"Артур Филлипс. Ангелика" - читать интересную книгу автора

намерен я более попустительствовать этому... извращению природы. Ты
потворствуешь попранию моего авторитета. Оно тебя услаждает, - обвинил он. -
Отныне же - кончено. У Ангелики имеется спальня, где ей и должно спать. Ты
усвоила мои слова? Из-за тебя мы стали смехотворны. Неужели же ты слепа?
Отвечай мне. Отвечай!
- Однако, дорогой, если ей все-таки понадобится позвать меня в ночи?
- Поднимешься к ней. Или не поднимешься. Мне это безразлично до
крайности, да и ей, я почти не сомневаюсь, тоже. - Джозеф указал на
кроватку, неназойливо притулившуюся в изножье супружеского ложа, словно
только что ее заметил, словно одно ее существование извиняло его
бессердечность. От вида кроватки гнев Джозефа освежился; Джозеф пнул ее и
злорадно отметил искаженную одеяльную гладь. Его телодвижение было
рассчитано на Констанс, и та отступила. - Смотри на меня, когда я говорю. Ты
хочешь, чтобы мы жили, будто свора цыган? - Теперь он кричал, хотя она ему
не перечила, за семь лет ни разу не помыслила о подобном мятеже. - Или ты не
способна уже и на единичный акт послушания? Вот, значит, до чего мы
докатились? Пересели ее до моего возвращения. Ни слова более.
Когда на супруга накатывали приступы грубости, Констанс Бартон
помалкивала. Имперское настроение, в коем Джозеф воображал себя англичанином
высшей пробы, хорохорясь притом на манер италийского bravo,[1] безысходно
лишало опоры любой довод разума.
- Сколь долго ты медлила бы, если бы я наконец не избавил тебя от
бремени женской неколебимости?
Он все еще буйствовал пред безмолвием ее покор ства, намереваясь читать
нотации до тех пор, пока она вслух не оценит его благоразумие.
Увы, Констанс была зорче его: Джозеф волен дурачить себя, полагая,
будто всего лишь перемещает детскую кроватку, однако супруга его не так
глупа. Он слеп (либо изобразит слепоту) в отношении очевидных последствий
своего решения, Констанс же предстоит расплачиваться за его
невоздержанность. О, если бы возможно было упросить его обождать самую
чуточку, все треволнения испарились бы сами собой! Время установило бы меж
супругами иную, более прохладную общность. Таков жребий всех мужей и жен.
Разумеется, хрупкое самочувствие Констанс (и Ангелики) требовало от них с
Джозефом приспосабливаться поспешнее, нежели обычно, и потому она жалела
его. Конечно, она и сама желала сослать Ангелику вниз, однако позднее, когда
потребность в защищающем присутствии ребенка отпадет. До спасительного
берега оставалось всего ничего.
Однако Джозеф не потерпел бы отсрочки.
- Ты распустила себя и на многое смотришь сквозь пальцы. - Он застегнул
воротничок. - Ребенок тебя портит. Я дал тебе слишком много воли.
Лишь когда дверь в передней подтвердила отбытие Джозефа на работу,
Констанс спустилась в кухню и, не обнаруживая мук, что причиняли эти
распоряжения, попросила Нору подготовить для Ангелики детскую, позвать
рабочего, чтобы разобрал кроватку, кою девочка переросла, и перетащил к
новому ложу обтянутое голубым шелком эдвардсовское кресло из гостиной.
- Дабы я могла ей читать, - добавила Констанс и бежала изучающего
взгляда безгласной молодой ирландки.
- Кон, увидишь... перемена приведет ее в восторг, - пообещал Джозеф
перед уходом, явив то ли бесплодное радушие, то ли расчетливую жестокость
(ребенок восторгается расставанием с матерью). Констанс пробежалась пальцами