным интересом взглянул на Артура и протянул руку.

— Здорово, Артур! Как поживаешь?

— Нормально, — застенчиво пробормотал Артур.

— Па-си-фик, — протянул Мингус, с трудом шевеля языком, будто пробуя слоги на вкус. — А на Пасифик у тебя нет друзей, Артур?

— Там… Хм… Нет ребят моего возраста.

— Правда? — Мингус скорчил удивленную гримасу. — Кажется, я понимаю, о чем ты, м-да. Как ты думаешь, кто потерял этот мяч, а, Артур? Какой-нибудь маленький пацаненок?

— Скорее всего, — промямлил тот. Ему было неловко поддерживать этот разговор, он чувствовал себя не в своей тарелке в этом чужом дворе и выдавал глупые ответы.

— Сыграем? — предложил Мингус.

Артур беспомощно глянул на Дилана.

— Что скажешь, Ди-мен?

— Если бы еще вспомнить, как это делается, — небрежно бросил Дилан, показывая Артуру, насколько давно и крепко он дружит с Мингусом.

— Сейчас я такую подачу тебе покажу!

— Валяй.

Может, это лето как раз ждало тот момент, когда они вернутся к прежнему, чтобы окутать их, как мягким желе, светом и теплом. Квартал внезапно превратился в музей под открытым небом — в музей прошлого. Двор заброшенного дома принял их так радушно, словно давно мечтал опять стать полезным. Хорошо, что на них смотрел Артур, если бы не он, Дилан и Мингус так не старались бы. Им захотелось вдруг показать этому парню, что такое Дин-стрит, рассказать, с чего все начиналось. Если бы не Артур, Дилан и Мингус опять отправились бы расписывать ДОЗОЙ фонарные столбы или затеяли бы очередную секретную операцию.

И еще новенький сполдин. Розовый мяч тоже нес ответственность и смотрелся сейчас в руках Мингуса нерешенной проблемой, давней, снова занывшей раной.

Сначала их было трое. Мингус стоял на крыльце и, поворачиваясь то вправо, то влево, бросал мяч. Дилан перешел на другую сторону улицы. Артур встал посередине, надороге, под навесом из ветвей и играл в пределах поля, а когда проезжала редкая машина, отбегал к тротуару.

— Черт, вот это да! — крикнул Мингус безупречно поймавшему мяч Дилану и ответил на удачу товарища красивым броском к центру. — Помешай ему, Арти, Артур Фонзарелли, Фонзи, А-мен.

К игровому полю стали стекаться и другие ребята, выбираясь из дома или приходя оттуда, где болтались без дела, как будто притянутые магнитом, тайным зовом. Никто из них и не догадывался, что скучает по детству, пока не увидел Дилана и Мингуса посреди улицы, как будто вышедших из прошлого. Былые дни для всех незаметно превратились в историю, в светлую мечту. С Диланом и Мингусом играл никому не известный неуклюжий белый парень, то и дело вскрикивая, не успевая ловить точно брошенный Мингусом мяч.

Кто мог пройти мимо, не остановиться, не поглазеть на это?

— Король Артур, старик, ты опять промазал!

— Извини.

— На кой черт мне твои извинения? Мяч лови!

Мингус бросил сполдин, и тот, прочертив в воздухе дугу, пролетел высоко над припаркованными на противоположной стороне улицы машинами и устремился к полуразрушенному крыльцу дома. Дилан рванул назад, подпрыгнул, и прохладный резиновый мяч, только что лежавший в руках Мингуса, теперь у него в ладони. Небрежным броском Дилан послал его обратно. Мингус покрутил головой, сдержанно выражая восхищение, чтобы не переборщить.

Подошел вразвалочку Альберто, держа руки в карманах. Быстро оценив ситуацию, он встал позади Артура, не желая мешать, но надеясь, что и ему выпадет шанс поймать мяч. Потом к ним присоединились Лонни и двое младших испанских ребят, чьи имена все постоянно забывали. Мингус показал, куда кому встать, и продолжил игру.

У ограды дома Генри появились Марилла и Ла-Ла, старательно делающие вид, что им нет никакого дела до играющих парней.

Самого Генри, который теперь учился в Авиационной школе в Куинс, здесь давно не видели. Он был призраком, легендой игры в мяч, человеком, подарившим свое имя всем известному крыльцу.

Кого-нибудь из пятерых, ловивших мяч, следовало сделать игроком нападения. Но сегодняшние правила устанавливал Мингус. Артур и маленькие мальчишки вообще не знали толком, как играть, Альберто был доволен, Дилан, сообщник Мингуса, тоже со всем соглашался. Он знал, насколько упрямым делается его друг, когда испробует травки, не раз наблюдал за ним, рисующим в таком состоянии тэги или пытающимся что-то доказать. Сегодня Мингус намеревался играть до последнего, до тех пор, пока не сделает решающий бросок — то есть перекинет мяч через забор.

Артур бросал на приятеля безумные взгляды, толкаясь с младшими посреди дороги. Теперь уже Дилан был одним из старших ребят Дин-стрит. И чувствовал себя в сто раз увереннее, бросаясь к летящему мячу и хватая его обеими руками.

Марилла пела тонким голоском: «На вечеринках я просто стояла…»

Дилан подпрыгнул в тот момент, когда мяч летел у него над головой, вновь уверенно поймал и приземлился, довольный собой. Белый парень работал сегодня как машина для ловли мячей.

Ты летал.

«Боялась выйти, потанцевать…»

Артур выбил летящий близко к земле мяч куда-то в сторону и побежал за ним, остальным пришлось ждать.

— Эй, Мингус, — наигранно весело сказал Лонни. — К твоему отцу недавно приезжали «Фанк Моб».

— Понятия не имею, о чем ты, — ответил Мингус с бесстрастным видом.

— Ты должен был видеть их, старик. Они приехали на белом лимузине, перегородившем всю улицу. Разодетые как придурки.

— Ты какую траву сегодня курил, Лон?

— Только не говори, что не понимаешь, о чем речь, — вмешалась Марилла.

Накануне Дилан краем уха слышал, как Эрл и еще пара ребят болтали о каком-то лимузине и толпе музыкантов в нелепых нарядах.

— Я никого не видел, — заявил Мингус, довольный собой, увлеченный бессмысленностью отрицания очевидного факта.

— Врешь, — воскликнула Ла-Ла, качая головой.

Мингус вскинул руку, и сполдин взвился высоко над позолоченной солнцем листвой.

— Лови! — насмешливо крикнул Мингус.

Дилан рванул вперед, подпрыгнул, и мяч вновь влетел прямо ему в руки.

Словно кольцо и сполдин состояли в какой-то магической связи. А ты был посредником между ними.

— Черт! Мой приятель классно прыгает!

Дилан бросил мяч Мингусу, чувствуя на себе пораженные взгляды всех, кто был тут.

— Только посмотри на своего друга, король Артур. Вот как надо играть.

— Да, — кисло ответил Артур.

Марилла вскинула голову и опять запела, как-то зло растягивая слоги: «Хоть об э-э-этом только и мечта-а-ала — отдаться зву-у-укам, свободной ста-а-ать…»

К моменту появления Роберта Вулфолка Дилан с блеском предотвратил девять верных бросков мяча за забор и превратился почти в живую легенду, в волшебную охрану дальнего тротуара и воздушного пространства над ним. Никто уже не играл, кроме них двоих — обкуренного Мингуса и летучего Дилана.

Всех остальных будто выбросило на берег, они прыгали посередине как обезьяны, которым скармливают жалкие объедки с человеческого стола.

Марилла и Ла-Ла предпочли не заметить прошедшего мимо них Роберта. Прославиться на всю Дин-стрит стремительным исчезновением за углом у него теперь не получилось бы — вот что выражали они своим звучным, высокомерным пением: «Вы-ышла я в улицу и вижу: мне навстре-ечу шага-аешь ты…».

Вдохновленный, опьяненный, Дилан решил не бояться сегодня Роберта — ведь он был у себя в квартале, с кольцом Аарона Дойли на пальце. Тем более в присутствии Артура Ломба, всеми признанного слабака. Когда взгляд Роберта устремился на его приятеля, Дилану показалось, что мысли Вулфолка, собравшегося поиздеваться над Артуром, стали вдруг слышны всем, будто то был Уайл И. Койот с его идеей подменить Бегуна жареной курицей.

И еще ему показалось, что Роберт до сих пор продолжает воевать с Рейчел, не замечая, что ее давным-давно нет на Дин-стрит. Впрочем, это личные проблемы Роберта. Дилан же теперь, бывало, ни разу за целый день не вспоминал о Рейчел.

А сегодня вспомнил.

— Эй, Гус, приятель, дай-ка мне мяч на минуту, — сказал Роберт, чуть склоняя набок голову и поводя бровью. — Я верну, ты же знаешь.

Другой в подобной ситуации попросил бы принять его в игру. Роберт предпочитал ворваться в нее. Он был буквально пропитан запахом криминала, при каждом удобном случае пускал в ход свои дурные качества.

Мингус тоже склонил голову и изучающее уставился на Роберта, будто видел перед собой самого Мартиана. Остальные разбрелись в стороны, наполовину испуганные, наполовину разочарованные. Артур нахмурился и посмотрел на Дилана — своим обычным беспомощным взглядом. В любой миг он мог упасть на землю и разыграть очередной приступ астмы.

— Лови! — неожиданно крикнул Мингус, бросив мяч Роберту, и, очевидно, забыв о своем азарте нападающего. У него это здорово получалось — вспыхнуть и погаснуть, как спичка. — А я присоединюсь к моему другу Ди.

Дилан сдвинулся, и Мингус встал с ним на одну линию — два защитника пространства над головой. Свой первый бросок коварный Роберт сделал почти от самой земли. Мяч перелетел через дорогу на уровне глаз, ударился о припаркованную машину и отпрыгнул назад, едва не оторвав голову Артуру. Роберт и по сей день оставался мастером неожиданных рикошетов, как автомат для игры в пинбол, который много лет исправно глотал монеты.

— Меня уже ждет мама, Дилан, — угрюмо сказал Артур. Неуместность этой фразы выдавала его замешательство. Ну при чем здесь мама?

— Ага, — безразлично ответил Дилан.

— Ну, я пошел.

Наверное, Артур решил, что Дилан должен проводить его до дома или, по меньшей мере, выйти из игры, чтобы попрощаться.

— Пока.

— Эй, король Артур! — крикнул Мингус, забавляясь. — Здорово же тебя долбануло мячом.

— Было приятно познакомиться.

— Передавай привет Пасифик, дружище, и твоей маме.

Альберто и Роберт прыснули, а Мингус и Дилан сделали вид, что все нормально. Мингус так умел сказать «твоя мама», что всем становилось безумно весело.

Артур развернулся и зашагал прочь — побитая пешка. А Марилла пропела: «Свою прежнюю робость я ненавижу…»

Роберт подался вперед и внезапно согнулся, еще резче бросая сполдин.

Альберто прислонился к ближайшей машине, даже не думая ловить мяч, и повернул голову к Мингусу и Дилану, которые дружно вскинули руки.

Я иду осуществлять мечты…

Подпрыгнув вверх, Дилан увидел весь свой квартал и с легкостью задержался в воздухе, под самыми ветками, над дремлющими машинами. Мингус тоже устремился за мячом, но подпрыгнул не так высоко. Розовый сполдин коснулся ладони Дилана, будто притянутый некой силой. Отсюда, сверху, Дилан взглянул на Мариллу — песня ее звучала необычно протяжно: «ме-еч-чты-ы-ы» — и на Роберта, на макушке у которого виднелась не то чтобы плешь, но участок редких волос. Мяч пульсировал в ладони, будто дышал. Боковым зрением Дилан увидел бредущего домой Артура. Он не умел ловить мяч, и ничего не мог с собой поделать. Потом посмотрел на классные сиськи Ла-Ла и удивился, что сразу нашел для них точное определение, хотя впервые в жизни обратил внимание на сиськи. Вообще-то он теперь был должником Артура, ведь все случилось благодаря ему. Были ли по-настоящему нужны Дилану сестры Солвер? Или мог устроить свое счастье, свое будущее и без них, начиная прямо с этого дня? Может, жизнь и секс — все, что имело для человека значение, — существовали здесь, на Дин, всегда?

Он услышал, как рядом на землю шлепнулся Мингус, попытавшийся скопировать прыжок друга, но безуспешно. Ему ведь не помогало кольцо летающего человека, и он не мог взвиться так высоко.

Дилан почувствовал себя музыкальной нотой, прозвучавшей с опозданием, но звонко и чисто. Может, все они были частью песен — дети Дин-стрит. А Мингус оставался «Дозой». Хотя Дилан тоже распространял по улицам его метку, она всецело принадлежала его другу. Мингус брал у отца наркотики, и в этом не было ничего ужасного, даже наоборот. Роберт же на всех нагонял страх своим редким коварством, преступными замашками. Но он родился и вырос в криминальном районе, и это говорило само за себя. Артур Ломб, несчастный белый парень, попал сюда почти случайно. Он был неплох, только еще не знал об этом.

Что до Дилана, то теперь он владел кольцом. На Дин-стрит появился свой супергерой: не кто-то из музыкантов, что приезжали сюда на лимузине, а летающий мальчик. Ему следовало сшить себе особый костюм, забраться на крышу и начать бороться со злом, а уж потом как-нибудь раскрыть всем свою тайну. Но сегодня ему следовало помалкивать, несмотря на родившуюся в сердце любовь ко всем, кого он видел с высоты.

Марилла пропела под музыку ей одной слышного оркестра: «Я иду осуществлять мечты. У меня сегодня бал, любимый!»

Дилан мягко приземлился — долей секунды позже, чем Мингус, — держа в руке прохладный мяч. В какой-то момент, когда он висел в воздухе, все его тело покрылось испариной.

— Мальчик-кенгуру! — воскликнул Мингус. — Витаминов небось нажрался.

Ла-Ла ответила Марилле язвительным: «Я устала, любимый, я устала…».


Казалось, лето семьдесят седьмого года подходит к концу, хотя было только начало июля. Во двор школы № 38 собрался приехать и покрутить пластинки великий диджей Флауэрс со своей командой. Слух быстро разлетелся по округе. Сегодня был самый жаркий день, но никто не жаловался, не чувствовал усталости. Даже когда солнце раскрасило Манхэттен и гавань в оранжевые тона, всем, кто знал, что их ждет впереди, казалось: день еще даже не начался. Пиво, сколько его ни глотали, не утоляло жажду, не успокаивало. Прелюдией к основному мероприятию стал общий пикник на Берген. Жарили на решетке мясо, знакомились с соседями, парочка испанцев играла на барабанах, в общем, ничего особенного. Малыши носились как оголтелые — девочки и мальчики, испанцы, черные и белые — все вместе. Они купались в солнечном свете, участвовали в конкурсах, в которых выигрывали мячики и гномов с зелеными волосами, подставляли мордашки под кисть клоуна — чьей-то матери, весь день парившейся в парике и костюме. Дети бегали и верещали, пока, к четырем часам, не выдохлись и не начали капризничать. Старшие ребята ждали ночи, убивая время кто как мог: сидели на ступенях домов, рассматривали огромный баллон с гелием, которым наполняли воздушные шары, объедались паеллой по полтора доллара за порцию.

К шести во дворе школы № 38 появилась первая группа ребят, хотя Флауэрса никто не ждал до наступления темноты. Компания быстро разрасталась. Местные заводилы решают уже сейчас начать мероприятие, так сказать, разжечь аппетит. Муниципальная школа № 38 — территория группы «Флэмбойен», их прославленный диджей Стоун работает в подвале расположенного по соседству молодежного центра «Колони Саут Бруклин». Именно «Флэмбойен» пригласили Флауэрса, но это не означает, что от них все теперь в восторге. Двор школы № 38 служит местом сбора для совершенно разных компаний — из Уикофф-Гарденс, Атлантик Терминалс, ребят из Сары Дж. Хейл.

Являются и «Диско Инфорсеры», прослышавшие о приезде Флауэрса и тоже изъявившие желание принять участие в мероприятии. «Флэмбойен» обнаруживают, что окружены со всех сторон толпой народа, тогда как они намеревались порадовать Флауэрса только самими собой и, конечно, чем-нибудь «горяченьким». «Флэмбойен» ждут. Стоуна — если бы не Флауэрс, он был бы сегодня королем Бруклина. Конкурирующие группировки выставляют свои проигрыватели и усилители, при этом стараясь не демонстрировать их посторонним и изображая крайнее удивление, видя все то же самое у соседей. Это своего рода игра. Они прекрасно знают, что пластинки у всех, включая Флауэрса, примерно одни и те же.

Первыми выступают «Инфорсеры»[3] — группа черных парней. Название кажется забавным, но то, что они показывают, смеха не вызывает. «Инфорсеры» исполняют на роликовых коньках апрок.[4] Танцоры полуприседают, крутятся на одной пятке, хватают себя между ног и машут кулаками. Диджей из Ред-Хук зациклился на «Фэтбэкин» и «Мексиканце» Бейба Рута, но ставит и Элвина Кэша и «Реджистерс» — что-то незнакомое. Танцоры разворачиваются дугой по площадке, руки и ноги движутся в бешеном ритме, из-под роликовых колес вылетают россыпи искр.

Если посмотреть брейкеру в глаза, то можно увидеть, что он избегает встречаться с тобой взглядом, будто стесняется. Начать танцевать апрок не так-то просто. Гораздо легче стоять с недовольной гримасой, скрестив руки на груди, слегка покачивая головой, — тебе кажется, что и ты смог бы проделывать все это, и даже лучше.

Музыка гремит, разливаясь по Пасифик, Невинс и Третьей авеню, сообщая тем, кто не знает: у тридцать восьмой творится нечто грандиозное.

Следующие на очереди «Флэмбойен». Большинство зрителей рады, что «Инфорсеров» сменил Стоун. Он не просто танцует брейк-данс, он весь ему отдается. И если «Инфорсеры» сами заводят толпу выкриками, то у Стоуна есть для этого человек с микрофоном, который, судя по всему, считает себя его младшим братом. Зовут парня Эм-Си Рафф, он тощий и подогревает публику непрерывным речитативом.

Никто из «Флэмбойен» не танцует — брейк Стоуна и крики Раффа и без того превращают двор в подобие «Соул Трейн».[5] Их музыка — ничего особенного, «Рай прекрасен» и «Любовь — послание», но в весьма неожиданных обработках, которые поражают слушателей. Особенно оригинальна «Любовь — послание». Исполнители — «ЭмЭфЭсБи», запись студии «Филли Грув». Официально их название расшифровывается как «Мать, отец, сестра, брат», на самом же деле — «долбаные сукины дети». У каждой команды по четыре-пять двенадцатидюймовых пластинок — никто не возражает.

Спустя пару часов опять звучит «Любовь — послание», теперь версия Флауэрса, более захватывающая. От самого Флауэрса исходит какая-то магия. Он похож на переселенца из Ямайки или Вест-Индии, и как будто не намерен ни с кем соревноваться. Флауэрс — один из первооткрывателей брейкданса, из тех, кто доказал, что даже под песни с немудреной мелодией и так себе вокалом люди могут танцевать как безумные. Сегодня вечером Флауэрс вновь это доказывает. С Берген давно убрали все столики, там нечего больше делать. Три сотни подростков толпятся во дворе школы номер тридцать восемь, в центре танцуют брейкеры. Никто не намерен затевать драку, но каждый бдительно следит, чтобы ни на нем, ни на его девчонке не остановился чей-нибудь подозрительный взгляд. Здесь собрались конкурирующие группировки, а танец агрессивен и резок, и, казалось бы, без разборок не обойтись. Но все проходит мирно, и вряд ли жителям окрестных домов придется звать копов, которые отнимут ножи, покрутят перед толпой своими дубинками и разгонят всех еще до полуночи.

Выступление Флауэрса длится так долго, что эта ночь превращается в легенду. Джемсейшн-77, накануне масштабного отключения электроэнергии. Озаренный прожекторами школьный двор свяжется в памяти с ночью, проведенной со свечами, — она наступит неделю спустя. В памяти всех, кроме белого паренька, единственного светлокожего в огромной толпе, который пришел сюда с другом по имени Доза. Белый мальчик не увидит всеобщего мрака и беспорядков. Он проиграл последнюю партию в шахматы, съел оставленные миссис Ломб бутерброды с индейкой, а завтра сядет в автобус и отправится в Вермонт. Благодаря фонду Фреш Айр.

Сегодня Дилана никто не трогает. Черт его знает почему, наверное, потому что все и в самом деле настроены мирно. Дилан вбирает в себя все, что видит и слышит, даже кричит «Хо-о» и «Оу», отвечая вместе с толпой на призывы Флауэрса, хотя и навлекает на себя в эти моменты косые взгляды кое-кого из стоящих рядом. Но этим дело и ограничивается. Просто потому что он сегодня счастливчик или из-за кольца. Может, оно сделало его невидимым. Или черным.

Кто знает?


Черно-белая фотография Фиделя Кастро в бейсбольной форме.

если метс хотели бы общаться с коммунистами они поехали бы на кубу к этому парню а он вполне подходит для стадиона уполномоченный краб

Открытка выскользнула из пачки пригласительных билетов и меню китайских забегаловок, впихнутых в почтовый ящик. Приземлилась текстом вверх на ковре в прихожей. Авраам и бровью не повел, поднял открытку и положил ее на столик в гостиной, к предыдущим. Он надеялся, что ничего важного в этих посланиях не содержится, во всяком случае, такого, что не могло бы подождать до возвращения мальчика. Читать открытки Краба у него не было ни малейшего желания.