"Олег Павлов. Метафизика русской прозы" - читать интересную книгу автора

критики. И мы уже понимаем, откуда вдруг выныривает этот "низкий род":
бурное саморазвитие развлекательных жанров, существующих опять же вне
понятия художественной эволюции, само собой увлекло и наших героев.
Завлекательность же, как пародия на советский пафос, но и на глубину
общерусской художественной традиции, уже давно стала содержанием иронической
литературы - обновленчества, вчерашнего андеграунда и сегодняшней новой
волны. Дух иронической литературы и соц-арта, их сущность, и вложили в
понятие постмодернизма, назвавшись постмодернистами. Сам же постмодернизм
был заимствован как форма отрицания, которая имела более современный вид,
чем андеграунд. К тому же заявлялась общность с "мировой" культурой
постмодернизма и возможно было еще создать видимость художественной
эволюции, немного поборовшись на публике с реализмом и сменив его, что
характерно, скажем, для Виктора Ерофеева. Но приходилось узаконивать
завлекательность, даже провозглашать ее, поэтому Петр Вайль высказывается
еще обширней, чем это позволяют себе Иванова и Чупринин,- что XX век сделал
сомнительным всякое художественное творчество, а отождествляемый с
идеологией вымысел сделал ложью, и поэтому осваиваться будут развлекательные
жанры, которые до того в русской литературе получили слабое развитие.
В новоявлениях, которые все легко приноровились к понятию
постмодернизма, действительным было насаждение вообще нового типа литературы
- беллетристики, лишенной притяжения русской классики и тех требований,
которые ею задавались.
Точнее всего суть этого переустройства запечатлелась в словах
Синявского: "Я возлагаю надежды на искусство фантасмагорическое, с
гипотезами вместо цели и гротеском взамен бытописания". Что ж, это правда:
фантасмагория с гротеском присутствуют и у Гоголя, и у Достоевского...
Однако требуется еще именно общность духовной цели, чтобы вписаться в единую
с ними традицию подобного фантасмагорического изображения. Иначе это будет
только игра. Беспочвенность литературной игры преодолели Битов, Саша
Соколов, но чтобы преодолеть, надо еще творческую тягу иметь к преодолению.
Многие художники как раз саморазрушились, подчинившись стихии словесной и
образной игры.
Андрей Платонов писал, что искусство в самом себе равносильно его
уничтожению. Он считал необходимым, чтобы "художественная аргументация"
служила "общественной идее", как он изъяснялся. Но положение "искусство в
самом себе" справедливо и тогда, когда художественный прием оказывается вне
связи с национальной средой. То, что Синявский называл бытописанием и от
чего призывал отказаться во имя необычайности изобразительных средств, имеет
самое простое выражение: живописуются человеческие характер, житие, быт,
которые не извлечешь из мировой суши. В конце концов это изображается
русская жизнь и языком, который из ее же глины вылепился.
Понятия и дух живой речи не требуют обработки, они существуют изустно.
Литературе ее в таком, первородном, образе не передать, и потому уже можно
утверждать, что язык обладает свойством жизненного материала. При переносе
на бумагу его требуется преодолеть, как бы оживить - организовать заново и
таким способом, чтобы литературе передался его нерв. Так рождается
литературный стиль: выражение материала, обобщение, подобное образному.
Следом, следующим творческим порывом уже организуется заново жизненный
материал как таковой и происходит рождение литературного жанра. Но что
родится, если при всем при том мы будем иметь дело "взамен" с материалом