"Владислав Петров. Пониматель" - читать интересную книгу автора

предупреждает меня редактор.
- Это тема Ножкина, - говорит он напоследок. Что поделаешь: Толю не
вернешь, а жизнь продолжается.
Возвращаюсь к себе. На столе под стеклом фотография жены, попавшая
сюда в стародавние времена. Вынуть ее не поднимается рука. Была любовь...
Была! И только это мешает драме обернуться фарсом.


Собрание идет своим чередом. Поднимаются люди, читают по бумажкам:
цитата в начале, цитата в конце. Лица постные, о деле ни полслова. И я
вспоминаю, как Ножкин пытался взбаламутить это болотце. И забываю о
собрании, начинаю думать о Ножкине.
Срок пребывания человека среди живых не есть единственно его жизнь:
его секундомер включается, когда мать подумает о нем, еще, может быть, не
зачатом, и останавливается, лишь когда уходит последний из незабывших его.
Я не помню, где моя память захватила это слово - "жизнесмерть". Оно -
красиво-неясно-страшноватое - точно обозначает предмет моего рассуждения.
Я - один из творцов Толиной жизнесмерти. Я делаю это небескорыстно, с
надеждой, что кто-то будет творить и мою жизнесмерть. Ибо я могу смириться
с краткостью своего физического существования, но не могу и не хочу
мириться с абсолютным концом. Если слаться, смысла в жизни останется не
больше, чем в смерти...
- Это здорово, что прислали именно вас! - за спиной знакомый голос.
Поворачиваюсь. Так и есть - но так бывает только в кино: позади,
согнувшись в три погибели, стоит сын героя моего очерка. Вот уж с кем я не
чаял здесь встретиться.
- Это я - по поручению управляющего, конечно, - звонил вашему
редактору. Я вам верю, что бы там ни говорили, вы сможете написать про
наши дела как надо.
- А как надо? Мне никто ничего не говорил.
- Да? - Он глядит на меня подозрительно, но быстро светлеет лицом,
словно осознав что-то. - Если вам нужно, мы получили чешскую сантехнику.
Такие нежно-голубые тона...
- Нет, мне не нужно.
- Нет?.. А итальянский кафель, бежевый такой, с поволокой?
- Нет, спасибо.
- Смотрите, а то разойдется. Между прочим, десять метров пошло на
дачу самому Г.В. Хороший кафель!..


Иду домой, точнее - к Шурику. Ветер. На душе кошки скребут.
Интересно, Ножкина тоже пытались купить за импортный унитаз? Наверняка
пытались. А он не продался. Но спасовал перед редактором. Нежно-голубые
тона с поволокой, черт бы их побрал!.. Представляю, как он переживал. А мы
его тюкали, поучали, "Кто же, мой друг, виноват? - выговорил Амиран. -
Умей настоять на своем". А он не умел и на этот раз не сумел тоже. И клял
себя за это, не мог не клясть. "Толя - совесть редакции..." А сердце не
камень, сердце не выдержало.
К Шурику не хочется. В голове почему-то вертится: "И старый мир, как
пес бездомный..." При чем здесь "старый мир"? А вот пес к месту, только у