"Чезаре Павезе. Прекрасное лето " - читать интересную книгу автора

положила ее на колени Джинии и, раскрыв, сказала:
- Вот, смотри.
Джиния перевернула несколько листов, и на четвертом или пятом ее даже
пот прошиб. Она не осмеливалась заговорить, чувствуя на себе взгляд серых
глаз художника. Амелия тоже выжидательно смотрела на нее. Наконец она
спросила:
- Ну что, нравится?
Джиния подняла голову, стараясь улыбнуться.
- Я тебя не узнаю, - сказала она.
Потом один за другим просмотрела все листы и мало-помалу успокоилась.
Ведь, в конце концов, Амелия стояла перед ней одетая и смеялась.
Джиния сказала как дура:
- Это все он нарисовал?
Амелия, не поняв ее, громко ответила:
- Да уж, конечно, не я.
Когда Бородач кончил, Джинии захотелось опять закрыть глаза и
подождать, как будто они еще не привыкли к освещению. Но Амелия подозвала
ее, и, подойдя, Джиния в изумлении застыла перед большим листом. На нем было
разбросано множество ее головок, одна какая-то кривая, иные с гримаской,
которой она вовсе не делала, но волосы, щеки, ноздри были ее. Она посмотрела
на смеющегося Бородача, и ей показалось, что теперь у него совсем другие
глаза.
Потом Амелия начала выпрашивать деньги, повторяя, что час есть час и
что они с Джинией работают не для развлечения, а для того, чтобы заработать
на жизнь. Джиния, которая готова была ее исколотить, возразила, что пришла с
ней случайно и вовсе не хочет отбивать у нее кусок хлеба. Бородач посмеялся
сквозь зубы и сказал, что ему пора уходить.
- Пойдемте, я куплю вам мороженого и побегу.

IV

На следующее утро они снова пошли к нему вдвоем - на этот раз
позировать должна была Амелия.
- Смотри не займи опять мое место, - сказала она Джинии. - Этот тип
понял, что от тебя можно отделаться мороженым, и ему на руку, что ты, как он
сам сказал, девственная.
Сегодня Джиния была уже не так довольна, как накануне, тем, что ее
рисовали, и, едва проснувшись, подумала о своих портретах, оставшихся среди
ню, нарисованных с Амелии, и о вчерашнем ужасном сердцебиении. Она таила
слабую надежду выпросить у художника в подарок свои головки даже не для
того, чтобы иметь их, а просто чтобы они не оставались там, в этой папке, в
которую мог из любопытства заглянуть кто угодно. У нее не укладывалось в
голове, что не кто иной, как Бородач, этот старый гриб, рисовал, стирал,
затушевывал ноги, спину, живот, соски Амелии. Она не осмеливалась смотреть
ей в лицо. Подумать только - серые глаза художника и его карандаш
нацеливались на нее, примерялись к ней, обшаривали ее беззастенчивее, чем
зеркало, а она спокойно выдерживала это и, может быть, даже вертелась и
болтала.
- Я вам не помешаю сегодня? - спросила Джиния, когда они входили в
подъезд.