"Андрей Платонов. В звездной пустыне" - читать интересную книгу автора

И это чувствовал в себе Чагов. Всегда в нем пела и тосковала душа, и
было легко жить в этой обреченной звездной пустыне, окруженным синими
манящими безднами, машинами и товарищами.
- В безнадежности надеяться,- прошептал Чагов и улыбнулся.
Жизнь в нем была так велика, что он всегда смеялся, когда говорили
смешное или несуразное, как бы он ни тосковал в это время.
Ночь шла и не проходила. Чагов сидел на дне оврага, и легко,
бессознательно играла в нем мысль, как кровь, била по жилам.
Потоки звезд шли над ним. Один раз тень беззвучно молчащей птицы
скользнула по траве, по белому серебру росы. Внутри его все затихло, и он
прислушался, перестал дышать и замер, как зверь. Потом пощупал руки,
способные разорвать пасть льва, и засмеялся.
Вместе с кровью и теплом шла в его тело вольная мысль и делала за него
работу познания. В такие минуты он бессознательно и без желания был
ясновидящим.
Может быть, потому, что сам мир - только прозрачная, беззвучная
ясность, и наша воля, наш труд, наше сомнение затемняют его.
В черной, еле шевелящейся Массе механиков и мастеровых мысль также
текла из глубин тела и не управлялась сознанием, а была стихией и бурей.
И иногда, редко, тайно от самих себя, при безумных взрывах энергии в
машинах и в Массе, мы смутно ощущали эту податливую, слишком покорную
мягкость материи, и наша энергия, не находя модного сопротивления, нечаянно
уходила на разрушения, уносилась, как гранитная глыба в пустом
пространстве, удваивая скорость с каждым моментом.
Мы тогда напрягались, регуляторы ставили на полную скорость, мы
размахивались и ударяли в пустоту и сами падали. Может, нету мира. Но
машины дробили металл, подшипники накалялись, моторы выли, и здания от них
дрожали - и мы сомневались.
Но в такие минуты нас охватывала тоска, и мы сокращали напор энергии,
под ними исчезала материя.
Чагов вспомнил эти миги, когда машины перегружали сверх нормы до
невозможного, когда в кочегарках плавились дверцы топок и динамо ревели и
между проводами вспыхивали молнии, когда забывалась наука и выступало
человеческое безумие и вера в свои машины, в сознательность организованного
металла, в товарищество жизни с материей, и над всем телом Массы, слившейся
с машинами, бегал и охватывал, и пронизывал его электрический ток разум
работающей Массы, урегулированная точная мысль, новое великое сознание.
На вершинах труда исчезает мир, и ты свободен, и тебе не страшно. Не
пустыня кругом тебя, а убегающие от тебя звезды. Ты свободен, ты больше не
ненавидишь, не любишь и не мыслишь. Ты только знаешь. И другая неведомая
сила взорвется в тебе, какой тут нет имени.
Нежно и тонко где-то далеко запела птичка, будто заплакал ребенок.
Чагов посмотрел на небо, на тишину, и старая боль от нестерпимой зовущей
красоты вселенной впилась в него. Будто позвала она его, как девушка,
которую Чагов всегда любил и которой не было на свете: - Родной мой!
И он заплакал, как одинокий древний человек. Звезды в мраке качались,
как цветы, и оседала густая роса.
Чагов поднялся и вышел из оврага. Далеко также горел и не потухал
костер уснувшего человека. Выл гудок на заводе, распуская ночную смену, и
тяжело дышала паром электрическая станция. Он вспомнил машины, великих