"Константин Паустовский. Письма (Собрание сочинений, том 9) " - читать интересную книгу автора

бутылкой спирта, с его деньгами и его болезнями, в каждом часе его
разорванных несуразных дней мне была ясна особая строгая гармоничность.
Гармоничность порыва, непримиримости, слабости и благородства, напряженного
искания, ведущего к тысяче ошибок.


29

И в том немногом, что он успел создать, было много неудержимой тоски о
небывалом, много шумов и эвенов вечернего моря, много дикого очарования
никогда не виданных стран.
"Звездное небо - единственное, что я хотел бы написать".
Но он не написал его. Я хочу узнать - почему.
Я еще не знаю, но меня тревожат некоторые строки его писем, написанных
незадолго до смерти.
"Тоскующий взор мученика надрывает душу, как глаза извозчичьей
лошади".
"Общество делает наше существование плачевным, и отсюда также наше
бесплодие и несовершенство".
Своей жене, нежной и хрупкой, он писал.- C'est un emplo dffcle, d'etre
la femme d'un Poete! 1 И, едва сдерживая слезы, он рассказал ей потрясающую
правду о Христе.
Если бы Христос опять пришел, Его бы не распяли, нет. Его бы
превратили в какого-нибудь несчастного приказчика мелочной лавки, подождали
бы, пока у пего будут жена и дети, чтобы заморить их голодом и заставить
Его преклониться перед обществом и государством. Это было бы мучительнее. А
в ответ на Его пророчества ты (общество) подослало бы к нему чиновника с
исполнительным листом, чтобы взимать по векселям и описать последние
платьица Его детей,- это язвит сильнее, это вернее, это мучительнее, чем
просто умирать на кресте в продолжение нескольких часов.
Его друг говорит о нем: "Переутомление и нужда подточили его нервный
организм, но нужда не озлобила его сердца". Этот человек сошел с ума. Он
мечтал о том, что околдует жизнь и она станет непрерывным праздником
творчества, молением солнцу и воздуху, молодой радостью. И как он верил,
что у него есть сила дать солнцу и самому небу их яркость и блеск.
Может быть, такого художника не было, но во мне он живет, и судьба его
мучит меня. И о нем я хочу написать.
И если бы я мог. Если бы я мог так написать о нем, чтобы каждый
вздрогнул от острой, непереносимой боли, чтобы немногие поняли, как
оскорбительна и нелепа гибель этого озаренного мальчика, полного той юной,
творческой целомудренной радости и любви, которые мне кажутся единственным
оправданием жизни, чтобы поняли,


30

как преступны и полны старой, прогнившей ложью все человеческие
отношения, когда действительно человеку надо смертельно заболеть или
подвергнуться большой опасности, чтобы иметь право на внимание и ласку.
Много, много я хотел бы написать. Напиши, Хатидже, родная моя, что ты