"Александр Пятигорский. Древний Человек в Городе" - читать интересную книгу автора

Но скоро мы позабыли обо всем на свете. Студент водил нас от одного
квартала к другому. Необычные, чудныhе, низкие - не выше трех этажей европей
ской городской застройки начала века - дома. Низкие и широкие двери,
окна чуждых нам пропорций и форм. Однотонность фасадов, неожиданно
сменяющаяся многоцветностью в духе модерновских театральных декораций. Почти
полное отсутствие на улицах машин и прохожих дополняло впечатление "красивой
чужести" (по выражению Гутмана) Города. На улицах было совсем тихо - все
звуки выплескивались из домов, словно вибрирующих от наполнявших их голосов.
Мы проходили по вымощенной синими и зелеными плитками Главной Площади
Средней Трети, когда Гутман, поровнявшись со Студентом, спросил
по-французски (английский он знал плохо): "Не могли бы вы мне объяснить,
почему, несмотря на явное нежелание властей Города пускать сюда иностранцев,
столько людей во всем мире стремится в Город?"
Студент остановился и хитро улыбнулся в мою сторону: "Помните, что
сказал Бенджамин Франклин?" - "Франклин? Он, кажется, изобрел громоотвод".-
"Не только, Профессор, ему также принадлежит афоризм, что в мире есть только
две определенные и неизбежные вещи: смерть и налоги. Так вот, в Городе НЕТ
налогов. Ни для своих, ни для чужих".- "А как у вас со смертью,- не
удержался я,- тоже не как везде?" - "Со смертью у нас все в порядке. С нашей
собственной, я имею в виду. Что же касается чужой, то, кажется, за последние
девятьсот шестьдесят лет мы почти никого не убивали - во всяком случае, в
коллективном порядке".
"Чудеса! - воскликнул Гутман.- Так прямо и никого? А кстати, коллега,
откуда у вас такой великолепный французский? Вы воспитывались во Франции или
здесь, с французским гувернером?"
Студент не ответил. Мне показалось, будто он немного помрачнел. Желая
устранить некоторую неловкость, возникшую, по-видимому, из-за непривычки
Студента к вопросам, заданным в русской или индивидуально гутмановской
манере, я объяснил Гутману, что, дескать, знать или не знать французский для
Студента - не важно. Он своего рода князь и как таковой был, видимо, либо
рожден с готовым французским, либо парапсихически обучен ему в младенчестве.
Гутман посмотрел на Студента несколько подозрительно, и я даже
испугался, что он ему сейчас скажет что-нибудь свое, заветное, наподобие
того, что его, Студента, жареный петух еще в жопу не клевал. Но я тут же
успокоился, сообразив, что по-русски Студент все равно не поймет, а на
французский такая специфически культурная идиома едва ли переводима.
"Нет,- твердо сказал Гутман,- вам просто фантастически повезло, что за
последнее тысячелетие у вас не было ни войн, ни революций".
Эта фраза, на мой взгляд, ничем не примечательная и вполне безобидная,
произвела ошеломляющий эффект на Студента.
"Послушайте, Матвеич,- сказал я по-русски несколько заискивающе,-
Студент только что продемонстрировал нам вашу же старую идею о том, что
разные культуры могут понимать друг друга лишь при условии неполного
понимания ими самих себя. Поэтому, чтобы понять Студента, нам, может быть,
следовало бы несколько умерить наше собственное культурное самосознание. Ну,
отказаться хотя бы от части нашего исторического опыта, что ли".
Студент встал перед Гутманом и, холодно на него глядя, произнес
высокомерным фальцетом: "У нас не было войн и революций не потому, что нам
везло, а потому, что мы их НЕ УСТРАИВАЛИ, а у вас они были не потому, что
вам не везло, а потому, что вы их УСТРАИВАЛИ. Везение здесь категорически ни