"Илья Петров. Мой корчет-а-пистон в Болшеве (Сб. "Необычные воспитанники")" - читать интересную книгу автора

николаевских, плеких, монахов. Тайком я заглядывался на дочку профессора
Таню, будущую балерину Большого театра.
Поднялся на второй этаж, позвонил. Вспомнили меня сразу, приняли
радушно.
- А, свистун, - сказал Михаил Прокофьевич, - ты где ж пропадал? Чем
занимаешься?
- На заводе, - соврал я. - Учеником слесаря.
Это уже был 1920-й, мне шел пятнадцатый год. Михаил Проксфьевич мало
изменился: так же остался сухощав, прям, ничуть не согнулся, тот же
орлиный нос, острый взгляд черных глаз, даже тот же сюртук с фалдами.
- Музыку, Илюша, небось забросил?
Я достал корнет-а-пистон, припрятанный в передней, показал профессору.
Он был приятно удивлен.
- О, да какой великолепный инструмент: "Кортуа" первый сорт. Это
редкость. Где достал?
В те годы меньше произносили "купил", а чаще "достал". Я почувствовал,
что покраснел до ушей: вдруг профессор где-нибудь видел мой
корнет-а-пистон?
Сейчас я бы уже не осмелился так поступить. Я пробормотал: "С рук у
одного гаврика", и чтобы скорее изменить тему, достал большую плитку
развесного шоколада, положил на стол.
Думаю, что это мое приношение поразило хозяев больше, чем музыкальный
инструмент. Опять начались расспросы, откуда у меня такая роскошь,
"деликатес"? Снова пришлось врать: мол, подрабатываю на стороне починкой,
делаю зажигалки, продаю на Смоленском рынке.
По-прежнему мы с Леонидом погоняли голубей: у него осталась всего одна
пара мраморных. Меня сажали обедать, я отказался, а собираясь уходить,
сказал профессору:
- Я чего хочу спросить, Михаил Прокофьевич. Не примете ль меня опять в
ученики? Я платить буду.
Так я вновь стал брать уроки музыки у профессора Адамова. Приходил я к
нему на дом аккуратно три раза в неделю, занимался упорно. Корнет-а-пистон
стал моим любимым другом, ложась спать, я клал его рядом. На слух я
подбирал мелодии модных песенок, играл "Интернационал", "Гоп-со-смыком",
что очень любили воры, но уже очень скоро освоил и гаммы, и скрипичный
ключ, легко разбирал ноты.
На пустыре у рынка обычно собиралось множество подозрительного люда,
всегда шла карточная резня; обмывали фарт в ресторане Крынкина, и,
конечно, сюда нередко заглядывали "легавые" с Малого Гнездниковского, где
в те годы помещался Московский уголовный розыск. И вот как только они
показывались, я начинал во всю силу легких резать "Интернационал". Это
служило условным сигналом: опасность!
Воры, спекулянты, барыги - вся "черная аристократия" немедленно
бросались врассыпную, и агенты розыска недоумевали, почему исчезали
копошившиеся вокруг людишки.
Все-таки они догадались, что дело не обходится без меня. Я прикинулся
простачком: "Чего вы? Я у профессора Адамова учусь. Урок готовлю".
Возможно, с Малого Гнездниковского и наводили справки, и Михаил
Прокофьевич подтвердил: да, к нему ходит способный паренек-слесарь. А я
менял пароль, и при очередной облаве играл то "Яблочко", то "Барыню", и