"Алексей Иванович Пантелеев. У Щучьего озера (Л.Пантелеев)" - читать интересную книгу автора

опустился на лавочку.
- Позвольте! - говорю. - Марья Степановна! Как же это так? Зачем же вы
это сделали?
- А что я сделала?
- Да вот, цветы, посадили.
- А тебе что - жалко?
- Мне-то не жалко. А все-таки это странно как-то. Вы же, говорите, не
родственница этой Седельниковой.
- Какая родственница?! Бог с тобой!
- Ну вот...
- Что "вот"? А ничего тут, милый, особенного нет. Бродила я этта еще в
позапрошлом году по кладбищу, вижу, могилка растрепанная стоит. А у меня в
аккурат рассада оставшись была. Ну вот, я и посадила цветочков-то. И могилу
кое-как подровняла, и крест попрямей поставила. А то ведь он, ты знаешь,
вовсе пригорюнившись стоял...
- Марья, - говорю, - Степановна, а вам известно, что эта Седельникова -
эмигрантка?
- Как это?
- А так вот, что она, попросту говоря, из России уехала и не вернулась.
- А это я, милый, очень даже хорошо понимаю. Как же. У ней ведь и
фамилия по-старому напечатана... Вот мне, ты знаешь, за то и жалко их, что
они на чужой стороне век свой кончили. Ведь их тут немало наших-то, русаков.
Тут еще недалеко Ваня Мещорский семи лет от роду погребен лежит.
- И за ним наблюдаете?
- Да, милый, и за ним наблюдаю.
- А вам, бабушка, не приходило в голову, что эти люди - враги?
- Как это? Чьи враги?
- Ну... наши с вами. Может быть, это они тумбочки-то с могилок?..
Старуха взглянула на меня, не ответила, нахмурилась, ниже опустила
голову. Искоса гляжу на ее шафранно-желтые с синими прожилками руки, грузно
опершиеся на загогулину клюки, и на тусклое венчальное колечко на левом
безымянном пальце, и вдруг, как вино, ударяет мне в голову теплая сыновняя
нежность. Хочется склониться к ней, припасть к этим милым шершавым
старушечьим рукам, крепко сжать их, погладить, расцеловать...
А Марья Степановна не смотрит на меня, думает о чем-то, покачивает
головой.
- Тумбочки-то? - бормочет она. - А что ж... кто ж их, бродяг, знает...
может, и они...
И, обратив на меня ясные голубые глаза, она мягко и осудительно творит:
- Нет, милый, ты меня не тревожь, не смущай. Неправильно, нехорошо
этак-то говорить... Ведь мы с тобой люди русские... великодушные... Мы по
ихним законам жить не должны...
Вдруг она наклоняется, трогает своей легкой и теплой рукой мою руку:
- Слушай, чего скажу. Гля-кось, денек-от какой благословенный. А? Вот
ведь благодать какая! Я вот, ты знаешь, сижу, бывает, в этакой-то раздольный
день у Седельниковой или у Мещорского Вани, ковыряюсь чего-нибудь и думаю: а
что, как и на Федину могилу, в Померании и этой, тоже сейчас какая-нибудь
вроде меня старушонка притащилась... А? Как ты думаешь?
- Что ж, - говорю. - Возможно. Всякое на свете бывает. Все может быть.
В эту минуту опять откуда-то издалека, как из погреба, донесся