"Виктория Платова. В тихом омуте..." - читать интересную книгу автора

***

...После этого были еще два года стажировки на "Мосфильме". Меня, как
самую безответную, сунули в редактуру одной из занюханных мосфильмовских
студий. Я добросовестно отсидела на нескольких картинах, хотя ни разу не
попала даже во второстепенные титры, Я перевидела множество режиссеров и
еще больше - актеров: от живых классиков ("полуживых классиков",
обязательно ввернул бы Иван) до безобразно повзрослевшей Красной Шапочки
из культового фильма моего детства. Я нигде не засветилась и не написала
ни строчки.
Нимотси так и не защитил диплом; он периодически пропадал и возникал
снова. Наши отношения после смерти Ивана приобрели какой-то странный
характер - мы не могли существовать друг без друга и в то же время безумно
друг друга раздражали - полным отсутствием вкуса к жизни и засевшей
глубоко в подкорке мыслью: все было бы по-другому, если бы Иван был жив...
Вскладчину мы сняли комнату в маленькой квартирке на Автозаводской -
у глухой старухи Элины Рудольфовны. Самым примечательным в старухе была ее
кошка Соня, страдавшая своего рода кошачьей нимфоманией и напропалую
занимавшаяся своего рода кошачьим онанизмом.
Иногда она не давала нам спать целыми ночами. "Завидую кошачьему
темпераменту, - резюмировал тогда Нимотси, залезая головой под подушку. -
У вас, у баб, одно на уме".
За все это время у меня не было ни одного мужика, если не считать
угарной пьяной ночи, проведенной с племянником Элины Рудольфовны -
казачьим есаулом Михой из Нальчика - Миха приезжал в Москву по делам
своего опереточного казачьего войска. Не было даже самого завалящего
романа. Я не представляла интереса даже для мосфильмовских осветителей и
ассистентов операторов, за которыми прочно закрепилась слава терминаторов,
трахающих все, что движется и излучает тепло.
Нимотси целыми днями валялся на продавленном хозяйском диване,
покуривал анашу и читал Себастьена Жапризо. Растительная жизнь его вполне
устраивала.
"Мой рододендрон", - называла я его.
"Моя жертвенная коза", - называл он меня.
Со страной происходили немыслимые вещи, после путчей, восстаний,
финансовых пирамид она становилась другой. Становилась другой и Москва -
но все это проходило мимо меня; время уходило, как песок сквозь пальцы,
мне оставалось лишь терпеливо ждать собственного конца.
После сошедшей на нет стажировки я устроилась в видеопрокат, Нимотси
откуда-то приволок видеомагнитофон - и жизнь наша как-то упорядочилась.
Я приносила с работы кассеты, и целыми ночами мы с Нимотси смотрели
все подряд, иногда устраивая склоку из-за фильмов: я просто обожала
мелодрамы, но с обязательным счастливым концом, Нимотси же тихо млел от
боевиков и фильмов ужасов.
Он вдруг возненавидел серьезный кинематограф, большие режиссерские
имена вызывали в нем приступы глухой ярости - в такие минуты я жалела его,
маленького, талантливого человека, не справившегося со своей судьбой.
Один раз кто-то из далекого киношного мира вспомнил о нем, о его
фильме, получившем когда-то Гран-При - нам даже позвонили, но Нимотси
откровенно выматерился в трубку под надсадный рев жаждущей ласки кошки