"Анри Перрюшо. Сезанн " - читать интересную книгу автора

тротуаров, заставленных рядами стульев, нескончаемой цепью тянется процессия
за процессией. Со всех окон свешиваются разноцветные ткани. Целую неделю,
замыкая шествие - алтарь под красным бархатным балдахином, вереницы монахов
и монашек, кортеж девушек в белом, колонна кающихся в синих саржевых рясах с
остроконечными капюшонами, наглухо закрывающими лицо и лишь с двумя
прорезями для глаз, - Сезанн, Золя и Маргери наперебой дуют в трубы, топчут
цветы дрока и лепестки роз, которыми дети, бегущие впереди процессии,
усыпают ее путь.
Однако участие в этих шумных празднествах вряд ли может удовлетворить
Сезанна и Золя. В них играет кровь. Они охвачены возбуждением. Но Сезанн и
Золя не из тех, кто осмеливается заговаривать на Бульваре с девицами. Нет,
они ни за что не пойдут по такому пути. А могли бы они, если б захотели?
Неразлучным стыдно признаться, что их парализуют робость и застенчивость.
Они шумят, чтобы забыться, кричат, чтобы не прислушиваться к себе. Время от
времени друзья, для пущей солидности очевидно, отправляются ночью исполнять
на корнет-а-пистоне и кларнете серенаду в честь одной хорошенькой девушки и
под этим предлогом подымают под ее окнами адский шум. У красавицы есть
попугай; обезумев от этой какофонии, он надрывно, пронзительно вопит; весь
квартал в смятении - вой, визг, проклятия. И смех Сезанна и Золя. Однако
смеяться не значит ли подчас бежать от самого себя?
Бежать от самого себя, но почему же? Сезанн и Золя по-прежнему
прекрасно учатся. При первой возможности уходят далеко за город. Они
охотники до всяких шумных затей, запоем читают, запоем пишут стихи. Короче
говоря, с виду они веселы и беспечны. И все же в иные минуты радость эту
заглушает гнетущая тоска; беспечность нередко сменяется внезапным наплывом
грусти. Им как-то не по себе. Безотчетная тревога обуревает их. "Страшная
штука жизнь!" - твердит Сезанн.
С презрительной жалостью смотрят Сезанн и Золя, как товарищи их заходят
в кафе и, "обтирая рукавами школьной формы мраморные доски столиков", играют
в карты на угощение. Друзья негодуют, запальчиво выражают свое неодобрение,
в великолепном порыве гордости заявляют, что никогда не погрязнут в трясине
житейской обыденности. Упоенные дружбой и мечтами о будущем - они предаются
им вместе с Байлем, - неразлучные в пылу увлечения шепчут красоте, славе и
поэзии магические слова: "Сезам, откройся". Заучивая наизусть целые действия
из "Эрнани" и "Рюи Блаза", они в летние дни на берегу реки читают их,
подавая друг другу реплики. Эти "роскошные видения", этот "разгул" фантазии
повергают их в дрожь, в исступленный восторг. Близится вечер, пора уходить.
Безмолвно, словно завороженные, смотрят они, как за руинами садится солнце;
и жизнь видится им в ослепительном и неверном свете огней феерического
апофеоза.

***

13 августа 1856 года, в день раздачи наград - на сей раз он проходит с
особой помпой ввиду присутствия епископов Экса и Дижона, - для Сезанна и
Золя кончается их интернатская жизнь. Отныне они будут приходящими учениками
коллежа. Байль, тот - увы! - еще останется пансионером. Сезанн (так же как и
Байль) закончил третий класс, Золя - четвертый. Они увенчаны лаврами, Поль и
Эмиль получили похвальные листы. Сезанн, с головокружительной быстротой
сочиняющий как латинские, так и французские стихи (этот ловкач за два су