"Алексей Иванович Пантелеев. Письмо в Соловьевку " - читать интересную книгу автора

письма. Над моим педантизмом в делах переписки он, бывало, даже посмеивался.
Сам же если и писал, то совсем коротко. Почти все его письма ко мне написаны
от руки - большими ломаными, угловатыми, какими-то готическими буквами. А
это письмо отстукано на машинке - на двух больших, плотно забитых строчками
листах. Желая развлечь меня и отвлечь, он рассказывает мне обо всем на
свете: и о премьере своей новой пьесы в Ермоловском театре; и о том, как
ездил он накануне справлять день рождения Наташи, дочери... Много места
уделено внуку, еще больше - недавно родившейся внучке Машеньке.
Среди прочего есть в этом письме и довольно грустный рассказ Шварца о
том, каких титанических усилий стоило ему добиться продления аренды на тот
маленький, почти игрушечный домик в Комарове, где жили они с Катериной
Ивановной с конца сороковых годов (и где - к стыду нашему - до сих пор нет
даже подобия какой-нибудь мемориальной доски).
"До вмешательства Обкома, отказывая в продлении аренды, кто-то из
исполкомовского начальства намекнул на В. Вот как ты был прав, когда
обсуждали мы фельетон "За голубым забором". Ты предсказал, что отразится он
на всех нас. И вот не прошло и месяца, как наш скромный серый забор
припутали к голубому".
О каком голубом заборе идет речь? Вспомнил, о каком... Как раз в те
дни, а может быть, и в тот самый день, когда Шварц сидел со мной в
полутемном коридоре Соловьевской больницы, в одной из московских газет,
кажется в "Комсомолке", был напечатан фельетон, где речь шла о не совсем
благовидном поведении одного московского литератора. Мы с Евгением Львовичем
говорили об этом фельетоне. Как я уже сказал, настроен я был в те дни
сверхмрачно, на все окружающее смотрел соответственно и в фельетоне этом
ничего доброго не увидел. Я напомнил Евгению Львовичу о поганом свойстве
обывателя делать скоропалительные обобщения, особенно когда дело касается
людей более или менее известных, имеющих отношение к искусству: писателей,
художников, артистов. В годы моей юности, когда я был еще начинающим, долгое
время одолевал меня письмами некий малограмотный провинциальный читатель.
Причем моими литературными трудами он меньше всего интересовался, а просто
давал мне всякие деловые поручения. И когда одно из этих поручений я
выполнить не смог - не достал и не выслал ему какой-то сложный проекционный
аппарат эпидиаскоп, - он написал мне грозное, пышущее гневом письмо. Из
этого письма мне запомнились язвительные слова о столичных писателях, "то и
дело разъезжающих вокруг Европы и отдыхающих на своих виллах на берегу
Женевского озера". Я процитировал эти слова, Евгений Львович посмеялся. Но
когда я высказал опасение, что читающий обыватель не преминет всех нас -
пишущих, рисующих, танцующих и поющих - поставить на одну доску с героем
фельетона, пересадит нас из коммунальных квартир "на берега Женевского
озера", он сказал что-то вроде "брось ты!" или "выдумываешь!".
И "вот как ты был прав" - пишет он теперь, три недели спустя.
Письмом своим он явно хочет меня расшевелить, развеселить, но на этот
раз это ему не очень-то удается. Вот он рассказывает, как встретились они на
островке у Финляндского вокзала с Анной Семеновной Кулишер. Напомню, что
Анна Семеновна славилась в литературных кругах не только как первоклассный
переводчик, но и как человек с очень сложным характером, - язвительность ее
шуток, острот, эпиграмм была убийственной.
"Встретились мы у такси, - пишет Евгений Львович, - и ей досталась
машина с бортовым номером 666. Честное слово, не вру. Я ей показал на это