"Петр Андреевич Павленко. Счастье" - читать интересную книгу автора

неудобным. Он прилег у костра, положил голову на край рюкзака и закрыл
глаза.
Ночь была сыровато-теплая, тихая, почти весенняя. Воздух лениво касался
земли. Пахло чем-то чудесным, южным и убаюкивающим, как стрекотня цикад.
"Замечательно..." - подумал Воропаев, засыпая, но все-таки взял себя в
руки и даже привстал и поискал глазами председателя, но того уже не было.
Народ валил в сторону. Сидевшие у костра тоже поднялись и пошли за
всеми, оставив на огне чугунок с картошкой.
Он хотел встать, но не было никаких сил. Да и зачем? Ночлег у костра
уже был обеспечен. Запустив руку за пояс брюк, он осторожно отстегнул протез
и, сдерживая дыхание, пыжась и морщась, погладил замлевшую культю, сейчас же
почувствовав, что мгновенно заснет.
И юн действительно заснул тем необыкновенно легким сном, какой бывает у
детей, когда они сквозь сон еще слышат разговор окружающих. Воропаев, как
это ни покажется странным, даже всхрапывая, слышал громкий разговор
относительно свободных домов и о немедленном вселении в них.
- Три коморы, так называемая веранда и сарай у целости полной, -
выкрикивал чей-то громкий и властный голос.
И через секунду другой хриплый голос, как он потом догадался,
принадлежащий председателю колхоза Миколе Стойко, красавцу с Красной
Звездой, выкрикивал:
- Сидоренки!.. Степаныч!
- Здесь, Микола Петрович.
- Ваш дом, всходите... Дай бог счастья!
- Господи Исусе Христе... Да сбудется реченное... Разрешите? Гарпина...
хлопцы... Входите, господи Исусе... Дайте я первый.
Воропаев слушал, улыбаясь и подхватывая языком слезы, катившиеся ему в
рот.
Какое великое и сладостное событие происходило где-то рядом, под темным
покровом ночи, среди взлетающих фонарных огней, в дыму костров, среди
неустроенности этого уставшего лагеря!
И он не видел - да никто почти что не видел этого, - как в крохотный
глинобитный домик, укутанный в зеленую тьму сада, вошел, спотыкаясь, тот
самый колхозник, что приехал с невесткой и внуками. Он вошел, неся в руках
фотографию сына, и, поставив ее на подоконник, низко поклонился стенам.
- В тебе жить, в тебе добро робить, ты - нам, мы - тебе... -
заговорщицки прошептал он. - Дай боже миру да счастья. Гарпина, мой полы.
А в это время в темноте раздавалось сладостное до боли:
- Пять комор, веранда, как сказать, на два боки, садик из пятнадцати
дерев.
Молчание. Кашель. И хриплое:
- Хватовы! Твороженковы! Два голоса наперегонки:
- Здесь! Здесь!
- Согласны вдвоех жить? Один сюда лицом, другой сюда...
- Как, Петро, не побьемся?
- Та ни. Бери соби налево, хай ему неладно... Худо, шо дерев
пьятнадцать. Было б хоть по осьми... Крант на чей бок?
- На мой.
- Тьфу! Давай тогда на жеребьи пускать...
А темнота, не мешая главному разговору, беседовала шепотом у каждого