"Михаил Парфенов. Гиблое место" - читать интересную книгу автора

что я испытал на обратном пути.

Эти дни я провел в заботах, неспокойно ходя по окрестным холмам и собирая с
земли предметы, издавна интересовавшие меня как археолога. Специальностью моей
является чистая феноменология.

Сколько удивительных мгновений пережил я среди лесов этих, очаровательно
истыканных ямами стародавних поселений, изрезанных морщинами переходов и военных
сооружений, искаженных вольготно разросшимися дубами-исполинами, настолько
огромными, что световые лучи изгибались, проходя между стволов, чем и было
обусловлено искажение. Это радовало меня, но не простой радостью. Я заново
открывал для себя давно забытые простые нечеловеческие привычки, умения,
особенности, и даже самый малый шаг порождал в душе моей импульс, ведший к
обновлению состояния кристалла.

Hесмотря на то, что основным действием по ходу движения было ничто иное как
узнавание, я не испытывал пресыщения или печали по поводу того, что все уже
было, а что было, то будет. Каждый изгиб коры исполинского дуба и каждый щелчок
тумблера (у меня были с собой приборы), любая точка раскрывалась во всей своей
онтологической полноте и имманентности, и нельзя сказать, что раскрытие
происходило засчет того, что прежде раскрываемое было закрыто. Hельзя объяснить
это и как пролитие света на определенные узлы кристалла, ведь совершеннейшая
гомогенность, полнота его была абсолютно повсюду, разумеется, одинакова, и сам
он был подобен механической конструкции с центром тяжести в каждом из узлов,
если под тяжестью понять сумму всех силовых векторов, чудесным пчелиным сотам,
совершеннейшим в заполненности своей.

Я не двигался, и нагибаясь за куском изумруда, вылезшего из раскрасневшейся
земли на поверхность, или протягивая руку к гнезду пучеглазого снегиря за
яйцами, желая насытиться ими, не только не двигался, но и не поворачивался в
соответствующем направлении. Дело в том, что сумма векторов, будучи неизменной,
устраняла всякую возможность возомнить движение.

И вот, зацепив шипом какой-то посеревший лист и отбросив его в сторону, я
обернул хвост вокруг пояса и вышел на залитую ярким солнечным светом поляну, где
группа облаченных в пурпур пастушек исполняла танец двойных топоров.

Я без труда узнал некоторых танцовщиц. Иван Денисович нередко выдавал мне ту или
другую пастушку в качестве проводника, если сам был занят на пасеке или не мог
оторваться от рассчетов (а он распределял электроэнергию по хозяйствам), а я тем
не менее спешил к очередному месту, где предполагался глухариный ток или,
скажем, нерест. Hастойчивость и нетерпение охотников, когда им позарез нужно
бывает попасть в определенное место, всем известны.

Пастушки, в силу опасности профессии, почитались в русских деревнях за существ
поистине сверхъестественных, и было время (обычай этот сохраняется, впрочем, и
поныне), когда им приносили жертвы, оставляя ранним утром, до того еще, как
просыпались во хлевах рогатые, подле дверей младенцев и прочую птицу. Мужики за
чаем после бани рассказывали друг другу истории о пастушках. У меня сохранились
записи этих исполненных суеверного сквернословия историй, труд по классификации