"Людмила Петрушевская. Время ночь (сб. "Дом девушек")" - читать интересную книгу автора

сдам мою комнату и буду иметь без тебя столько-то рублей. Каку твою
комнату, изумляюсь я в который раз, каку твою, мы прописаны: баба Сима, я,
Алена с двумя детьми и только лишь потом ты, плюс ты живешь у жены. Тебе
тут полагается пять метров. Он точно считает вслух: раз комната пятнадцать
метров стоит столько-то рублей, откуда-то он настаивает именно на этой
сумасшедшей цифре, поделить на три, будет такая-то сумма тридцать три
копейки. Ну хорошо, соглашается он, за квартиру ты платишь, подели на
шесть и отними. Итого ты мне должна ровно миллион рублей в месяц. Теперь
так, Андрю-ша, в таком случае, говорю я ему, я на тебя подам на алименты,
годится? В таком случае, говорит он, я сообщу, что ты уже получаешь
алименты с Тимкиного папаши. Бедный! Он не знает, что я ничего не получаю,
а ежели бы узнал, ежели бы узнал... Мгновенно пошел бы на Аленушкину
работу орать и подавать заявку на не знаю на что. Алена знает этот мой
аргумент и держится подальше, подальше, подальше от греха, а я молчу.
Живет где-то, снимает с ребенком. На что? Я могу подсчитать: алименты -
это столько-то рублей. Как матери-одиночке это столько-то рублей. Как
кормящей матери до года от предприятия еще сколько-то рублей. Как она
живет, не приложу разума. Может быть, отец ее малыша платит за квартиру?
Она сама, кстати, скрывает факт, с кем живет и живет ли, только плачет,
приходя ровным счетом два раза со времен родов. Вот это было свидание Анны
Карениной с сыном, а это я была в роли Каренина. Это было свидание,
происшедшее по той причине, что я поговорила с девочками на почте (одна
девочка моего возраста), чтобы они поговорили с такой-то, пусть оставит в
покое эти Тимоч-кины деньги, и дочь в день алиментов возникла на пороге
разъяренная, впереди толкает коляску красного цвета (значит, у нас
девочка, мельком подумала я), сама опять пятнистая, как в былые времена,
когда кормила Тимку, грудастая крикливая тетка, и вопит: "Собирай Тимку, я
его забираю к ...ней матери". Тимочка завыл тонким голосом, как кутенок, я
стала очень спокойно говорить, что ее следует лишить права на материнство,
как же можно так бросить ребенка на старуху и так далее. Эт сетера. Она:
"Тимка, едем, совсем у этой стал больной", Тимка перешел на визг, я только
усмехаюсь, потом говорю, что она ради полсотни ребенка сдаст в
психбольницу, она: это ты мать сдала в психбольницу, а я: "Ради тебя и
сдала, по твоей причине", кивок в сторону Тимки, а Тимка визжит как
поросенок, глаза полны слез и не идет ни ко мне, ни к своей "...ней
матери", а стоит, качается. Никогда не забуду, как он стоял, еле держась
на ногах, малый ребенок, шатаясь от горя. И эта в коляске, ее приблудная,
тоже проснулась и зашлась в крике, а моя грудастая, плечистая дочь тоже
кричит: ты даже на внучку родную не хочешь посмотреть, а это ей, это ей!
И, крича, выложила все суммы, на которые живет. Вы здесь типа того
проживаете, а ей негде, ей негде! А я спокойно, улыбаясь, ответила и по
существу, что пусть ей тот платит, тот уй, который это ей заделал и
смылся, как видно, уже второй раз никто тебя не выдерживает. Она, моя
дочь-мамаша, хвать со стола скатерть и бросила на два метра вперед в меня,
но скатерть не такая вещь, чтобы ею можно было убить кого-либо, я отвела
скатерть от лица - и все. А на скатерти у нас ничего не лежит,
полиэтиленовая скатерть, ни тебе крошки, хорошо, ни стекла, ни тебе утюга.
Это было время пик, время перед моей пенсией, я получаю двумя днями позже
ее алиментов. А дочь усмехнулась и сказала, что мне нельзя давать эти
алименты, ибо они пойдут не на Тиму, а на других - на каких других,