"Виктория Платова. Любовники в заснеженном саду (Том 1)" - читать интересную книгу автора

"Возможно - да, возможно - нет". Дурацкое выражение, восемь лет назад
привезенное ими из свадебного путешествия, из итальянской Мантуи, где они
зачали Никиту-младшего. Никите хотелось думать, что в Мантуе, хотя сразу
же после Италии, в коротком, дышащем в затылок промежутке, были Испания и
Португалия, но... "Возможно - да, возможно - нет" - дурацкое выражение,
украшающее эмблемы княжеского дома Гонзаго. Никиты-младшего больше нет, а
лабиринты остались. Они до сих пор скитаются в этих лабиринтах - Инга и
Никита - до сих пор.
Боясь наткнуться друг на друга.
И все равно натыкаются.
Еще чаще они натыкаются на вещи Никиты-младшего, на его игрушки - целое
стадо гоночных машинок со счастливым номером Шумахера, кирпичики "Лего",
роботов-трансформеров, безвольную мягкую фауну, набитую синтепоном...
Автоматы, пистолеты, недоукомплектованные подразделения солдатиков,
паззлы, книжки...
Инга до сих пор читает эти книжки - вслух, в гулкой пустой детской, - и
тогда Никите начинает казаться, что она помешалась. "Возможно - да,
возможно - нет", говорит в таких случаях Инга. Это те немногие слова,
которые она все еще говорит ему.
А Она и вправду похожа на Ингу.
Должно быть, Инга такой и была - до встречи с Никитой. Длинноволосая
ухоженная блондинка двадцати трех лет, никаких мыслей о родах, после
которых так разносит бедра. Аккуратно вырезанные ноздри, аккуратно
вырезанные губы, надменная тень капитолийской волчицы в глазах -
сестры-близнецы, да и только! Вот только Инга выскочила замуж за первого
же встреченного брюнетистого симпатягу без роду-племени, наплевав на
другого, совсем не такого симпатичного лошка-мужа... А Она, не будь дурой,
взнуздала самого перспективного жеребца в бизнес-табуне - пусть
немолодого, но под завязку упакованного. Его, Никиты, нынешнего хозяина.
Вдовца.
Теперь уже - вдовца.
Но он об этом еще не знает. И никто не знает. Никто, кроме Никиты.
Надо же, дерьмо какое! Хозяйская жена в хозяйской ванной - с аккуратной
дыркой во лбу. И он, Никита, на пороге. Его не должно быть здесь, в этой
ванной, отделанной под мрамор и такой стерильной, что даже кокетливое биде
кажется выпаренным в автоклаве. Его не должно быть здесь, - и он здесь.
Дерьмо, дерьмо, дерьмо!...
Все так же не отрывая взгляда от розовой от крови воды, в которой парило
Ее тело, Никита сбросил кроссовки и на цыпочках двинулся к джакузи. Носки
сразу же промокли - от почти незаметных крошечных лужиц на мраморном
патрицианском полу.
Вода была еще теплой. Парное молоко, сказала бы Инга. Но она давно не
говорит об этом. Табу. У них много слов-табу: парное молоко, вода, озеро,
кувшинки, песок, дети, мальчик, август, воскресенье, мой малыш, смеяться,
крошка Вилли-Винки потерял ботинки, я люблю тебя... Никто больше не
говорит Никите: "Я люблю тебя". Ему говорят: "Ты - убийца собственного
сына".
Ему говорят об этом, даже когда молчат.
Ему говорят об этом, даже не произнося имени вслух: ведь его собственное
проклятое имя - это благословенное имя Никиты-младшего. Имя - табу. Больше