"Таисия Пьянкова. Тараканья заимка (Сб. "Время покупать черные перстни")" - читать интересную книгу автора

зимнего покоя, только-только начинает просыпаться да поворачиваться с боку
на бок, чтобы подставить свое залежалое тело под лучи молодого, ретивого
солнца.
От этого, знать, разворота и срывалась с поднебесного верховья лавина
кроваво-льдистого потока.
Рев взбесившейся Толбы да мелкая по земле дрожь берегового усилия, которое
еле удерживало этакую зверину в гранитных пределах, вдруг докатились до
Мармухина хутора, передались Корнею, оторвали его от зеркальной заботы,
принудили сообразить, в чем дело.
Поднялась Толба! И это чудо для старшого Мармухи оказалось не менее
важным. Потому он поспешил натянуть на себя понитку8, вздеть на голову
треух и малыми минутами оказаться на высоком берегу распаленной весною
реки.
Ему было хорошо видно, как по ту сторону Толбы набегали на берег да
скучивались по-над скалистой крутизною взбудораженные обзоринцы. Солидный
народ тревожной красотою весеннего своеволия восторгался очень даже
сдержанно, в то время как ребятня, да и молодежь с ходу подпадали под
настроение реки, полной дерзновенного воскрешения. Они ликовали: свистели
и хохотали, глотничали, намереваясь перекричать голос реки, и плясали под
дикие припевки, которые, однако, не были никому слышны, поскольку у
всякого стоял в ушах стозвонный мартовский набат. Но веселье оттого
казалось еще полнее.
Народ и накатывал, и отступал, а Корнею со своего берега казалось, что на
яру толпятся одни и те же люди, околдованные, как и сам он, жутким
великолепием торжества коренного характера Земли.
Вот и солнце мартовское, на восходе, казалось, робкое, притуманенное
дымкой неуверенности, успело когда-то взбежать на небесный пригорок
весеннего полудня и расхлестнуться во всю безоблачность теплыми лучами.
Отзывчивое небо полыхнуло накопленной за зиму лазурью. Крас-ноглинистый
поток Малой Толбы, под чешуёю наплавной, весенней накипи, засквозил
отсветом прямо-таки живой, густущей крови. И получилось так, что он вроде
бы отразил, увеличил и бесконечно размножил склоненное над водою лицо
Корнея Мармухи, его дикую неповторимость.
В необузданном разгуле природы обычно растворяются даже человеческие
мысли, а с ними и душевная боль. Вот и Корней, забывши о своих печалях,
упивался радостью природы. Он посмеивался над лихостью Толбы, что-то
подборматывал ее грому, кивал да покачивал головою.
Со стороны могло бы показаться, что стоит по-над кручею страшно добрый
зверь. Этот зверь уважает неистовый норов того зверя, который беснуется
под яром, любуется его неукротимостью, однако же заклинает его быть
поосмотрительней, посдержанней, что ли: играть, да не заиграться; пугать,
да не забываться...
Сколько бы еще длилось это заклинание, кабы со спины до Мармухи не
подскочил какой-то дурень, не толкнул бы его в загорбок, а затем не успел
бы ухватить его за шиворот понитки. И на том спасибо, что ухватил, иначе
нырять бы "доброму зверю" в ледяном потоке до самого океана.
Столь безоглядным шутником оказался Мокшей-балалаешник. Он, раньше прочих
гулевак услыхавший грохот весны, переполошил весь дом и наперед остальной
братии прикатил на берег Толбы. Нет, не весенняя удаль позвала к себе
Семизвона - выгнало его до реки желание поскорее убедиться в том, что