"Ключи от рая" - читать интересную книгу автора (Дейч Ричард)

ГЛАВА 1

Витраж — каких больше не делают: яркий пурпур, сочная синева, богатое золото, объединившиеся для того, чтобы изобразить Врата рая, — представлял собой главное украшение старомодной церкви с белеными стенами. Пробивающиеся лучи утреннего солнца отбрасывали разноцветные тени на толпу прихожан. Некоторые из этих людей пришли сюда потому, что хотели, а большинство — потому, что так нужно. И, как и во всех святилищах, находились те, кто стремился занять первые ряды скамей, словно близость к алтарю приближала их к спасению души. Женщины в роскошных платьях, мужчины, гладко выбритые, пахнущие одеколоном, в лучших шелковых галстуках, — уверенные, что святого делает одежда.

За кафедрой стоял отец Патрик Шонесси. Его коротко остриженные волосы, совершенно седые, резко контрастировали с суровыми черными бровями. Короткие руки, глубоко спрятанные в складках объемистой зеленой рясы, двигались в такт его голосу, сохранившему ирландский акцепт. Вот уже много лет отец Шонесси читал проповеди своему приходу, многие часы потратил на то, чтобы доносить слова мудрости, подо сих пор по переставал гадать, удалось ли ему достучаться до сердца хотя бы одного человека. И сейчас, как и в годы его молодости, вокруг процветали преступность и распутство. Продолжался исход из религии: люди, казалось, все больше предпочитали верить в новые технологии, в науку, в секс — во что-то осязаемое. Если это нельзя потрогать, в это нельзя верить. Сам не зная почему, отец Шонесси продолжал проповедовать, надеясь, что ему удастся спасти хотя бы одну заблудшую душу в этом мире, ступившем на путь хаоса.

Священник был мужчина некрупный; возможно, кто-то даже назвал бы его щуплым. Одно время он предавался мечтам о том, чтобы стать легендой ипподрома, участвовать в скачках в Черчилль-Дауне, — однако настоящим его даром являлся скрывающийся в неказистом теле величественный голос. И именно этот громоподобный голос сейчас рокотал, достигая самых отдаленных закутков церкви.

— Спасение нельзя украсть, уподобившись «татю в ночи». Ибо стремимся мы не к совершенствованию жизни на бренной земле, а к совершенствованию веры. Вера в Господа подарит нам вечную жизнь, и вера является единственным ключом, который обеспечит нам вечное спасение.

Взяв книгу, он пробормотал, словно подтверждая сказанное:

— Откройте требники на «Утро наступило», страница сто третья.

Прихожане подхватили пение, и, хотя, конечно, это был не хор «Метрополитен-опера», пели они слаженно и воодушевленно, и от балок перекрытий отражались мелодичные отголоски.

В дальнем конце церкви, на последней скамье в углу, словно скрываясь, сидела самая большая поклонница отца Шонесси. Но если молодая женщина и пыталась казаться незаметной, это была непосильная задача: золотисто-каштановые волосы, ниспадающие на спину текучим огнем, не позволяли постороннему взгляду скользнуть, не задержавшись. Прихожанка со смиренным видом держала в руке требник и тихо напевала себе под нос, что никак не согласовывалось с остальной ее жизнью. С тринадцати лет она жила в сплошном противоречии: днем в католической школе изучала семь смертных грехов, а ночью выходила на улицы, стремясь совершить все семь. И хотя с годами пришли умеренность и чувство ответственности, от своих необузданных привычек она так и не отказалась. В субботу вечером она, как правило, отправлялась на танцы, но почти каждое воскресенье, независимо ни от чего, в одиннадцать часов утра ее можно было найти на одном и том же месте на последней скамье: низко склонив голову, она тихо благодарила Бога за все, что есть в ее жизни. И хотя Мэри Сент-Пьер не во всем соглашалась с церковью и вследствие своего поведения никак не могла быть причислена к лику святых, ее вера в Бога оставалась непоколебимой.

Рядом с ней молча сидел ее муж, недовольно стиснув губы и рассматривая поющих прихожан. Копна неухоженных темных волос обрамляла волевое лицо, красивое, но потрепанное, несмотря на то что мужчине этому было всего тридцать восемь лет. Он нетерпеливо ерзал, мыслями уже находясь за пределами церкви. Майкл Сент-Пьер до сих пор ни словом не обмолвился жене о том, что вера его слабеет, и сейчас для этого определенно был не самый подходящий момент. Супругам и без того хватало проблем.

Мэри и Майкл направились к выходу вместе с остальными прихожанами, которые выстроились змеей, выгнувшейся к пастору. Все хотели пожать священнику руку, вопреки всему надеясь, что, быть может, хоть малая толика его святости при этом прикосновении перейдет и им на душу.

Отец Шонесси учтиво кивал каждому, отвечая на благодарность за проповедь, но за его легкой усмешкой скрывался вопрос: «Сможет ли кто-нибудь повторить хотя бы одно предложение из услышанного, не говоря уж о том, чтобы руководствоваться моими наставлениями в повседневной жизни?» Однако вдруг его лицо просветлело, ибо он поймал на себе взгляд Мэри Сент-Пьер.

— Замечательная проповедь, ваше преподобие, — сказала Мэри, не отрывая глаз от коротышки-священника.

Она словно разговаривала с ребенком — такой значительной была разница в росте. Заботясь о том, чтобы не смущать этим несоответствием отца Шонесси, Мэри всегда следила за тем, чтобы не приходить в церковь на высоких каблуках, но даже и без каблуков она зашкаливала за пять футов девять дюймов.

— Благодарю вас, Мори. — Священник крепко сжал ее руку обеими руками. — Поднимаясь на амвон, я всегда уверен, что могу рассчитывать на вашу улыбку.

На Майкла отец Шонесси не обращал ни какого внимания. Казалось, он его просто не видит. Почувствовав смущение мужа, Мэри улыбнулась, подталкивая его к священнику.

Наконец, словно передумав и не желая обижать Мэри, отец Шонесси кивнул Майклу:

— Здравствуйте, Майкл.

— Здравствуйте, Патрик, не слишком приветливо пробормотал тот в ответ.

За спиной Мэри скапливалась толпа нетерпеливых прихожан. Священник с неохотой выпустил ее руку.

— Да хранит тебя Господь, дитя мое.

— Благодарю вас, отец мой. И вас также.

Супруги Сент-Пьер направились по обсаженной деревьями аллее к стоянке, а отец Шонесси продолжил принимать благодарность паствы.

«Форд-торес» 1989 года выпуска выехал со стоянки у церкви и повернул на восток. Скрипящий и дребезжащий автомобиль был старым, но ухоженным. Майкл вел машину молча, устремив взор перед собой, погруженный в мысли. Мэри поняла, что ему опять больно. Ее муж удалился в тот мир, где запирался совсем один, чтобы решать свои проблемы. Но Мэри не желала сдаваться и упрямо пыталась разрушить эту стену, каждый раз изобретая новый подход. Сейчас у нее в глазах сверкнули веселые искорки, она улыбнулась и тронула Майкла за руку.

Он мельком взглянул на нее.

— В чем дело?

— Так, смахнула кое-что у тебя с плеча.

— Перхоть?

— Нет. Щепки.

— Что? — Искренне сбитый с толку, Майкл дернулся так, словно на нем сидел ядовитый паук. — Какие щепки?

— Те самые, которые ты носишь на плечах.[2]

Майкл скорчил гримасу, отчаянно цепляясь за свое плохое настроение.

— Патрик отличный парень, — продолжала Мэри.

— Он смотрит на меня сверху вниз, так, словно я могу заразить его паству какой-нибудь гадостью. Я думал, священник должен уметь прощать. — В его голосе прозвучала горечь.

— Майкл, такому коротышке, как Патрик, трудно смотреть на тебя сверху вниз.

— Мэри, взгляни на мир моими глазами, — бросил Майкл, не отрывая взгляда от дороги.

Мэри терпеть не могла, когда муж так резко ее обрывал. Происходило подобное нечасто, исключительно по выходным и, как правило, в течение первого часа после окончания мессы. Мэри понимала, что Майклу приходится очень трудно, но, в конце концов, это отнимало у него лишь один час в неделю. Кроме того, она видела мир его глазами; это получалось у нее всегда, и ей казалось, что Майклу пора обрести в жизни хоть немного покоя.

— Неужели мы каждую неделю должны проходить через одно и то же? — спросила Мэри, в знак примирения кладя руку мужу на колено.

В салоне машины наступила неловкая тишина.

Машины десятками выстроились вдоль обеих обочин дороги. Откуда-то доносилась оглушительная музыка Брюса Спрингстина. Неподалеку ревел океан; ветер с моря наполнял воздух запахом лета, который ни с чем невозможно спутать. Мэри прошла по вымощенной сланцем дорожке к серому зданию, потрепанному непогодой. Майкл подчеркнуто держался в пяти шагах позади, по-прежнему молчаливый и угрюмый. Мэри позвонила. Тишина. Она позвонила снова, и тут Майкл наконец нагнал ее. Дернув за ручку, Мэри распахнула дверь…

— Не знаю, подходящее ли у меня настроение для этого, — предостерег Майкл.

— А для чего у тебя подходящее настроение? — раздраженно спросила она, теряя терпение.

Майкл промолчал.

— Мы поздороваемся, через полчаса откланяемся и в два уже будем дома.

Взяв мужа за руку, Мэри провела его в дом. В комнатах было темно и подозрительно пусто. Мэри направилась в дальнюю часть дома, через просто обставленную гостиную, мимо обеденного зала, чувствуя, как с каждым шагом нарастает приглушенный гул голосов. Наконец она остановилась у раздвижных стеклянных дверей, завешенных шторами.

— Не забудь улыбаться, — шепотом напутствовала Мэри мужа.

Она раздвинула шторы, и взору открылось праздничное сборище. И не просто сборище — всем сборищам сборище. Терраса за домом была заполнена людским морем, выплеснувшимся на берег. Дымились три жаровни для барбекю, поднимая к небу языки пламени. Если на них и лежало когда-то мясо, то оно уже давно было кремировано и отправилось к богам. Огромные колонки извергали «Комнату сладостей», но завываниям Спрингстина с трудом удавалось состязаться с гомонящими гостями.

Мэри вцепилась Майклу в руку, и они нырнули в сумасшествие веселья. Она протащила мужа к свободному пятачку в глубине террасы, и им навстречу шагнул огромный медведь в человеческом обличье. Люди расступались перед ним, словно перед царственной особой, кивали и хлопали его по необъятной спине. Это был просто громадный мужчина: не сплошной жир, но и не мышцы, а просто здоровенная туша. Шести футов пяти дюймов роста, он возвышался над всеми.

Волосы цвета золотистого песка придавали гиганту сходство с серфингистом, но, наверное, подобрать доску по росту ему было бы очень непросто. Он радостно стиснул Мэри, и та потонула в его объятиях: великан, нежно ласкающий голубку.

— Наконец пирушку можно официально считать начавшейся, — прорычал гигант.

Освободив Мэри из своих огромных лапищ, хозяин дома обернулся и обнял Майкла, слегка придушив его.

— Как всегда, опоздали, — прорычал он.

— Мы ходили в церковь, — оправдываясь, произнесла Мэри.

Заглянув Майклу в глаза, великан спросил:

— Правда, что ли?

— Я молился за твою широкую, пропитанную виски душу. Лицо гиганта стало серьезным.

— Прошу прощения, прошу прощения. — Схватив голову Майкла своими здоровенными лапами, он привлек его к себе. — Все они похожи на задницы — у каждого есть по одной, и от них воняет. — Он шумно чмокнул Майкла в лоб и лишь после этого отпустил. — Рад, что вы приехали.

Только теперь Майкл смог наконец расслабиться.

Поль Буш пил сверх меры только тогда, когда у него появлялись на то более чем веские причины — что случалось крайне редко, не курил, а наркотики и вовсе были его заклятыми врагами. И вообще, если не считать слабости к жирному и мучному, Поль вел самый здоровый образ жизни, о каком только можно мечтать. За исключением одного раза в году. Каждый год приблизительно в одно и то же время Буш устраивал свой «День воспоминаний» — загул, продолжающийся целые выходные. Все, с кем он когда-либо встречался, разговаривал, дрался, целовался, знакомился в дороге, обнимался и состоял в браке, приглашались в гости, для того чтобы помочь ему надлежащим образом встретить приход лета. Это был праздник наслаждения жизнью и благодарности всему живому, и Поль, поскольку оплачивал все расходы, считал себя обязанным отведать все, в том числе и спиртное. Этим и объяснялось его нынешнее состояние: сбивчивая речь и глуповатая улыбка.

Ритмическое буханье музыки, парящее над толпой, внезапно потонуло в веселых детских криках и хохоте, которые приближались с каждым мгновением. И вот они уже были здесь, словно материализовавшись из воздуха, — мальчик и девочка лет шести, парочка юных ирландцев. Робби, старше на одиннадцать месяцев, и Крисси Буш, парочка очаровательных белокурых ангелочков с улыбками, способными согреть океанские глубины. Пробившись сквозь толпу гостей, дети бросились в объятия Майкла.

— Пошли на трамплин!.. — закричал Робби, ухватившись Майклу за левую руку.

— Нет! В песчаные замки! — вцепилась в правую руку Кристи.

— Эй, ребятки, а как насчет того, чтобы поздороваться? — с укором произнес Буш.

— Все в порядке, — остановил его Майкл, наслаждаясь вниманием.

— Оставьте же дядю Майкла в покое, дайте ему хотя бы пропустить штрафную, — попытался оттащить детей Буш.

— Но, папа… из всех гостей он единственный, кто будет играть с нами, — взмолился Робби.

Буш посмотрел сыну в глаза.

— Это потому, что он здесь единственный, достигший вашего уровня зрелости.

— Все в порядке, — повторил Майкл, опускаясь на корточки перед детьми.

— Папочка, ну пожалуйста…

Поль Буш был человек сильный, наверное, самый сильный среди собравшихся, однако во всем, что касалось его малышей, становился не просто слабым, а самой настоящей размазней. Он вскинул руки, признавая поражение, и повернулся к Майклу.

— Как тебе будет угодно, но если они тебя убьют, не жалуйся. — Ухмыльнувшись, Буш обхватил Мэри за плечи. — Красавица, не желаешь поразвлечься?

И они скрылись в толпе.

Майкл и малыши сидели на корточках прямо среди гостей так, словно это была отдельная комната. Подняв руки, Майкл помахал ладонями, показывая, что в них ничего нет. Дети недоуменно переглянулись. И вдруг он потянулся к ним и достал у каждого из-за уха по маленькому плюшевому слоненку. Более восторженных улыбок нельзя было представить.

Сидя за кофейным столиком вместе с другими женщинами, Мэри слушала обычную пустую болтовню. Все потягивали коктейли, закусывая чипсами и орешками. Разговоры крутились вокруг свежих сплетен, переходили на неудачные замужества и снова возвращались к сплетням. Мэри все это было совершенно неинтересно. Рядом с ней сидела женщина, которая также терпеть не могла этих претенциозных особ. Откинувшись назад, Дженни Буш, с трудом скрывая презрение, наблюдала за тем, как пестрая толпа друзей ее супруга и их жен общаются, болтают и пьют. Дженни ненавидела шумные попойки. Все эти лживые улыбки и неискренние жесты растворялись по мере того, как алкоголь смывал тщательно возведенные фасады, оставляя одну правду. Нельзя сказать, что Дженни не получала удовольствие в обществе подруг, однако сейчас был праздник ее мужа, и она предпочла не звать своих друзей, не желая обрекать их на этот разгул, — всех своих друзей, за исключением Мэри. Для Дженни Мэри была якорем, незыблемой скалой. Благодаря ей Дженни следила за своим языком; в противном случае уже давно бы взорвалась, жестко, в духе «пленных не брать», обрушив свой гнев на кого-нибудь из набравшихся приятелей или начальников Буша — или, что еще хуже, на жену начальника. Как правило, спиртное обнажало истинную натуру человека, и в большинстве случаев открывающаяся картина не нравилась Дженни, но она каждый год стоически терпела «День воспоминаний», надев на лицо улыбку и потягивая минеральную воду, — потому что миссис Буш терпеть не могла пьянки, но любила своего мужа.

— Как новая школа, тебя встретили хорошо? — пробился сквозь общий гомон ее хрипловатый голос.

Мэри кивнула, и в лучах полуденного солнца ее волосы сверкнули янтарем.

— У меня двадцать шесть самых толковых на свете ребятишек.

— Я с таким количеством не справилась бы, — заметила Дженни, забирая свои золотисто-каштановые волосы в хвостик. — Я сыта по горло своими двумя сорванцами.

Мэри улыбнулась.

— Я с радостью освобожу тебя от них.

— Подожди, вот появятся собственные, тогда посмотрим. — Дженни умолкла, увидев макушки своих детей, на мгновение мелькнувшие в толпе и снова исчезнувшие. — Тебе они кажутся такими милыми, но как только зайдет солнце… знаешь, они ведь ночные жители, активны всю ночь напролет. Оживают как раз тогда, когда ты готова рухнуть от изнеможения. О, при этом они могут лезть обниматься и целоваться, но это все напускное, детский заговор. А на самом деле они готовы в любой момент наброситься на тебя словно дикие звери.

Мэри усмехнулась, однако ее мысли уже были в другом месте. Взгляд ее изумрудно-зеленых глаз устремился в сторону пляжа, где играли в футбол. Дженни, заметив, что подруга отвлеклась, проследила за ее взглядом и увидела Майкла. Улыбнувшись, она подалась вперед и помахала рукой перед самым лицом у Мэри.

— Алло! Земля вызывает Мэри…

Непроизвольно отпрянув назад, Мэри смущенно улыбнулась, возвращаясь к действительности.

— Извини, — сказала она, украдкой бросив на мужа еще один взгляд.

— Дорогая, никогда не извиняйся за то, что испытываешь вожделение.

Футбольный матч был б самом разгаре; босые ноги воодушевленно месили горячий белый песок. Подвыпившие спортсмены переживали мечты и устремления далекой юности. Но Майклу казалось, что все они, судорожно дышащие, с пылающими лицами, вот-вот взорвутся. Разумеется, это были настоящие мужчины, которые ни за что не показали бы, что им больно, — по крайней мере, своим друзьям.

Получив подачу, Майкл отбежал назад, а затем сделал мощный бросок, отправив мяч по дуге высоко в чистое голубое небо. Поль Буш, несмотря на свои внушительные размеры, легко проплыл по песку к линии ворот, оставив преследователей далеко позади. Мяч опустился прямо ему в руки. Гол. Буш торжествующе подскочил вверх, подбрасывая мяч в воздух и ударяя себя кулаком в грудь. После чего неспешно побежал назад, принимая поздравления от игроков своей команды так, словно это очко приблизило к победе за Суперкубок.

— Персик, радоваться еще рано! — окликнул его Майкл, радуясь сыгранности.

Один из игроков команды соперника, услышав прозвище Буша, бросил на него насмешливо-вопросительный взгляд.

— Лучше не спрашивай, — сверкнул глазами тот, смахивая с лица соломенно-золотистые волосы.

Противники выстроились шесть на шесть, и Майкл ввел мяч в игру, отправив его через все поле. Команды медленно сошлись, поболтали о последнем рекламном ролике пива и, дружно крикнув, сцепились в борьбе за мяч. Буш, пригнувшись и упершись кулаками в песок, посмотрел влево и вправо и, наконец, на своего соперника. Размерами Джейсон был вдвое меньше его; обгоревшая на солнце лысина уже начинала покрываться волдырями, но, к счастью, обилие принятого пива притупляло боль. Выдержав взгляд Буша, Джейсон насмешливо проворковал:

— Персик? Это еще что такое?

Бушу в лицо ударила краска. Время, казалось, замедлило свой бег. Великан засопел словно бык, глубоко и размеренно.

Мяч ввели в игру. Буш, разъяренный зверь, свирепым движением повалил Джейсона, зарывая его в песок. Торжествующе посмотрев на поверженного ошеломленного противника, он со злорадной усмешкой проворковал в ответ:

— Извини…

Опустившееся за горизонт несколько часов назад солнце забрало с собой вес тепло весеннего дня. Вечеринка подходила к концу. Повсюду валялись пустые бутылки из-под пива; над жаровнями поднимались последние струйки дыма. Большая часть гостей уже отключилась, или отправилась домой, зачастую с посторонней помощью. Силы остались только у детей, которые продолжали без устали носиться из комнаты в комнату.

Майкл набросил на плечи Мори свою голубую спортивную куртку. Та зябко укуталась в нее, спасаясь от ночной прохлады. Собрав свои вещи, супруги Сент-Пьер направились к Дженни, дежурившей у входной двери.

— Мне надо будет захватить кое-что в магазине, — объяснил Майкл жене.

— Так поздно? — Мэри хотелось поскорее добраться домой и лечь спать.

Прежде чем Майкл успел что-либо ответить, Дженни привлекла Мэри к себе, целуя ее в щеку.

— Ребята, спасибо за то, что заглянули.

— Это вам спасибо за то, что нас пригласили, — с теплотой в голосе ответила Мэри.

— У нас кое-что осталось, заберите с собой. — Дженни протянула Мэри два больших пакета. — Это позволит вам продержаться по крайней мере до четверга, а вы поможете мне все лето не выходить из шестого размера.

— Майк?! — послышался откуда-то из дома заплетающийся голос Буша.

Оставив женщин у двери, Майкл направился на кухню.

— Во вторник обедаем вместе? — предложила Дженни.

О-ох, во вторник я иду к врачу, — сказала Мэри. — Может быть, в среду?

«У Маллигана»?

— В двенадцать часов, — хором согласились они.

Буш, в изрядном подпитии, плюхнулся за стол и достал бумаги.

— Мне нужен твой автограф. Майкл взял ручку.

— Спасибо за все. Для меня это очень много значит.

— Не сомневаюсь, ты для меня сделал бы то же самое, — сказал Буш, нянча стакан с виски.

— Я хочу сказать, малыши про меня ничего не знают, так? Майкл не нашел бы себе места от горя, если бы дети Буша узнали всю правду.

— Конечно не знают, И никогда не узнают.

Майкл листал бумаги, подписывая их, не вникая в содержимое; ему уже было известно, что это такое. Дойдя до последней страницы, он собрал все листы, аккуратно их сложил и пододвинул Бушу.

— Можно кое-что у тебя спросить?

— Валяй, — ответил Буш, наливая себе еще виски. Майкл на мгновение задумался.

— Сегодня здесь кроме меня был кто-нибудь еще?

— Дружище, я же тебе говорил, что пригласил тебя ради тебя самого, а не ради вот этого. — Буш указал на бумаги. — Наша дружба — не показуха. Обычно это поцелуй смерти, но, черт побери, что такое жизнь без риска? Ведь и Пэт Гаррет дружил с Билли Кидом.[3] К тому же кто еще согласится быть твоим другом? — Он одним махом опрокинул в горло целый стакан виски. — Но я должен быть с тобой честен: ты отличный парень, однако у твоей Мэри, намой взгляд, попка просто фантастически привлекательная.

Ухмыльнувшись, Буш рыгнул. Поднявшись с табурета, он положил Майклу на плечо свою руку-дубину и повёл его в коридор.

На следующий день, как и во все двадцать четыре предыдущих месяца, Буш заполнит бланки, которые только что подписал Майкл: один экземпляр для суда, один — для своего начальника, один — в архив. Это были официальные документы, на которых красовался герб штата. А под ним большими четкими буквами было выведено: «КОММИССИЯ ПО НАДЗОРУ ЗА УСЛОВНО-ДОСРОЧНО ОСВОБОЖДЕНИЯМИ ШТАТА НЬЮ-ЙОРК».