"Иосиф Пилюшин. У стен Ленинграда " - читать интересную книгу автора

голубом небе, сады и парки - в свежей зелени и цвету. Все это я видел много
раз, но теперь красота родного города казалась особенно привлекательной.
В полдень двадцать третьего июля тысяча девятьсот сорок первого года я
вместе с новобранцами маршем прошел через Ленинград на фронт, в направлении
города Нарвы.
Мы глядели на улицы, дома, парки и мысленно прощались с родными
местами. Далеко позади остались Нарвские ворота, а мы все еще косили глаза в
сторону города.
Сразу же по прибытии на место назначения мы вошли в состав 105-го
отдельного стрелкового полка, который располагался в небольшой деревушке.
Той же ночью наша рота была назначена в боевое охранение. Мы шли к
берегам Нарвы. Красноармейцы и командиры шагали молча, держа наготове
оружие.
Я с красноармейцем Романовым пробирался по мелкому кустарнику вдоль
берега реки. Петр шел впереди меня с такой ловкостью, точно на его пути и не
было мелколесья: не зашуршит ветка, не хрустнет сучок под ногами. Когда я
задевал головой или плечом за куст или под ногами ломался сухой прутик,
Романов останавливался и, глядя на меня, морщил свой широкий лоб, шипел
сквозь зубы:
- Ти-ше! Медведь.
Дойдя до указанного командиром места, мы залегли возле лозового куста.
Внизу широким потоком бежала вода.
В таинственной тишине леса было тревожно, любой шорох настораживал. Все
вокруг казалось необыкновенным, даже звездное небо как будто стало ниже и
почти прикасалось к вершинам сосен. Птицы давно утихли, лишь где-то во ржи
без умолку пел свою однотонную песню перепел: "Пить-полоть, пить-полоть,
пить-полоть..."
Тонкая пелена утреннего тумана медленно подымалась над рекой и лугами.
На опушке леса, укрывшись в зарослях, застонал лесной голубь: "Ууу-ууу". В
березовой роще стрекотала сорока. Белка, склонив голову набок, сверху вниз
смотрела на нас своими маленькими быстрыми глазками и звонко щелкала,
перепрыгивая с ветки на ветку.
На рассвете к нам пришел командир роты старший лейтенант Круглов. Он
лег на траву рядом с Романовым и не отрывал глаз от одинокого дома на
противоположном берегу реки. В доме, казалось, не было ни единого живого
существа: окна и двери забиты досками. Все говорило о том, что жилье
покинуто людьми.
Но вот я увидел, как в заборе, окружавшем двор, медленно открылась
калитка. Озираясь, вышла высокая женщина. Она была одета в необыкновенно
широкую полосатую кофту и длинную черную юбку. На ее плечах лежало
коромысло, на котором были повешены две корзины, наполненные бельем. Женщина
шла прямо по полю к реке. Дойдя до берега, она поставила одну корзину на
траву, а с другой стала медленно спускаться к воде.
Глядя на женщину, я вспомнил родную Белоруссию. Бывало, вот так же моя
мать поднимала на плечо коромысло с корзинами и шла на речку Сорьянку
полоскать белье. "Где она теперь? - думал я. - Осталась ли на занятой
немцами белорусской земле или ей удалось уйти вместе с беженцами?" С болью в
сердце подумал о семье, которую недавно оставил в Ленинграде: "Что сейчас
делают жена и дети? Как живут они?"