"Анатолий Васильевич Петухов. Дай лапу, друг медведь! (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Дрозды тараторили долго, потом как-то неожиданно смолкли, и в лесу
снова стало тихо.
На закате как-то уж очень внезапно и неведомо откуда налетел на поле
табунок тетеревов. Большие черные и серовато-ржавые птицы сделали над
Стрелихой полукруг и, распластав крылья, спланировали в овес, напротив
лабаза. Ребятам очень хотелось посмотреть, как тетерева будут кормиться,
но овес был густым и высоким, и увидеть в нем даже таких крупных птиц не
удалось.
В сумерках опять появились юркие зеленоватые птички, видимо, те
самые, которые прилетали вчера. Их прерывистый стрекот на какое-то время
оживил засыпающий лес. Перепархивая по деревьям, стайка быстро
перемещалась вдоль опушки, и скоро птичьи голоса растаяли в тишине
августовского вечера. А когда в лесу стало совсем темно, с поля снялся
табунок тетеревов. Взлетели они много правее того места, где опустились в
овес...
Шаги раздались внезапно. Только что было совсем тихо, и вдруг... А в
том, что это шаги, у ребят не оставалось ни малейшего сомнения.
Медленные, тяжелые и в то же время мягкие, они сопровождались странным то
нарастающим, то ослабевающим шорохом. Было слышно, как вдавливаются в
землю сминаемая трава и листья.
Шаги приближались. Ребята сидели не дыша. Они поняли - идет медведь.
Но почему идет не к овсу, а краем леса, вдоль поля? И что это за шорох,
который временами даже заглушает шаги?
Хрустнула ветка. Именно хрустнула, глухо и сочно, будто ее придавили
к земле чем-то грузным. Шаги оборвались, и почти сразу смолк шорох.
Тишина, глухая, какая-то ватная тишина повисла над лесом. Она придавила
ребят к доске, не давала им передохнуть, и они сидели, согнув спины,
втянув головы и сжавшись, насколько это было возможно. Обоим казалось,
что зверь стоит рядом с березами и смотрит снизу вверх, смотрит на них.
Зачем смотрит? Что собирается делать? И долго ли будет так стоять там,
внизу, в темноте? А секунды текли, долгие, холодящие душу.
Ребята нестерпимо желали, чтобы это мучительно жуткое состояние
ожидания скорей кончилось, чтобы медведь двинулся дальше, прошел бы мимо,
ушел бы куда угодно - все равно! - только бы не стоял за спиной,
невидимый и такой близкий.
Внизу, почти под лабазом, опять, как вчера, раздалось это странное
шипение. Ребята поняли: зверь втягивает в себя воздух, втягивает мощно,
как насос, чтобы уловить, причуять их запах.
Валерку забила дрожь. Чтобы унять ее, он сжался еще сильнее, до боли
в лопатках, стиснул зубы, но дрожь не унималась, будто исходила не от
него самого, а от доски, на которой он сидел, от березовой палки, на
которую были поставлены ноги, и от этих старых толстых берез, на которых
был лабаз. Шипение оборвалось, и в вязкой тишине раздалось утробное
рычание, даже не рычание, а властный рык, в котором слышалось и
раздражение, и угроза, и гнев зверя.
...Ребята не могли бы сказать, сколько они еще просидели, не
двигаясь и чуть дыша, - пять минут, десять или целый час?.. Стало уже так
темно, что не видно собственной руки. И поля, конечно, не видно. Вокруг
сплошная чернота и мертвая тишь.
- Ушли, - сказал Андрюшка.