16

 Она спала в его кровати. Была половина пятого, и день клонился к закату. Раз двадцать по крайней мере Нэвилль заглядывал в спальню, чтобы посмотреть и проверить, не проснулась ли она. Сидя в кухне с чашкой кофе, он нервничал.

 - А что, если она все-таки больна? - спорил он сам с собой.

 Эта тревога пришла несколько часов назад, когда она не проснулась в положенное время, а продолжала спать. И теперь он не мог избавиться от опасений. Как он ни уговаривал себя, ничего не помогало. Тревога, словно заноза, накрепко засела в нем. Да, она была загорелой и ходила днем. Но пес тоже ходил днем.

 Нэвилль нервно барабанил пальцами по столу.

 Простота испарилась. Мечты угасли, обернувшись тревожной реальностью. Не было чарующих объятий, и не было волшебных речей. Кроме имени, он ничего от нее не добился. Скольких усилий ему стоило дотащить ее до дома. А заставить войти - и того хуже. Она плакала и умоляла его сжалиться и не убивать ее. Что бы он ни говорил ей, она лишь плакала, рыдала и просила пощадить.

 Этот эпизод раньше представлялся ему в духе продукции Голливуда: с влажным блеском в глазах, нежно обнявшись, они входят в дом - и кадр постепенно меркнет. Вместо этого ему пришлось тянуть и уговаривать, браниться, убеждать и упрашивать, а она - ни в какую. О романтике оставалось только мечтать. В конце концов пришлось затащить ее силой.

 Оказавшись в доме, она дичилась ничуть не меньше, и, как он ни старался ей угодить, она забилась в угол, съежившись точь-в-точь как тот пес, и больше от нее было ничего не добиться. Она не стала ни есть, ни пить то, что он предлагал ей. В конце концов ему пришлось загнать ее в спальню и там запереть. И теперь она спала.

 Он тяжело вздохнул и поправил на блюдце чашку с кофе.

 Все эти годы, - думал он, - мечтать о напарнике, и теперь - встретить и сразу подозревать ее... Так жестоко и бесцеремонно обходиться...

 И все же ничего другого ему не оставалось. Слишком долго он жил, полагая, что он - последний человек, оставшийся на земле. Последний из обычных, настоящих людей. И то, что она выглядела настоящей, не имело значения. Слишком много видал он таких, как она, здоровых на вид, сморенных дневной комой. Но все они были больны, он знал это. Одного только факта, что она прогуливалась ярким солнечным днем по полю, было недостаточно, чтобы перевесить в сторону безоговорочного приятия и искреннего доверия: на другой чаше весов были три года, в течение которых он убеждал себя в невозможности этого. Его представления о мире окрепли и выкристаллизовались. Существование других таких, подобных ему, казалось невозможным. И после того, как поутихло первое потрясение, все его догматы, выдержанные и апробированные за эти годы, вновь заняли свои позиции.

 С тяжелым вздохом он встал и снова отправился в спальню. Она была все там же, в той же позе. Может быть, она снова впала в кому.

 Он стоял и глядел на нее, раскинувшуюся перед ним на кровати.

 Руфь. Ах, как много он хотел бы знать про нее - но эта возможность вселяла в него панический страх. Ведь если она была такой же, как и остальные, - выход был только один. А если убивать, то лучше уж не знать ничего.

 Он стоял, впившись взглядом в ее лицо - голубые глаза широко раскрыты, руки свисают вдоль туловища, кисти нервозно подергиваются.

 А что, если это была случайность? Может быть, она чисто случайно выпала из своего коматозного дневного сна и отправилась бродить? Вполне возможно. И все же, насколько ему было известно, дневной свет был тем единственным фактором, который этот микроб не переносил. Почему же это не убеждало его в том, что с ней все в порядке?

 Что ж, был только один способ удостовериться.

 Он нагнулся над ней и потряс за плечо.

 - Проснись, - сказал он.

 Она не реагировала.

 Его лицо окаменело и пальцы крепко впились в ее расслабленное плечо.

 Вдруг он заметил тонкую золотую цепочку, ниткой вьющуюся вокруг шеи. Дотянувшись своими грубыми неуклюжими пальцами, он вытащил цепочку из разреза ее платья и увидел крохотный золотой крестик - и в этот момент она проснулась и отпрянула от него, вжавшись в подушки.

 Это не кома, - единственное, что промелькнуло в его мозгу.

 - Ч-что... тебе надо? - едва слышно прошептала она.

 Когда она заговорила, сомневаться стало значительно труднее. Звук человеческого голоса был так непривычен, что подчинял его себе как никогда ранее.

 - Я... Ничего, - сказал он.

 Неловко попятившись, он прислонился спиной к стене. Продолжая глядеть на нее, он, после минутного молчания, спросил:

 - Ты откуда?

 Она лежала, глядя на него абсолютно пустым взглядом.

 - Я спрашиваю, откуда ты, - повторил он.

 Она промолчала.

 Не отрывая взгляда от ее лица, он отделился от стены и сделал шаг вперед...

 - Ин... Инглвуд, - неотчетливо проговорила она.

 Мгновение он разглядывал ее - взгляд его был холоден, как лезвие бритвы, - затем снова прислонился к стене.

 - Понятно, - отозвался он. - Ты... Ты жила одна?

 - Я была замужем.

 - Где твой муж?

 Она напряженно сглотнула.

 - Он умер.

 - Давно?

 - На прошлой неделе.

 - И что ты делала с тех пор?

 - Я убежала. - Она прикусила нижнюю губу. - Я убежала прочь оттуда...

 - Не хочешь ли ты сказать... Что с тех пор ты бродила - все это время?..

 - Д-да.

 Он разглядывал ее молча. Затем вдруг, не говоря ни слова, развернулся и вышел в кухню, тяжело грохоча своими огромными башмаками. Он зачерпнул в кладовке пригоршню чеснока, всыпал зубки на тарелку, поломал их на кусочки и раздавил в кашу - резкий запах защекотал в носу. Когда он вернулся, она полулежала, приподнявшись на локте. Он беспардонно сунул тарелку ей прямо в лицо, и она отвернулась со слабым возгласом.

 - Что ты делаешь? - спросила она и кашлянула.

 - Почему ты отворачиваешься?

 - Пожалуйста...

 - Почему ты отворачиваешься?!

 - Оно так пахнет, - ее голос сорвался на всхлипывания, - не надо, мне плохо от этого.

 Он еще ближе придвинул тарелку. Всхлипывая, словно задыхаясь, она отодвинулась, прижавшись спиной к стене, и из-под одеяла показались ее обнаженные ноги.

 - Пожалуйста, перестань, - попросила она.

 Он забрал тарелку, продолжая наблюдать за ней. Она была вся напряжена, мышцы подрагивали, живот конвульсивно дергался.

 - Ты - одна из них, - злобно сказал он. Голос его звучал глухо и бесцветно.

 Вдруг выпрямившись, она села на кровати, вскочила и мимо него пробежала в ванную. Дверь захлопнулась за ней, но он все равно слышал, как ее рвало. Долго и мучительно.

 Напряженно сглотнув, он поставил тарелку на столик рядом с кроватью. Он был бледен.

 Инфицирована. Это было совершенно ясно. Еще год назад, и даже раньше, он установил, что чеснок является сильным аллергеном для любого организма, инфицированного микробом vampiris. Под действием чеснока клетки любых тканей приобретали свойство аномальной реакции на чеснок при любом последующем воздействии. Именно поэтому внутренняя инъекция действовала слабо: специфические вещества не достигали тканей. А действие запаха было весьма эффективно.

 Он тяжело опустился на кровать. Реакция этой женщины была явно не нормальной.

 Новая мысль заставила Нэвилля задуматься. Если она говорила правду, она бродила уже около недели. В таком случае - усталость и истощение - в ее состоянии такое количество чеснока могло вызвать рвоту.

 Он сжал кулаки и медленно, с силой, вдавил их в матрас. Значит, он ничего не мог сказать наверняка. И, кроме того, он знал, что даже то, что кажется очевидным, не всегда оказывается правдой, если тому нет адекватных доказательств. Эта истина далась ему трудом и кровью, и он верил в нее больше, нежели в самого себя.

 Он все еще сидел, когда она открыла дверь ванной и вышла. Мгновение она задержалась в холле, глядя на него, и прошла в гостиную. Он поднялся и последовал за ней. Когда он вошел, она сидела в кресле.

 - Ты доволен? - спросила она.

 - Не твое дело, - ответил он, - здесь спрашиваю я, а не ты.

 Она зло взглянула на него, словно собираясь сказать что-то, но вдруг сникла и покачала головой. На какое-то мгновение прилив симпатии захлестнул его: так беспомощно она выглядела, сложив тонкие руки на исцарапанных коленках. Похоже, что рваное платье ее вовсе не заботило. Он смотрел, как вздымается ее грудь, в такт дыханию. Она была стройной, худой, линии ее тела были почти прямыми. Никакого сходства с теми женщинами, которых он грезил себе иногда...

 Не бери в голову, - сказал он себе. - Теперь это не имеет никакого значения.

 Он сел в кресло напротив и посмотрел на нее. Она не встретила его взгляда.

 - Послушай, - сказал он, - у меня есть все основания считать, что ты больна. Особенно после того, как ты реагировала на чеснок.

 Она не ответила.

 - Ты можешь сказать что-нибудь? - спросил он.

 Она подняла взгляд на него.

 - Ты считаешь, что я - одна из них, - сказала она.

 - Я предполагаю это.

 - А как насчет этого? - спросила она, приподнимая свой крестик.

 - Это ничего не значит, - сказал он.

 - День, а я не сплю, - сказала она, - не впадаю в кому.

 Он промолчал. Возразить было нечего. Это было так, хоть и не утоляло его сомнений.

 - Я часто бывал в Инглвуде, - наконец проговорил он, - ты ни разу не слышала шум мотора?

 - Инглвуд не такой уж маленький, - сказала она.

 Он внимательно посмотрел на нее, отстукивая пальцами по подлокотнику.

 - Хотелось бы... Хотелось бы верить, - сказал он.

 - В самом деле? - спросила она.

 Живот ее снова схватило судорогой, она застонала и, скрипнув зубами, сложилась пополам.

 Роберт Нэвилль сидел, пытаясь понять, почему его больше нисколько не влечет к ней. Чувство - это такая штука, которая, однажды умерев, навряд ли воскреснет, - подумал он, не ощущая в себе ничего, кроме пустоты. Все прошло, и ничего, абсолютно ничего не осталось, только пустота.

 Когда она вновь взглянула на него, ее взгляд было трудно выдержать.

 - У меня с животом всю жизнь были неприятности, - проговорила она. - Неделю назад убили моего мужа. Прямо на моих глазах. Его разорвали на куски. Двое моих детей погибли во время эпидемии. А последнюю неделю я скиталась, приходилось прятаться по ночам, мне едва удалось несколько раз подкрепиться. Я так перебоялась, что не могла спать, и просыпалась каждый раз, не проспав и часа. И вдруг этот страшный крик - а потом ты преследовал меня, бил. Затащил к себе в дом. И теперь ты суешь мне в лицо эту вонючую тарелку с чесноком, мне становится дурно, и ты заявляешь, что я больна!

 Она обхватила руками колени.

 - Как ты думаешь, что будет дальше? - зло спросила она.

 Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Нервным движением попыталась поправить болтающийся лоскут платья, приладить его на место, но он не держался, и она сердито всхлипнула.

 Он наклонился вперед. Чувство вины овладело им, безотносительно всех его сомнений и подозрений. С этим невозможно было бороться. Но женские всхлипывания ничуть не трогали его. Он поднял руку и стал сконфуженно приглаживать свою бороду, не сводя с нее глаз.

 - Позволь, - начал он, но замолчал, сглотнул. - Позволь мне взять твою кровь для анализа. Я бы...

 Она внезапно встала и направилась к двери. Он вскочил следом.

 - Что ты хочешь сделать? - спросил он.

 Она не отвечала. Ее руки беспорядочно пытались совладать с замком.

 - Тебе нельзя туда, - сказал он удивленно, - еще немного, и они заполонят все улицы.

 - Я не останусь, - всхлипнула она, - какая разница. Пусть лучше они убьют меня...

 Он крепко взял ее за руку. Она попыталась освободиться.

 - Оставь меня, - закричала она, - я не просила тебя затаскивать меня в этот дом. Отпусти меня. Оставь меня в покое. Чего тебе надо?..

 Он растерянно стоял, не зная, что ответить.

 - Тебе нельзя туда, - повторил он. Он отвел ее в кресло, затем сходил к бару и налил ей рюмочку виски.

 Выбрось из головы, - приказал он себе, - инфицированная она или нет, - выбрось из головы.

 Он протянул ей виски. Она отрицательно покачала головой.

 - Выпей, - сказал он, - тебе станет легче.

 Она сердито взглянула на него.

 - ...И ты снова сможешь сунуть мне в лицо чеснок?!

 Он покачал головой.

 - Выпей это, - сказал он.

 После короткой паузы она взяла рюмку и пригубила виски, закашлялась. Она отставила виски на подлокотник и, чуть вздрогнув, глубоко вздохнула.

 - Зачем ты меня не отпустишь? - горько спросила она.

 Он вглядывался в ее лицо и долго не мог ничего ответить. Затем сказал:

 - Даже если ты и больна, я не могу тебя отпустить. Ты не представляешь, что они с тобой сделают.

 Она закрыла глаза.

 - Какая разница, - сказала она.