"Даниэль Пеннак. Маленькая торговка прозой ("Малоссен" #3) " - читать интересную книгу автора

- Клей и свежая краска.
- Свежая, как же; но какая именно?
- Что, простите?
- Какая именно краска?
- Прекратите этот балаган, Ваше Величество, откуда мне знать?
- "Венель 63", любезный. Через семь-восемь лет от шрифта пойдут рыжие
круги и альбом можно будет сдать в макулатуру. Эта дрянь - химически
нестойкая. Должно быть, завалялась на складе и они решили подсунуть ее нам.
Скажите лучше, как вам удалось избавиться от этого зверя? Я видела, как он
уходил; удивляюсь, что вы еще живы!
Менять ни с того ни с сего тему разговора это было в ее манере: сделал
дело - иди дальше.
- Я превратил его в литературного критика. Отдал ему какую-то
невостребованную рукопись, сказав, что это моя. Спросил его мнения,
совета... Одним словом, выпустил пар.
(Это на самом деле был мой коронный прием. Авторы, чьи романы я не
принял, сами подбадривали меня в своих письмах: "В этих страницах столько
чувства, господин Малоссен! Когда-нибудь у вас получится, берите пример с
меня, не сдавайтесь, писательство требует большого терпения..." Я тут же
отправлял ответ с изъявлениями благодарности.)
- И что, действует?
Она смотрела на меня удивленно и недоверчиво.
- Да, Ваше Величество, действует, бьет без промаха. Но мне это надоело.
Я ухожу.
- Почему?
И в самом деле, почему?
- Вы испугались?
Представьте, нет. Правда, эта фраза о смерти не давала мне покоя, но
громила здесь совершенно ни при чем.
- Вас, верно, удручает гуманность нашей профессии? Может, вы хотите
попробовать недвижимость? топливно-энергетический комплекс? банковский
бизнес? Или вот, Международный валютный фонд, рекомендую: лишить финансовой
поддержки какую-нибудь развивающуюся страну под предлогом, что она не может
заплатить по долговым обязательствам, я прямо вижу вас в этой роли: обречь
миллионы на голодную смерть!
Она все время высмеивала меня в этом грубовато-заботливом тоне. И, в
конечном счете, всегда возвращала меня в строй. Но не на этот раз, Ваше
Величество, на этот раз я умываю руки. Она, должно быть, прочитала это в
моем взгляде, потому что привстала, опершись на свои пухленькие кулачки, при
этом ее огромная голова, казалось, готова была упасть на бювар, как
перезревший плод:
- Повторяю в последний раз, специально для идиотов...
Она работала за каким-то убогим металлическим столом. Да и весь кабинет
больше походил на келью монаха, чем на директорское логово. Ни с тем
барочным интерьером императорских резиденций, где сам я отдавался
творчеству, ни со стихией стекла и алюминия Калиньяка, директора по
продажам, и рядом не стояло. Что до дислокации, хуже она для себя во всей
конторе места не нашла; по внешнему виду ее можно было бы принять за
секретаршу на полставки ее самой последней пресс-атташе. Ей нравилось, чтобы
ее служащие работали бы (да, имперфект в условном) в комфортной обстановке и