"Владимир Андреевич Павлов. Дозор на сухой миле (пионеры-герои)" - читать интересную книгу автора

Какое-то время поэт жил в нашем отряде. Прилетел из Москвы, спрыгнул с
парашютом. Ходил из отряда в отряд, из бригады в бригаду по всей, считай,
Беларуси. Сам слышал его стихи. Интересные. Как и сам он. И, видно, смелый
хлопец - все на задание рвался. Он, может, и остался бы в нашем отряде
подольше, да одна промашка вышла...
- Расскажите, дядя Антон!
- Да-а... Промашка, можно сказать, из-за его сборника и приключилась.
Точно. Как дважды два - четыре, из-за этой самой книжки. Книжка готова,
набрана, а печатать ее не на чем - бумаги хоть шаром покати. Решили
бригадных разведчиков в Слуцк за бумагой послать. В немецкой типографии
операцию провести. С ними шли наши Петро Стежка и Даликатный, поскольку поэт
в нашем отряде жил. С разведчиками вместе, в их землянке. Он и прилип к ним,
как смола: возьмите да возьмите. Книжка-то моя - значит, и бумагу мне вместе
с вамп у фрицев доставать. А Стежка на это: "Нет, - говорит, - книжка не
ваша, а наша общая. Для всех писана. Вы на операцию не пойдете". Поэт прямо
к командиру, к Ружеву. Так и так - не берут на операцию. А им только это и
нужно было. И Стежке и Ружеву. Командир через посыльного вызвал Стежку и
спрашивает: "Он к вашему отделению приписан?" - и показывает на поэта. "Так
точно, к нашему!" - тянется в струнку Стежка. Тогда командир встает из-за
стола и - поэту: "По уставу вы должны были выполнить приказ
непосредственного начальника, а уж потом этот приказ обжаловать. За
неисполнение приказа командира и неправильное его обжалование - пять суток
гауптвахты. На первый раз. Сдать оружие. Часовой, увести!"
- И он сидел на гауптвахте? - спросил Толя.
- Сидел. Правда, всего трое суток. Хлопцы за трое суток управились.
Бумагу привезли. И даже краски типографской. Тогда Ружев выпустил его с
гауптвахты, позвал к себе да по-честному все и рассказал. "Пойми, - говорит,
- горячая твоя голова, тебя же убить могли. Если меня убьют или еще кого, на
наше место сотни встанут - вон сколько бойцов идет в отряды. А тебя кто
заменит?"
- И что поэт ответил? - это уже Тоня спрашивает.
- Поэт? Поэт обозвал бюрократами и Ружева и Стежку, а вечером подался в
штаб бригады. Оттуда - в другой отряд. Когда уходил, взял свой автомат,
полевую сумку с блокнотами, всем разведчикам руки пожал, а на Стежку даже и
не глянул.
- Так и ушел? - поинтересовался Толя.
- Так и ушел в Загалье. А что ему оставалось делать? Потом, правда, по
книжке прислал. Ружеву и Стежке. С автографами, говорят. Но что там за
подписи - никто не читал. Ни тот, ни другой не показывают. Стежка часто
стихи хлопцам читает, а книжку в руки не дает. Все с собой носит. Попроси,
может, тебе и даст.
- Да-аст! - криво усмехнулся Толя. - Если никому не дает, мне тем более
не даст. Я же тут чужой. Чужой! - почти с отчаяньем выдавил он.
- У-у-у! Ты, гляжу, сейчас заплачешь. Как дважды два - четыре,
заплачешь. Мужчина, называется. Нет, брат, не чужой. Ни ты мне, ни я тебе. И
Тоня нам с тобой не чужая. Ни один добрый человек нам не чужой. Это война
нам чужая. Со всех сторон чужая. Это она хочет, чтоб мы друг дружке чужими
стали. Да не выйдет! Не получится. Одолеем мы эту чуж-чужину. Как жили
людьми, так и будем жить. Кто не погибнет, известно, - взволнованно закончил
дядька Антон.