"А.Пятигорский. Вспомнишь странного человека." - читать интересную книгу автора

развязке, - compris?" Вот что он заставил меня услышать.
Вопрос о моем "отречении" (в кавычках) был решен. Я
восстановился в вузе и не жалею об этом вынужденном
поступке, поскольку - и к этому нас вынуждает
объективный взгляд на вещи - прогресс все-таки достигнут
неслыханный, несмотря ни на что, - он перестал резать
ладонями воздух. - Что же касается слов, сказанных отцу
Вадимом Сергеевичем, то не являются ли они
идеологическим обоснованием предательства?"
"А он - жив?" - еще раз очаровательно
улыбнувшись, спросил Шлепянов. "Не знаю. У меня, когда
роман с моей невестой Анной Васильевной начинался, еще
до ее брака с дураком этим Быстриковым, - она скоро его
бросила, конечно, поскольку он ее не удовлетворял ни в
физическом, ни в нравственном отношении, - так она с
меня слово взяла: чтоб, говорит, всех этих Нейбауэров,
Дрейнеров, Кондауровых и Фонихиных и духа здесь не
было. Я обещал и верен этому обещанию по сей день".
Он очень устал. Мы откланялись. "Изменить свою
схему жизни, - сказал Шлепянов, когда мы шли по
Маросейке, - невероятно трудно. Еще труднее, чем в
зрелом возрасте полностью перейти со своего языка на
другой. В этом - огромный риск. Человек, меняющий
схему, скажем, в середине своей жизни, может неожиданно
оказаться в конце чужой или даже снова в начале своей
собственной. Неудивительно, что Вадим Сергеевич
предпочел продолжение - и завершение - своей схемы
крайней опасности ее смены. А уже самое бессмысленное
- это уехать в другой мир, продолжая жить в своем. Так
вот именно и живут безнадежные души в чистилище, по
Сведенборгу. Не забывайте, однако, что им-то, Вадиму
Сергеевичу и Михаилу Ивановичу, в 1918-м было чуть
больше тридцати, а вам уже тридцать семь, и ни о каких
опасных изменениях схемы вашей жизни пока что и мысли
не было". Я, разумеется, стал возражать, что какая уж там
опасность, когда оставаться было опасно, а не уезжать. Ведь
все эти, из его компании, кого "взяли" или "брали", - это
от них-то ни следа, ни пылинки не осталось, а уехавшие
выжили все-таки в основном. И не мог Вадим Сергеевич не
знать, что он всегда, день и ночь, на очереди туда же. Но
сам я чувствовал, что довод этот банален и упускает из виду
что-то очень важное.
"Это две очень разные опасности - опасность
сменить схему и опасность смерти, - подумав, ответил
Шлепянов. - Я предполагаю - и только на основании
того, о чем мы с вами сейчас узнали, - что Вадим
Сергеевич не считал себя ни жертвой, ни даже объектом
совершавшегося в те дни и года. Напротив, он должен был
бы себя считать хотя и не явным, но субъектом, более того
- действователем, агентом в событиях того времени. А у