"Борис Письменный. Субурбия" - читать интересную книгу автора

марксизма, участливо спросил меня - Как я добрался? Как мое самочувствие и
какая снаружи погода? - стандартные здесь вопросы служителей медицины и
полиции для обнаружения невменяемости субъекта.
Самочувствие мое было неплохое, потому что с утра я успел, побывал у
зубного; этой экзекуции я опасался по-настоящему; еще раз убедился в
безболезненности американского врачевания и мой зуб перестал ныть.
Итак, успокоив меня морально отвлекающими вопросами, полковник
прикрепил контакты к моим рукам и голове; щелк-раз - оставил в углу синий
ночник; щелк-два - началось. Из полутьмы вопросы следовали один за другим,
безразличным голосом:
- Уносили что-либо с работы, вам не принадлежащее?
- А карандаш считается? - думал я, пробуя языком подлеченный зуб. На
всякий случай сказал: - Нет.
- Выпиваете? Случались ли на службе конфликты личного характера?
Неприязнь? Обида?
На каждый из таких вопросов я был бы не прочь пуститься в часовую
беседу, как у нас заведено, но тут от меня ждали ответа быстрого 'да' или
'нет', без объяснений - чуткий аппарат сам заметит малейшие 'сосудистые
признания'.
У кого не бывало конфликтов, кто не выпивал, скажем, по случаю
праздника? Чепуха какая-то, мне было смешно. Смешно и радостно, оттого, что
мой зуб совсем уже не болел. Лаская его языком, я механически отвечал - Нет,
нет, нет...
- Нет, не б о л и т, - думал я; в вопросы стало вслушиваться даже лень.
Когда зажегся свет, меня, как после хирургической операции, проводили в
комнату отдыха, поинтересовались - способен ли я сам добраться домой? В той
же комнате находились другие пациенты; пили таблетки, утешали друг друга.
Сидевший рядом человек, закрыв глаза, щупал пульс у себя где-то на шее. Я
поискал свой там же, не нашел и поехал домой.
Ответ приходит в Компанию по закрытой почте, через две недели, после
тщательного анализа начерченных аппаратом кривых. Короче, на работу меня
взяли без заминки. Теперь не прочь бы знать - от чего я там так упорно
отнекивался? Интересно, правда.

На одно из своих самых первых интервью я катил на любезно одолженном
автомобиле - попробуй в субурбии доберись иначе из пункта 'А' в пункт 'Б'.
Еще свежи были в памяти этапы эмиграции - залипшая в ящике открытка ОВИРа,
как всегда неожиданная, похоронно-подобные наши посиделки-провожания в
гулкой опустевшей комнате...
Машина неслась по хайвэю, а я все не мог поверить, что уже в США, я сам
рулю на свою американскую деловую встречу. Прикидывал в уме, что во мне
осталось советского - носки, трусы, блокнот во внутреннем кармане. Нутро,
думаю, еще советское. И забубенные мотивы-куплеты советских шлягеров
продолжают упорно морочить голову: не спеть бы, гляди, ненароком Етку-Ленку,
а то и Ленина, что в тебе и во мне...
В таких размышлениях проскочил я нужный съезд с хайвея; разворот назад,
из вредности, мне долго не попадался. Замечательная скорость машины и
гладкость шоссе вместо радости уже наводили тоску. Местность была
незнакомая; положившись на интуицию, я взял первый попавшийся выход. Не
знаю, был это 'кленовый лист' или 'морской узел', только, чувствую -