"Алессандро Периссинотто. Моему судье " - читать интересную книгу автора

самой первой страницы, я почувствовал, как кто-то барабанит меня по плечу.
Должно быть, вернулся хозяин очков. Я обернулся, пытаясь изобразить
извиняющуюся улыбку, но замер на полдороге, и у меня получилась
всего-навсего идиотская гримаса: человек, требовавший назад свой роман,
оказался старым судьей.
Я пробормотал что-то похожее на "pardon" и пошел к каталогу. На
"Лагерлёф, Сельма" нашлось пять карточек, на трех значились разные издания
"Саги". Я заполнил требование и через пять минут тоже сидел в читальном
зале, готовый зарыться в эти набранные мелким шрифтом страницы, одновременно
не теряя из виду старого судью.
Шесть часов подряд мысль моя неслась вслед за Йёстой Берлингом и
компанией кавалеров-бражников, боролась с морозом и волками и в конце
концов, выбившись из сил, уступила призывам желудка.
Я сдал книжку, надеясь увидеть славную библиотекаршу, но другая
сотрудница сказала, что у нее сегодня выходной и, чтобы с ней увидеться,
надо ждать понедельника. Уходя, я окинул взглядом читальный зал - старик еще
сидел за книгой.
Снаружи оказалось почти по-летнему жарко, и, если стоять неподвижно, в
четыре часа дня от солнца уже саднило кожу. Я направился к продавцу кебаба,
которого приметил раньше, и потом, кусая завернутое в лепешку мясо, уселся
на скамейку в тени в треугольном скверике, непонятно как образовавшемся на
перекрестке двух улиц.
Пока я ел, послышался стук жестянок и треньканье стекла, будто кто-то
бросил мусор в контейнер рядом с моей скамейкой. Я мгновенно обернулся, но
никого не увидел. Я снова откусил, и шум повторился, сопровождаемый
невнятным писком. Тогда я затаился и немного подождал, не сводя глаз с
контейнера.
Снова бряцанье и писк, на этот раз тихий, почти неслышный.
Я подошел к баку и заглянул внутрь. Зеленый пластиковый пакет был
заполнен на треть, и мне почудилось, словно внутри что-то шевелится.
Я надел мешочек от кебаба на руку, вроде перчатки, разгреб бумажки и
пустые бутылки, и на дне показалась белая шерстка. Тогда я запустил в
контейнер и другую руку и вытащил котенка: у него даже не хватало сил
царапаться.
Как он очутился в мусорном баке? Вскарабкался в поисках еды, свалился и
потом не мог выбраться? Или какой-то гад бросил его туда, решив от него
избавиться? Ублюдки!
Ваша правда, господин судья. Не мне, который размозжил человеку голову,
придавив его бампером к стене, судить других. Но у убийства Джулиано Лаянки
была причина, не оправдание, а причина, а у убийства котенка ее не было. Мне
кажется, я не похож на тех, кто убивает котят, чувствую, что я лучше,
несмотря ни на что.
Я устроился на скамейке и взял котенка на колени. Он пока еще нетвердо
держался на лапках, но дышал, кажется, ровнее. Потом принялся озираться
кругом, и глаза у него, по-моему, были живые. Внутри свернутой лепешки
оставалось еще чуть-чуть мяса, я дал ему, и он тут же его проглотил. Значит,
будет жить, подумал я. Только тогда я стал его гладить. Вдоль спинки - от
ушей до самого кончика хвоста. Под горлышком - ему понравилось, и он вытянул
шею. Мягкий пушок на брюшке. Я его гладил, и у меня к глазам подступали
слезы. Я его спас. Я, убийца. Я спас его и чувствовал, что уже люблю его,