"Над бездной" - читать интересную книгу автора (Делински Барбара)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Пейдж вытащила пестрые дорогие подтяжки из кармана своего белого халата. Она сунула их Питеру прямо в нос и пристально наблюдала за ним, чтобы увидеть его реакцию. Хотя выражение его лица не изменилось, кровь отхлынула от лица и он побледнел, что само по себе уже достаточно красноречиво ответило на невысказанный вопрос Пейдж.

– Я нашла их в прикроватной тумбочке Мары, – сообщила она. – Ты не находишь, что это довольно странное место для них?

– Да уж, не без того, – ответил он, пощелкав подтяжками. – Так, говоришь, они лежали в тумбочке у Мары? Интересно.

– Так, значит, ты не знал, что они там?

– Если бы я заподозрил это, я сразу бы их забрал. Это мои самые любимые. Признаться, я думал, что потерял их в оздоровительном клубе. Спасибо. – Питер взял подтяжки из ладони Пейдж и запихал в свой карман. – С какой стати, интересно знать, ты роешься в прикроватной тумбочке Мары?

Справедливый вопрос. Теоретически смерть Мары можно было объяснить передозировкой валиума, усталостью и несвоевременным телефонным звонком. Но все это не удовлетворяло Пейдж. Чем больше она узнавала о Маре, тем загадочнее становилась для нее эта женщина, что буквально изводило ее. Пейдж поставила себе целью узнать о тайнах Мары как можно больше. Она почувствовала себя лично ответственной за то, чтобы смерть Мары перестала быть загадкой.

– Я сидела на ее кровати, пытаясь понять, что же все-таки произошло, – ответила она. – Поиски в бюро и прикроватной тумбочке могли, как я предполагала, пролить на это хоть какой-то свет. И вот я открыла ящик тумбочки, чтобы посмотреть, что там находится. Почему, как ты думаешь, она хранила подтяжки у себя?

Питер отпил глоток кофе, скорчил недовольную гримасу, добавил в чашку еще ложечку сливок и помешал.

– Полагаю, они ей нравились.

– Как и тебе. Ты носил их постоянно. Интересно, как они к ней попали?

– Она часто бывала у меня дома. Должно быть, и прихватила как-то раз.

– Даже не поставив тебя в известность?

– Ну, она очень хорошо знала мой дом. А я, знаешь ли, не ходил за ней по пятам, чтобы следить, что она берет и кладет на место, а что нет.

– Но зачем, зачем ей было тайком брать твои подтяжки, да еще прятать потом в ночную тумбочку?

Питер отхлебнул еще глоток кофе и промолчал.

– Питер, я тебя спрашиваю!

Он поднял глаза и посмотрел на Пейдж.

– Да потому, черт побери, что я ей нравился! И не пытайся меня убедить, что ты не знала об этом.

Пейдж и представить себе не могла ничего подобного. На ее лице отразилось недоумение.

– Да, да, именно так, – наставительно сказал Питер.

– Вы были друзьями. Иногда вам приходилось кое-что делать вместе по работе. Но что ты имеешь в виду, когда говоришь, что ты ей нравился?

– Она была влюблена в меня. Она была без ума от меня.

Пейдж покачала головой.

– Без ума? Выбрось это из головы. Если бы она влюбилась в тебя, я бы знала.

– Точно так же, как ты знала о валиуме. Или о том, что девочка из Индии уже на пути в Таккер.

Придется тебе, Пейдж, примириться с тем, что у Мары были свои тайны. Более того, секреты в какой-то степени были ее пунктиком. – Питер промолчал, а потом задал вопрос, над которым Пейдж сама безуспешно ломала голову:

– Ну а как ты сама думаешь, отчего в прикроватной тумбочке Мары хранились мои подтяжки?

– Я думала, – начала Пейдж» но дело было в том, что она так и не пришла ни к какому выводу, – я думала, что ты, возможно, как-то раз остался у нее ночевать и забыл свои подтяжки.

– Зачем, скажи на милость, мне было у нее ночевать? Мне хватало времени и днем. С какой это стати мне тащиться к ней ночью?

– Ну, потому что она тебе нравилась.

– Конечно, с ней иногда бывало неплохо, но быть с ней рядом в течение хотя бы короткого времени – все равно что иметь занозу в пятке. Поэтому с какой это стати мне нужно было у нее ночевать?

– Потому что она тебе нравилась.

– Не нравилась она мне.

– Неправда. Уверена, что она тебе нравилась. А ты нравился ей. Вы действительно иногда ненавидели друг друга. Ваши взаимные пикировки временами сводили всех нас с ума, но несмотря на это, вы хорошо друг к другу относились.

– Да, мы были друзьями, – настаивал Питер, – но не любовниками. Скажи на милость, с чего это ты вдруг решила, что мы были любовниками? Совершенно невероятная мысль.

Пейдж вовсе не утверждала, что Питер и Мара находились в интимных отношениях. Она даже ни разу не употребила слово «любовники». Она лишь предположила, что у Мары и Питера могли быть какие-то общие дела, которые заставили их засидеться у Мары допоздна, и вот тогда-то, возможно, Питер у нее и остался, чтобы переночевать. А подтяжки он, вполне вероятно, мог отстегнуть ради удобства, а потом забыть. Конечно, место, где обнаружила Пейдж подтяжки, казалось и ей самым малоподходящим для хранения предметов мужского туалета, но ничего невероятного она также в этом не нашла. Ведь Мара могла заметить подтяжки и сунуть их в первое попавшееся место только для того, чтобы они не валялись на виду.

Нет, Пейдж вовсе не намекала на то, что Питер и Мара были любовниками. Интересно то, что именно Питер употребил это слово.

– Приветик, – сказала Энджи, входя в комнату и быстро взглянув на них. Она направилась к кофеварке. – Я не помешала вашей беседе?

Питер подвинулся, уступая ей место за столом.

– Мы, собственно, ни о чем серьезном и не говорили.

– Мне почему-то кажется, что вы говорили о Маре. – Тут Энджи налила себе чашку кофе.

– Возможно, потому, – ответила Пейдж, – что мы постоянно о ней думаем. Хочешь знать, что я выяснила вчера днем? – Тут она рассказала присутствующим о своем разговоре с представителем авиакомпании «Эйр-Индия».

Энджи вздохнула:

– Бедная Мара. Должно быть, это ее окончательно добило. Ей так хотелось иметь ребенка. Если она и в самом деле поверила, что после того, как она прошла все мытарства с удочерением девочки, самолет, на котором летела Самира, разбился, то это могло вызвать у нее приступ сильнейшей депрессии.

Но Питер энергично замотал головой в ответ на слова Энджи.

– Ей приходилось сталкиваться со случаями, когда погибали ее пациенты-дети, но не было же у нее вспышки депрессии, хотя этих детей она хорошо знала, чего не скажешь о Самире.

– Но ведь Самира должна была стать ее приемной дочерью, – заметила Энджи, – а это большая разница. Если бы у тебя, Питер, были собственные дети, ты бы понял, о чем я говорю. Когда мы говорим о родителях и их детях, то здесь взаимная связь куда более крепкая. Мара же давно свыклась с мыслью о том, что Самира станет ее приемной дочерью.

Пейдж была не в большей степени матерью, чем Питер отцом, но она все понимала.

– Она удочеряла Сами и таким образом становилась ей матерью.

– Это мне понять не так просто, – возразил Питер. – Почему это так для нее много значило?

– Возможно, возраст сыграл здесь не последнюю роль. Ей было уже тридцать девять. Она чувствовала, как уходит время.

– Тебе столько же, сколько было ей. И что же? Ты впадаешь в отчаяние?

У Пейдж не было времени, чтобы, как выразился Питер, «впадать в отчаяние».

– Я никогда не лежала часами без сна, как Мара. Именно ночные размышления могут доконать человека. Кроме того, я росла в совсем другой семье. Мои родители вели легкомысленный образ жизни и никогда не пускали глубоко корней где бы то ни было. Для них родительские обязанности были чрезмерно обременительны. А Мара, наоборот, происходила из семьи, в которой родители считали воспитание многочисленного младшего поколения своей первейшей обязанностью. – Пейдж вспомнила слова, которые произнес Томас О'Нейл, стоя рядом с ней во время гражданской панихиды. – Больше всего ее родители хотели, чтобы у нее был ребенок.

– Но она ненавидела своих родителей. Она отрицала буквально все, что представляло ценность для них.

– Возможно, это было с ее стороны своего рода бравада. В душе же она, возможно, чувствовала совсем другое.

– Она хоть раз говорила об этом?

– Нет, – призналась Пейдж. – Но в моих словах есть определенная доля истины. Мара любила детей, и у нее были все задатки великолепной матери. Кстати, уж если мы заговорили о материнстве. – Тут Пейдж повернулась к Энджи, которая смотрела совершенно отсутствующим взглядом, но, уловив ее движение, изобразила на лице внимание. – У Джилл Стикли имелась весьма уважительная причина рваться ко мне на прием вчера. Дело в том, что она беременна.

Питер прикоснулся своей кофейной чашкой ко лбу.

– Господи, ну когда эти девочки чему-нибудь научатся? – Он встал и направился к двери.

– Для того чтобы станцевать танго, нужны двое, – бросила она ему вслед довольно резко, так как не любила, когда мужчины отпускали реплики относительно секса. Затем снова повернулась к Энджи и рассказала ей о случае с Джилл. – Сегодня утром я разговаривала с ее матерью и взяла с нее слово, что она объяснит, что девочка по уважительным причинам не сможет посещать школу до сентября. Тем временем она поживет у меня.

Энджи кивнула.

– Ну что ж, это неплохо.

– Сами останется у меня, пока агентство не подыщет для нее новых приемных родителей. Она просто прелесть, Энджи, она заслуживает самых лучших родителей на свете.

– Мара хотела бы для девочки того же самого. С другой стороны, – Энджи устремила взор на потолок, – кто я такая, чтобы утверждать, что Мара хотела бы этого? Мне казалось, что я ее знаю, но на поверку выходит, что не очень-то.

Пейдж говорила себе то же самое много раз за последние несколько дней, ведь тайна Мары оставалась нераскрытой.

– Энджи, ты никогда не думала, что у Мары и Питера были романтические отношения?

– Романтические?

– Ну хорошо, сексуальные.

Энджи заколебалась.

– Интересная мысль, но почему ты спрашиваешь? Пейдж рассказала ей о подтяжках.

– Если она и была влюблена в Питера, то мне она об этом ни словом не обмолвилась.

– Мне тоже. С другой стороны, – сказала Энджи, нахмурившись и склонившись над своей чашкой с кофе, – вполне возможно, что она как-то намекала на это, но я не поняла. Но даже если и так, она не была первая. – Энджи отпила глоток кофе.

Пейдж ощутила некоторое неудобство.

– Что ты имеешь в виду? – Несмотря на всю свою самоуверенность, Энджи редко хвастала. Но она и никогда не опускалась до самоуничижения.

Энджи устало перевела дух.

– Да так, ничего особенного. – Она продолжала держать в руках пустую чашку и водила пальцем по кромке.

– Энджи?

Она подняла глаза. Они были полны слез.

– Боюсь, что я тоже основательно вляпалась, – медленно проговорила она.

Пейдж дотронулась до ее руки.

– Ты? Вляпалась? Совершенно невозможная вещь.

– Я тоже так думала всю свою жизнь, – сказала она, – но, оказывается, ошибалась. Мы с Беном страшно поцапались вчера вечером.

– Я тебе не верю. Ты и Бен не способны ругаться. Он слишком миролюбивый, а ты никогда не делала ни одного неверного шага.

– Но только не вчера вечером. – Она вытащила бумажную салфетку из пачки и прижала ее к глазам.

Пейдж была просто потрясена. Она никогда прежде не видела Энджи в таком удрученном состоянии.

– Ладно. Значит, говоришь, поцапались. Но ведь не слишком серьезно?

– У него роман, – прорыдала Энджи в салфетку. Пейдж удивилась.

– У Бена?

Энджи кивнула. Ее голос неожиданно сделался хриплым и прерывистым.

– Да, у Бена. С городской библиотекаршей.

– Ты шутишь? – автоматически переспросила Пейдж, хотя знала, что, если бы Энджи шутила, не было бы всхлипов, печальных глаз и мокрых насквозь салфеток. – Но почему, скажи на милость, ему вообще понадобилось заводить роман с кем бы то ни было?

После минуты молчания и тихих рыданий Энджи взяла себя в руки и смогла ответить на ее вопрос.

– Он заявил, что я не слушаю его, не вижу его, что он одинок.

– Почему же он не сказал тебе об этом раньше?

– Он говорил, что пытался, и неоднократно, но я не принимала его всерьез. Я, разумеется, могла бы ему не поверить, если бы не смерть Мары. Она совершила самоубийство, а я, ее подруга и компаньон, даже не заметила, что трагедия надвигается. Так, значит, я также могла не заметить, как страдает он. Поэтому, когда он назвал имя женщины, что я могла ему возразить? Ее зовут Нора Итон. Боже мой!

Пейдж и представить себе не могла, что Бен способен на неверность, что заставило ее сделать печальный вывод о собственной проницательности. Она подозревала о состоянии Мары не более чем Энджи, хотя считала себя куда более близкой подругой Мары, чем Энджи.

Она обняла Энджи за плечи и постаралась ее утешить, насколько это было в ее силах.

– Я сочувствую тебе, Энджи. Чем я могу тебе помочь?

– Не слишком многим, – ответила она сквозь слезы. – Самое страшное уже произошло.

– Что же будет дальше?

Энджи выглядела совершенно потрясенной случившимся.

– Представления не имею. Я первый раз в подобной ситуации.

– Но ты инстинктивно способна понять многое.

– Очевидно, нет, если я проглядела измену мужа. Мой любимый Бен завел роман, который продолжается, – тут ее голос вздрогнул, – уже восемь лет, а я не имею об этом ни малейшего представления. Теперь я пересматриваю мою жизнь с Беном так же, как я до этого пересматривала мои отношения с Марой, и задаюсь вопросом, когда и где я поскользнулась. Я стараюсь вспомнить улики, которых раньше не замечала, но я ничего не в силах увидеть. На его воротничке не было следов губной помады. Ни от его одежды, ни от его тела не пахло незнакомыми духами. – Она вздрогнула.

Пейдж могла представить себе ход ее мыслей. Очень мягко она спросила ее.

– Изменилось ли хоть как-нибудь отношение Питера к тебе?

Энджи бросила в ее сторону озабоченный взгляд.

– Только не в постели, нет. В наших отношениях преобладала не физическая близость. У нас никогда не было времени, то есть у меня никогда не было времени, – поправилась она. – Мы редко, сказать по правде, занимались любовью, но, когда до этого доходило, нам было хорошо, да и продолжает быть, по крайней мере мне. И мне казалось, что ему тоже было хорошо со мной. – Она крепко зажмурила глаза. – Мне казалось, что главное не количество, а качество. И вот теперь чувствую себя как дура.

– Ты не дура.

– Нет, послушай, ты можешь себе представить, что он занимался любовью со мной, а думал о ней?

– Возможно, что ничего подобного не было.

– Подумать только – восемь лет! И как я могла не заметить?

– Если ты не заметила с самого начала, то потом тем более сложно. За восемь лет все, чем бы он ни занимался, стало нормой, привычной рутиной. Так что вряд ли ты могла заметить что-нибудь из ряда вот выходящее.

Энджи наградила подругу весьма суровым взглядом.

– Медицинский журнал из Новой Англии ничего подобного не описывал, так что пособия у меня под рукой не имелось.

Пейдж улыбнулась.

– Так что же ты сделала с ним после всего того, что он наговорил?

Глубоко вздохнув, Энджи положила локти на край стола и, как показалось Пейдж, несколько успокоилась.

– Я не прогнала его прочь, хотя уверена, что Мара посоветовала бы сделать именно так. «Разведись с ним, – сказала бы она. – Пусть он поймет, чего он на самом деле стоит. Уж если ему так нравится Нора Итон, пусть она стирает ему носки». Мара обожала Бена, но никогда не прощала неверность никому.

Пейдж снова улыбнулась. Анализ реакции Мары был дан абсолютно верный, поскольку за всей ее мягкостью скрывался твердый характер и она могла быть очень воинственной. – Но ты не учитываешь тот факт, что любишь его.

– Люблю, – подтвердила Энджи.

– А он тебе сказал, чего хочет сам? – Пейдж не смогла заставить себя произнести слово «расстаться», а тем более «развод».

– Он ушел из дома после нашей ссоры. Правда, он потом вернулся, но мы больше не разговаривали. Когда сегодня утром я вставала, чтобы идти на работу, он был еще в постели. – Она прижала дрожащую руку ко рту, затем схватила себя, сжимаясь, словно от холода, и умоляюще взглянула на Пейдж. – Что же мне делать? – прошептала она.

– Поговори с ним. Отправляйся домой сию же минуту и поговори.

Энджи отрицательно покачала головой.

– У нас здесь слишком много работы. – Она встала из-за стола и выразительно посмотрела в сторону двери. – Меня ждут пациенты.

– Меня они тоже ждут, но не кажется ли тебе, что сегодня можно позабыть об обязанностях? Речь идет о твоем муже, Энджи.

– Я знаю, но мне требуется время.

– Время – это роскошь. Из-за его нехватки мы потеряли Мару. Как часто я думаю о том, что уже нельзя повернуть стрелки часов назад, чтобы иметь возможность поговорить с ней. Поговори с мужем, Энджи.

Энджи остановилась, ухватившись за ручку двери и стоя спиной к Пейдж.

– Не знаю, что и сказать ему. Ты знаешь, насколько этот разговор меня смущает? Я редко теряю самообладание, но никогда в жизни я не ожидала ничего подобного от Бена. Я думала, он меня любит, я-то все еще его люблю. – Энджи задумчиво качнула головой. – Я просто не смогу смириться с мыслью о его измене. Возможно, он и прав. Может быть, я и в самом деле не давала ему того, что ему нужно.

– Так, значит, ты его оправдываешь?

– Нет, но я должна взять часть ответственности за случившееся на себя. Вот ты сказала Питеру – для того чтобы станцевать танго, нужны двое. Если один из партнеров не слушает музыку, то другому может захотеться его сменить.

– Энджи, ничто не может оправдать неверность.

– Я знаю. Но ведь речь идет о Бене. Мне нужно время, чтобы решить, как поступить дальше.

Пейдж наконец отпустила подругу, а затем и сама вернулась в кабинет и продолжила прием пациентов, но проблемы, с которыми столкнулась Энджи, не давали ей покоя до конца дня. Она сама чувствовала, как пошатнулась каменная стена, на которую она привыкла опираться. Брак Энджи всегда был для нее образцом, ярким примером того, каким вообще должны быть брачные отношения. В течение многих лет, задаваясь вопросом о том, каким должно быть настоящее замужество, она мечтала, что и в ее жизни она встретит человека, с которым создаст такую же счастливую семью, какая была у Энджи. Пейдж, как и она, считала, что семья и работа не должны исключать друг друга. В центре такой идеальной семьи должен быть муж, и, хотя Пейдж нравились мужчины другого типа, чем Бен, она наделяла своего воображаемого мужа постоянством, которым обладал Бен.

Неверность Бена разрушила идеал. В душе Пейдж затаилась боль. Боль приносили также размышления о судьбе Мары, поэтому она заехала домой, прежде чем отправиться в Маунт-Корт. Она пыталась уверить себя, что решила навестить свое жилище, чтобы узнать, как идут дела у Джилл, но на самом деле, когда она видела Сами, боль уходила. И неважно, что Сами не была родной дочерью Мары, что они даже не встретились. Для Пейдж маленькая индийская девочка казалась своеобразным продолжением Мары, ее частью, которую Мара оставила Пейдж.

Чувствуя необходимость ощущать эту связь, она отослала Джилл повидаться с подругами и взяла Сами с собой в Маунт-Корт. Менеджер команды с большим удовольствием согласился посидеть с девочкой, пока Пейдж бегала с командой, а потом Сами перекочевала снова на руки Пейдж, когда девочки приступили к серии спринтерских забегов. Когда тренировка закончилась, она пристегнула Сами к легкой прогулочной коляске и пошла назад пешком, решив прогуляться, воспользовавшись чудесным сентябрьским вечером.

Она побрела по дороге школьного городка, прошла мимо здания, где располагались учебные классы, миновала здание изостудии и библиотеку. Она прошла мимо административного корпуса, никуда особенно не спеша и болтая по пути со школьниками, которые останавливались, чтобы взглянуть на Сами или показать ей местные достопримечательности. К тому времени, когда она дошла до общежития, ее слух уловил звук работающего бульдозера, и она направилась на этот звук.

Девочки уже рассказывали ей о новостройке, которую задумал директор, но лучше один раз увидеть все своими глазами. Строение стояло почти целиком закрытое лесами, и его можно было бы назвать красивым, если бы не огромная дыра, которая красовалась в самом центре и которую бульдозер продолжал расширять. Вся эта суматоха происходила сразу же за последним зданием общежития. Учащиеся обоего пола, одетые в джинсы и сверкающие строительные каски, стояли вокруг и ощущали такую же беспомощность, как Пейдж. За спинами учеников стоял, напряженно глядя на происходящее сквозь зеркальные солнцезащитные очки Ноа Перрини собственной персоной. Он совсем не выглядел беспомощным, что подтверждала напряженная линия его развитой нижней челюсти и весьма целеустремленный вид.

Он был одет, как и все, в джинсы, и на нем была строительная каска, только у него она не сверкала, как у других. Он также натянул на себя выцветшую футболку, на строительной площадке вполне уместную, – строитель, да и только, – это несказанно поразило Пейдж. Он вполне квалифицированно указывал жестами водителю бульдозера, что делать дальше. Казалось, он вполне отдавал себе отчет в том, чем занимается, и с ролью прораба справлялся без трудностей. Пейдж он показался выше и сильнее, чем при первой встрече, и в этой роли менее всего напоминал директора закрытой школы.

Сами заплакала. Пейдж вынула ее из коляски и крепко прижала к себе.

– Все хорошо, миленькая. Пусть этот шум не пугает тебя. Они просто строят новый дом. Должна признаться, что трудно поверить, что ребят это так увлекло. Для такого формалиста это поистине подвиг.

Она стояла и наблюдала за Ноа. Он в очередной раз взмахнул рукой и теперь стоял, положив руки на пояс. Когда бульдозер на короткое время остановился, он повернулся к ученикам и начал им что-то говорить. Поскольку его слова не долетали до Пейдж, хотя бульдозер не работал, Пейдж старалась представить, какое выражение было у него при этом на лице, но солнечные очки с зеркальными стеклами ей мешали.

По знаку Ноа бульдозер завелся и ревел еще некоторое время, пока не остановился окончательно и водитель не выключил мотор. Ноа снова стал говорить с учениками, но Пейдж стояла слишком далеко и по-прежнему ничего не слышала. Потом студенты начали расходиться. Несколько человек остановились поговорить с ней. Они по преимуществу ругались, но Пейдж с непринужденной улыбкой делала вид, что не слышит их несколько вольных замечаний. Впрочем, и они скоро разошлись.

Пейдж следовало бы усадить Сами в коляску и вернуться к машине, но что-то удерживало ее на месте. Пожалуй, этим что-то, вернее, кто-то, был Ноа Перрини, который шел ей навстречу. Он остановился около нее.

– Вы что, меня ждали? – осведомился он. Его голос звучал негромко и сухо, как и в прошлый раз, а зеркальные очки пугающе поблескивали.

– Ни в коем случае, – ответила она, изо всех сил стараясь изобразить спокойствие. – Просто интересуюсь проектом.

Директор снял каску и очки, вытер рукой влажный лоб и снова водрузил очки на нос.

– Да уж, есть на что посмотреть. Если послушать этих юнцов, то стройка – не более чем досадное беспокойство. Работа строителя, видите ли, им не по нраву.

Нечто подобное Пейдж уже поняла из разговора с учениками.

– Они безнадежно испорчены, – закончил свою мысль директор.

– Помимо всего прочего, – он неожиданно повысил голос и выразительно посмотрел в сторону общежития, – вчера мы поймали парочку, прятавшуюся в лесу.

– И что же они делали?

– Лучше не спрашивайте.

– Но все-таки что там было? Наркотики, алкоголь, секс?

– Какое это имеет значение?

– Чрезвычайно важное. Наркотики и алкоголь запрещены. Что же касается секса, то с их стороны просто неразумно заниматься здесь любовью. По крайней мере, в таком раннем возрасте. – Сердце Пейдж застучало с удвоенной скоростью, когда Ноа одарил ее взглядом. Словно защищаясь, она торопливо произнесла: – Я имею в виду секс как таковой, а не в смысле наказания, которое полагается за нарушение распорядка. Но если бы была моя воля, то я бы наказала более сурово за наркотики и алкоголь, чем за секс.

– Должно быть, вам нравится заниматься сексом, – сказал он.

Ей ужасно хотелось посмотреть ему в глаза.

– Не в этом же дело…

– Но ведь нравится, правда?

Она была готова поклясться, что его губы искривились в усмешке.

– Сейчас не время и не место говорить обо мне, – сказала Пейдж. – Мы говорим о детях, которые находятся под вашим руководством. Но, впрочем, – она было подняла руку, но затем опустила ее и принялась усаживать Сами в коляску, – каково бы ни было ваше решение, это ваше личное дело. Вы здесь главный. – Она пристегнула Сами к сиденью и пошла прочь. Ей необходимо было быть в движении. Ноа Перрини действовал на нее угнетающе.

– Для вашего сведения, – сообщил директор, двинувшись следом, – те двое, которых мы задержали, распивали водку. Они будут исключены на три дня, а когда вернутся, им назначат испытательный срок. – Он сухо засмеялся. – Если мы и впредь станем двигаться такими же темпами, то половина учеников ко дню Благодарения будет находиться в школе условно. Не могу сказать, что мне это сильно облегчит жизнь – черт возьми, в конце концов, я всего лишь исполняю обязанности директора до тех пор, пока начальство не назначит постоянного. Впрочем, им придется попотеть, чтобы найти такого дурака, ведь поведение учеников выходит за все допустимые пределы.

– У вас всегда есть возможность закрыть глаза на некоторые из них.

Даже несмотря на его солнечные очки, Пейдж чувствовала, что он уставился на нее взглядом прокурора.

– Мне следовало бы знать, что женщина, которая привязывает ребенка к груди в то время, когда ведет автомобиль, способна сказать что-нибудь в этом роде.

– К вашему сведению, – ответила Пейдж, не глядя на директора, – после того, как я научилась пользоваться сиденьем для малолетних, девочка сидит в нем. То, что вы видели в пятницу, было не более чем актом отчаяния с моей стороны. Я не из тех, кто постоянно нарушает правила.

– Ну и я тоже, – сказал Ноа, не повышая голоса. – Именно поэтому я не могу закрывать глаза на проступки учеников и позволить им жить, как заблагорассудится. Вероятно, я пробуду на этой должности не больше года, но в течение этого времени во всех документах будет фигурировать мое имя. Речь идет о моей репутации. Именно тот факт, что я отвечаю за жизнь и здоровье детей, заставляет меня проявлять суровость.

– Уф, – только и смогла произнести Пейдж в ответ на такую высокопарную речь.

– Поэтому не пытайтесь убедить себя, что я не забочусь о детях, – добавил он, – поскольку это неправда.

Она вспомнила о разговоре, состоявшемся у них в пятницу.

– Ага, значит, мои слова не дают вам покоя?

– Совершенно справедливо. Я стараюсь делать свое дело как можно лучше, причем при весьма нелегких обстоятельствах, а это означает, что мне это не безразлично. У меня не было необходимости ехать сюда. У меня была прекрасная работа и возможность заниматься ею, сколько мне заблагорассудится.

– Тогда зачем же вы взялись за эту?

На сей раз он не торопился с ответом. Наконец, подумав, он сказал:

– Мне казалось, что было бы неплохо попробовать поработать здесь хотя бы год. Ну а как успехи у вашей команды?

Пейдж наконец-то отважилась повернуться и посмотреть ему в лицо. Зеркальные очки, почти такие же по размеру, как очки у летчиков, не добавляли ничего нового его индивидуальности. Ей на секунду захотелось тоже надеть на себя что-нибудь похожее – или большие темные очки, или шляпу с низко опущенными полями – все равно что, лишь бы это помогло ей укрыться, стать менее видимой для Ноа.

– Первый забег – в субботу. Я поставлю вас в известность.

– Девочки успокоились?

– Отчаянных звонков по телефону мне домой больше не поступало, если, разумеется, это то, о чем вы хотите знать.

– Они собрались в прошлую субботу на беседу с вами?

– Большинство.

– И младшие?

– Они присоединились к нам только на короткое время.

– Они сами-то хоть говорили что-нибудь?

– В основном девочки слушали. Как вы и говорили в прошлый раз, Сара никогда не встречалась с доктором О'Нейл.

– А вы тогда сказали, что поскольку Сара новичок у нас в школе, то здесь у нее нет, как вы выразились «группы поддержки». То есть ей пока не на кого опереться. Ну и как у нее дела?

– Неплохо. Она вообще спокойная и серьезная девочка. И моя лучшая бегунья. Полагаю, что в субботу она займет достойное место.

Они продолжали идти вместе. Пейдж все время думала, куда он держит путь. Ей хотелось, чтобы он поскорее добрался, куда ему нужно, поскольку само его присутствие создавало своеобразное возмущение атмосферы вокруг нее.

– Я навел о ней справки, – сказал он, и Пейдж поняла, что директор по-прежнему толкует о Саре. – Она действительно одинока. Как вы думаете, она уже с кем-нибудь подружилась?

– Она прекрасно вписалась в команду – это правда. Но у меня нет ни малейшего представления, как обстоят у нее дела в других областях. Что, например, говорит о ней смотритель общежития?

– Мне? Немного. У нее ко мне такая же идиосинкразия, как и у наших учеников. Я для нее человек, который вводит различные правила, а она должна их выполнять.

– Но она же ваша подчиненная. Она просто обязана отвечать на ваши вопросы.

– Отвечать можно по-разному. Например, ответы смотрителя по своему уровню ничем не лучше детских. Кроме того, сотрудники меньше всего хотели бы, чтобы на них смотрели как на моих союзников.

Пейдж наконец вышла на тропинку, которая прямо вела к ее автомобилю. Почувствовав огромное облегчение, она подняла руку и легонько махнула на прощанье и сказала:

– Я тоже… Пока.

Ладони у Энджи были влажными от волнения. Она ожидала Дуги, чтобы вместе с ним скорее ехать домой. Она надеялась, что сын сразу же пройдет в свою комнату и она хоть на минутку сможет остаться наедине с Беном. Если даже мальчик и знал, что произошло между родителями в предыдущий вечер, он ничем не показал этого. Кроме, пожалуй, одного короткого комментария, который он произнес.

– Я умираю от голода. – В этот момент он садился в автомобиль Энджи, стоявший у школы, и они проболтали всю дорогу до дома, словно у них и не было размолвки.

Энджи не имела представления, в каком состоянии она застанет Бена. С одной стороны, она была бы счастлива, если бы Бен, по примеру Дуги, вел себя так, словно ничего не случилось. Но, с другой стороны, оскорбленная и рассерженная, она знала, что существует Нора Итон. И Энджи придется иметь с ней дело. Вопрос только в том, когда.

Энджи предпочла бы, чтобы это случилось попозже. На данный момент ее вполне бы удовлетворило увидеть Бена, смотрящего новости по телевизору. Она могла бы приготовить обед – утром она оставила размораживаться цыпленка, – да и собрать белье в прачечную. Она могла бы найти в себе силы, занимаясь рутинными домашними делами.

Она вошла в кухню и поздоровалась, стараясь, чтобы ее приветствие звучало радостно, как бывало всегда. Бен ничего не ответил, но в этом не было ничего нового. Иногда он просто не слышал ее «привет», а иногда был слишком поглощен телевизионными новостями, которые обычно передавались в момент ее возвращения. Позднее, обнаружив, что она пришла, Бен обычно появлялся на кухне, чтобы поздороваться.

На этот раз он не появился. Энджи предположила, что он мучается сомнениями и не очень представляет, как она воспримет его появление. В конце концов, это он обманывал ее.

Когда обед был готов, она громко позвала всех, стоя у раскрытой двери кухни. Шаги Дуги на лестнице сообщили о его появлении. Он уселся на свой стул и спросил:

– А где отец?

– Сейчас придет, – ответила Энджи в надежде, что так оно и случится. Она начала раскладывать еду по тарелкам, но муж не появлялся. – Может быть, он не слышал, – сказала она, прервав на время свою работу, и отправилась в кабинет мужа. Бен находился именно там, где она надеялась его застать. – Обед готов, деловито сообщила она ему.

Он посмотрел на нее не совсем уверенным взглядом, как ей показалось. Она же ответила ему взглядом, полным уверенности. Иди обедать сейчас, все остальное мы обсудим позже. Когда она увидела, что он стал подниматься с дивана, то вернулась на кухню. Его тарелка стояла на обычном месте, а Энджи накладывала еду себе, когда Бен наконец появился и опустился на свой стул.

– Привет, Дуг, – сказал он и высоко поднял руку в приветствии, – как дела в школе?

Энджи слушала, как ее сын рассказывал отцу то, о чем она уже слышала в машине. Когда Бен задал вопрос, который увел мысли Дуги несколько в ином направлении, она постаралась сосредоточиться на рассуждениях сына, но не могла думать ни о чем ином, кроме того самого «позже», о котором она сообщила Бену в кабинете взглядом. Она умудрялась время от времени вставить нужное слово, вполне реально свидетельствовавшее, что она в курсе того, что происходит за столом. Она даже съела половину своего обеда, но ни секунды не забывала, что последует потом. «Позже» наступило сразу же после того, как она положила перед каждым из своих мужчин по большому куску шоколадного торта.

– Я тут довольно долго думала, – сообщила она голосом, в котором слышались нотки, взывавшие к примирению, – и пришла к выводу, что никому из вас не нравится, что после смерти Мары я стала работать больше. Новый распорядок дня, составленный мной, судя по всему, оказался не слишком удачным. Поэтому, – тут она откашлялась, чтобы прочистить горло, – я решила сделать некоторые исправления.

Лица Бена и Дуга приняли настороженное выражение.

– Дуги, ты возражал против того, чтобы рано вставать утром?

– Не то чтобы я возражал, мам, но ты привозишь меня в школу слишком рано. А это создает мне неудобства. Там просто нечего делать. Ребята их общежития еще только начинают просыпаться.

– Им следовало бы вставать пораньше, – сказала Энджи, – чтобы успеть позавтракать перед началом занятий, но это их проблемы, а не наши. Сейчас у Пейдж появилась женщина, помогающая ей ухаживать за Сами. Поэтому она может взять на себя часть экстренных вызовов по утрам. Значит, мне придется дежурить рано утром только два раза в неделю. Когда же я буду дежурить, тебя в школу может отвозить отец в удобное для тебя время. Что касается трех дней в неделю, когда я вынуждена приходить домой позже обычного, то твой отец мог бы забирать тебя из школы вместо меня и привозить домой. Дома ты можешь перекусить, как только вернешься, чтобы тебе не чувствовать себя голодным до обеда.

Отец и сын молчали. Она посмотрела сначала на одного, потом на другого.

– Ну как вам мой план? Нравится?

Дуги взглянул на Бена, который сидел, поджав губы, и смотрел в свою тарелку.

– Ну так что же? – продолжала настаивать Энджи. Дуги взглянул на мать.

– Ты упустила главный пункт, мама. Как я тебе уже говорил, я хочу перейти в школе на полный пансион.

– По-моему, вчера вечером мы договорились, что это нецелесообразно.

– Это ты пришла к такому выводу, но не я.

Она положила салфетку рядом с тарелкой, чувствуя себя в полном замешательстве.

– Дуг, ну зачем снова поднимать этот вопрос? Почему не отложить его, когда ты перейдешь в последний класс школы? Тогда ты будешь достаточно взрослым, чтобы решить, стоит тебе жить в общежитии или нет. Почему сейчас?

– Потому что в этом году в школу пришли отличные ребята, а я стал на год старше. Если я не перейду в общежитие, ты весь год будешь пилить меня за то, что я пользуюсь телефоном по вечерам. Кроме того, когда я стану жить в общежитии, я буду обедать вместе со всеми ребятами.

– Я же только что сказала, что отец будет забирать тебя из школы пораньше, чтобы ты мог перекусить перед обедом.

– А я не хочу приезжать домой пораньше. Я хочу там находиться подольше. – С этими словами он отодвинул стул от обеденного стола.

– А как же мой торт? – спросила Энджи.

– Не ты его пекла. Он из коробки.

– Не могу же я делать буквально все.

– Повар в школе все делает сам, – заявил он и вышел из кухни.

Энджи в который раз за последнее время испытала потрясение. Она никак не могла понять, какая муха укусила Дуги. Когда она взглянула на Бена, ища поддержку, то обнаружила, что он пристально смотрит на нее.

– Ты ведь его не понимаешь. Слушаешь, но не слышишь, – тихо проговорил он. – Он пытается тебе втолковать, что ему нужна свобода, а ты делаешь вид, что не понимаешь.

– Я пытаюсь поступить согласно его желаниям, – запротестовала Энджи. – Я позволила ему спать подольше, кроме того, теперь ему не придется бродить возле школы до половины седьмого, так как ты станешь заезжать за ним раньше. Я стараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы повернуть жизнь в привычное русло. Пусть все снова будет идти так, как было до смерти Мары.

– Но ведь он стремится совсем не к этому. Он ясно дал понять тебе, что хочет перейти в общежитие.

– Ты что, и в самом деле хочешь, чтобы Дуги жил в общежитии? – затаив дыхание, спросила она.

– Нет, я не хочу, но не в этом дело. Дело в том, что ты по-прежнему пытаешься управлять всем на свете, и именно против этого он протестует. Ему нужна свобода от излишней опеки. Так же, как и мне.

– Хозяйство невозможно вести, не пытаясь как-то его организовать.

– Организация – одно, а манипуляция – совсем другое. Ты только что сказала Дуги, что я буду отвозить его в школу дважды в неделю и трижды в неделю – забирать домой, но ты даже не поинтересовалась, согласен ли я с таким решением.

Энджи буквально лишилась дара речи, чувствуя, что все ее решения принимаются в штыки. В конце концов она указала дрожащим пальцем на пол.

– Но ведь только вчера, на этом самом месте ты сказал мне, что я лишаю тебя чувства отцовства, не даю тебе возможности сделать что-нибудь для нашего сына лично, поскольку, дескать, я опасаюсь, что ты все сделаешь не так. И вот теперь я предоставляю тебе такую возможность и не могу взять в толк, почему ты сердишься.

– Потому что все это придумала ты. Все планы и распорядки дня – это твои затеи. Ты не спрашиваешь меня, что я думаю по этому поводу и нет ли у меня других предложений.

– А у тебя есть?

– Опять же не в этом дело. – Он провел рукой по волосам, издал глубокий горловой звук и поднялся из-за стола. – Бесполезные разговоры мы с тобой ведем. Я не могу к тебе пробиться. – Он направился к двери.

– Куда ты направляешься, интересно знать? – Перед ней появилось и замаячило лицо Норы Итон.

– На улицу.

– Бен, – начала было она, но входная дверь хлопнула, и она услышала, как ее муж двинулся по направлению к гаражу.

Энджи опустилась на стул, разглядывая несъеденные остатки торта. Когда до нее наконец дошло, что муж ушел, она почувствовала, как у нее внутри все сжалось.

Она нисколько не сомневалась, что поступает правильно. По крайней мере, она хотела все делать правильно. Энджи никак не могла понять, в чем же ее ошибка.

Тем не менее было совершенно очевидно, что раскол в семье зашел слишком далеко. Вчерашнюю вспышку еще можно было списать на плохое настроение, если бы сегодня не повторилось то же самое. Это полное несогласие с ней не только зашло слишком глубоко, но, как неожиданно пришло ей в голову, оно накапливалось годами. И все эти годы, подумать только, она ничего не замечала.

Энджи не могла понять, где же она была все это время, о чем думала? «Ты слушаешь, но не слышишь», – сказал Бен, слово в слово повторив то, что сказал вчера. Для женщины, которая гордилась тем, что крепко утвердилась в жизни, его слова прозвучали как удар грома. Не говоря уже о неверности, в которой он признался. Они ведь даже не успели сегодня затронуть этот щекотливый вопрос. Возможно, это и к лучшему. Ведь это тоже симптом, да еще какой. Вечер сложился совсем не так, как она ожидала. Все рушилось так же, как лопнули, словно мыльные пузыри, ее распорядок дня и попытки внести в них изменения. Жалкая попытка изменить ситуацию!

Проблема заключалась в том, что она, при всех своих знаниях, своей подготовке и опыте, не знает, как жить дальше.