"Борис Письменный. О, Пари..." - читать интересную книгу автора

статью до конца, постепенно выворачивая меня из невинного светлого дня в
мертвящую нереальность. Которая, я знаю, всегда сторожит за углом и которую
я ненавижу. Я выбросил тошнотворную сигарету. Глянул в сторону стойки на
празднично возбужденных своих попутчиков. После статьи они показались мне
бескровными призраками, голыми бревнами, измочаленными на лесосплаве.
Осыпанными конфетти бессмысленных модных вещей из их аккуратно упакованных
чемоданов. Дурная перспектива эта, по логике вещей, была не дальше веселого
Парижа.
Я вскочил с кресла и зашагал быстрым шагом по залу ожидания, чтобы
прогнать навождение. Вернулся, отыскал злополучный журнал, скрутил, задвинул
поглубже в мусорный бак. Был страшно зол на себя.

На меня находит, случаются эпизоды патологической чувствительности.
Бывает, среди полного здравия бросит в жар, почувствую завтрашнюю
температуру, заартачусь, не пожелаю переходить через пустынное шоссе,
откажусь от румяного пирога с рыбной начинкой, от которого вскоре все будут
мучаться животом... Ипохондрик? А что, если я экстрасенс!
Не особый любитель воздушного транспорта, я, помнится, в детстве
воображал, рисовался, что хочу быть пилотом, раз на то была мода. Позже,
влюбленный в белобрысую свою одноклассницу, бессовестно поддакивал ей,
когда, высвобождаясь из моих рук и шмыгая носом, она шептала - 'хорошо бы
прокатиться на самолетике'. Меня интриговала подоплека ее неуместных
хотений. Не мог решить, что она имела в виду - лучше прокатиться, чем
обниматься, или, чтобы совместить то и другое?

Теперь я летаю без лишних эмоций. Как все. Без мечтаний, но и без
страха. Говорят, фантаст Айзик Азимов не летал никогда в жизни. Что с того?
Его тоже призвали на небо, только из сохранности его домашних покоев. В наше
время полеты-обычное, рутинное дело. Какой-то процент разбивается; какой-то
процент умирает от тяжелой болезни (хорошо говорить о процентах!). На
дорогах погибают во много раз больше, чем на самолетах, которые, как
известно, падают и всякий раз на поезда. Все это так. Тем не менее, я и
сейчас считаю массовые перелеты противоестественным делом.

Когда громада с населением многоэтажного дома начинает неистово
дрожать, нехотя трогается, разгоняется безудержно в тартарары, готовая
взорваться, я только молюсь, надеясь на милостивое окончание экзекуции. До
чего ненавижу сырым яйцом болтаться в руках неподконтрольного, неизвестного
мне оператора. Предпочитаю дорогу железную. Куда лучше сидеть-считать
пролетающие столбы, водокачки, глазеть на любой скучнейший пейзаж, дремать
под перестук пассажирского поезда. К сообщению между Европой и Америкой это,
увы, не относится. (Туда не ходят поезда! - заметил старухе дед в их
знаменитой дискуссии.) К тому же поездом натурально ехать в какой-нибудь там
Рыбинск или Кустанай. В Париж нужно лететь. Чья душа не летает в Париж, хотя
бы в мечтах?

Когда закрадывается тревога, мое чудодейственное средство - немедленно
оглядеться, чтобы превратиться в увиденное, во что-нибудь благоразумное,
надежное в своей благоразумности. Во время болезненной операции, например,
изучать увязку балок на потолке, размышлять о хитроумности сверкающего