Сергей Юрьевич Кусков
Мирные люди

Мирные люди, или Путешествие Нины Васиной на исходную позицию

Пакет из Генерального штаба курьер привез глубокой ночью. Командир расписался в получении, дождался, когда огни курьерского мотоцикла исчезнут за домами, а звук растворится в ночи, и вскрыл пакет. Прочитав бумагу, он понял, что спать в эту ночь больше не придется, и мысленно похвалил себя за то, что сумел подняться, не потревожив Нину, когда услышал снаружи треск мотора.

Командир перекинул тумблер громкой связи, прикрутил регулятор звука почти до минимума, чтобы не нервировать личный состав сверх необходимого (подъем посреди ночи – и без того стресс, а если еще и на полную громкость!), и объявил тревогу. Потом снял трубку с аппарата и позвонил в кабину локомотива.

Через несколько минут бронепоезд малым ходом сошел с запасного пути и двинулся к перрону.

Среди публики, что оккупирует по ночам вокзалы, – челночных торговцев, мелких жуликов, бомжей, пассажиров местных поездов и прочего плацкартного люда – появление бронепоезда у платформы вызвало смятение мыслей и чувств. Кто-то что-то крикнул, двое или трое подхватили свои баулы и рванули вдоль путей в темноту. За ними устремились другие, теряя по дороге сумки, кошельки, надежды и иллюзии.

С шипением выпустив облако пара, бронепоезд остановился, дверью штабного вагона напротив столба. Висящий на столбе фонарь, отбрасывая резкие тени, освещал метров двадцать окружающего пространства, а за пределами этого круга действительность существовала в виде неясных теней и размытых силуэтов, почти сливающихся с черным фоном ночи.

Тяжелая бронированная дверь откатилась в сторону, и на платформу спрыгнул солдат. Он повел перед собой автоматом, и последние остатки вокзальной публики, те, кто никуда не побежал, ибо некуда спешить и нечего спасать, сгинули в темноте. Солдат заглянул под вагон, но, не дожидаясь, пока он закончит осмотр местности, на перрон уже спустился командир. Он посмотрел на часы, потом на столб: тот ли? Похоже, тот. Ветер трепал нижний край приклеенной к столбу предвыборной листовки, которая призывала выбрать действующего Гаранта Конституции (он же по совместительству Главнокомандующий) на очередной срок. Гарант смотрел с листка на избирателя, придерживая левой рукой поставленную торчком Конституцию. Под картинкой было написано крупными буквами: "Гарантирую!" На Конституции в верхнем углу стояла свежая надпись "Секретно" – законодательная норма, действующая только в условиях войны или чрезвычайного положения. Выборы прошли больше полугода назад, а мирное время всего четверть часа как кончилось, но кто-то уже успел привести предвыборную агитацию в соответствие.

– Здравствуйте, полковник! – раздалось за спиной настолько неожиданно, что командир вздрогнул, оборачиваясь. Солдат – тот вообще подскочил, рывком развернулся в ту сторону, откуда прозвучал голос, и крикнул:

– Стой, стрелять буду!

Прозвучало это, впрочем, не слишком убедительно.

– Обязательно будете, но позже, – подтвердил человек в черном кожаном плаще, с черным чемоданчиком типа "дипломат" в руке. Именно он сказал "здравствуйте, полковник" и вызвал нервную реакцию солдата. Подошел он на удивление незаметно. Они с командиром постоянно держали под наблюдением пространство вокруг себя, как того требует Боевой устав, и оба могли поклясться, что еще пару секунд назад здесь никого не было. Чтобы за это время приблизиться к ним из темноты, надо бежать – незаметно это не сделать.

Командиру в первый момент, когда он увидел человека в плаще, показалось, что тот – копия Главнокомандующего на листовке. Затем, присмотревшись получше, он удивился, как ему вообще пришла в голову подобная мысль. Узкое лицо, тонкие губы, бесцветные глаза – чуть похоже, но не более того. Только лоб с залысинами такой же, как на листовке, изготовленной, впрочем, явно с рисованного портрета, а не фотографии. А при виде огромных, как локаторы, ушей полковнику вспомнился эпизод времен учебы в училище – одно из занятий по тактике. "Отражение инопланетного десанта " – так, помнится, называлась его тема.

– Здравствуйте, – ответил он и замолчал, ожидая продолжения. Если это тот человек, который им нужен, он должен сказать условную фразу. Если нет – тогда надо как-то его спровадить, чтобы не мешал.

Человек в кожаном плаще тоже молчал. Потом, как будто спохватившись, произнес:

– Ах, да, конечно! Полковник, вам правда никто не пишет?

– Отчего же, пишут, – ответил полковник. – Вот, написали, что будут ждать на этом месте. Вы не меня ждете?

– Не вас, но нам, возможно, по пути.

Обмен кодовыми фразами закончился, и полковник спросил будничным тоном:

– Я хотел бы видеть документ, подтверждающий ваши полномочия.

– Документ есть, но я не могу вам его предъявить. Он за подписью Главнокомандующего, а она секретная, как вы, очевидно, понимаете.

– Что за чушь?! – возмутился командир. – Я пятнадцать минут назад держал в руках приказ из штаба с его подписью!

– Так вы, наверное, тогда еще стояли на запасном пути? – спросил человек в плаще. Полковник кивнул. – Ну, вот видите? Это было в мирное время… Показать вам бумагу я теперь не имею права. Я же не знаю ваш уровень допуска.

– Я могу вам его сказать.

– Не можете, – жестко возразил человек в плаще. – Не можете по той же причине. В военное время меры обеспечения секретности совершенно иные, чем в…

– Ну, хорошо, – перебил полковник, теряя терпение. – Проверить ваши полномочия я не могу, но не пускать же мне в поезд неизвестно кого!

– Можете и не пускать, – пожал плечами человек в плаще, – но вы готовы взять на себя ответственность за возможные последствия? Всю ответственность.

Полковник секунду подумал, представил эти последствия и шагнул в сторону, пропуская человека в плаще в вагон.

– Какие будут дальнейшие указания? – спросил командир.

– Никаких, – ответил человек в плаще, точнее, уже без плаща, который он повесил во встроенный шкафчик. – Я не вмешиваюсь в оперативное управление. Командуйте, выполняйте задачу, поставленную вам в приказе.

– У меня предписание на случай объявления войны: сойти с запасного пути и выдвигаться на исходную позицию, – сказал полковник, – только позиция в нем не обозначена. Так куда выдвигаться?

– Вперед. Путь один, другого нет. Только перед тем, как двигаться вперед, подгоните поезд к четвертому пакгаузу.

– Зачем? – спросил полковник.

– Принять боеприпасы. Их подвезут туда.

– У меня боекомплект полный, – возразил полковник.

– Ничего, возьмем немного сверх полного комплекта. Десяток снарядов атомной артиллерии, по пятнадцать килотонн.

– Какого калибра? – спросил полковник. Спросил машинально, просто по профессиональной привычке. Как оказалось, не зря спрашивал.

– Восьмидюймовые, – ответил его собеседник.

– У меня нет восьмидюймовых орудий. Шесть дюймов максимум.

На лице человека без плаща отразилось смятение:

– Как же так? Ведь мне говорили…

Впрочем, он тут же нашел выход:

– Ничего, все равно. Раз такое дело, возьмем не десять снарядов, а только два.

– Но зачем?! – полковник ничего не понимал. – Зачем тащить с собой снаряды, если ими нельзя стрелять?!

– Смысл обладания ядерным оружием, – назидательно сказал человек без плаща, – состоит не в том, чтобы им воевать, а в том, чтобы оно было, и противник об этом знал. Вот пусть оно у вас и будет, а об утечке информации, чтоб знал противник, уже позаботились. Десяток, я сказал, брать не стоит, а двух достаточно. Или вы думаете иначе?

Полковник думал иначе, но не стал этого говорить. Он скомандовал по телефону машинисту, затем обернулся и спросил:

– Как мне вас называть? Документ вы не показываете…

– Не имею права, – развел руками человек без плаща. – Зовите меня инспектором.

– Так это что, инспекция? – удивился полковник.

– Нет. Это не инспекция. Но я – Инспектор.

Слово "Инспектор" прозвучало так, как будто это не должность, а имя собственное.

– Кстати, полковник, – продолжал инспектор, – почему в вашем поезде не приведены в боевое положение зенитные пулеметы? Я, когда шел мимо, не увидел ни одного.

– Зенитных пулеметов у меня нет, – хмуро ответил полковник. – У меня скорострельные пушки. Если я подниму их в боевое положение, они будут задевать контактный провод. У них стволы чуть-чуть длиннее, чем у пулеметов. Как раз до провода.

Полковник очень не хотел выдвигаться без защиты от нападения с воздуха, но решения проблемы не знал.

– Да, это упущение, – сказал инспектор. – Впрочем, все еще поправимо. Подгоняйте поезд к пакгаузу.

В служебном помещении пакгауза, куда пришли полковник с инспектором (вдвоем, по настоянию последнего), горел яркий свет, на тумбочке закипал чайник, и водитель автопогрузчика болтал с кладовщицей и еще какой-то женщиной, сидевшей здесь непонятно зачем: то ли за компанию, то ли просто так. Увидев чайник, инспектор оживился и потребовал освободить помещение. Кладовщица с водителем пытались ему возражать, но он набросился на них с неожиданной яростью и чуть ли не тычками выгнал за дверь. Полковник помог инспектору – больше словами, чем действием. Когда водитель, последний из складских, перешагнул порог, инспектор внезапно обратился к полковнику:

– Вы тоже выйдите.

Тот пожал плечами и вышел.

Окно служебного помещения выходило внутрь пакгауза, и через него было видно все, что происходит внутри. Из "дипломата", который он принес с собой, инспектор достал телефонную трубку старинного образца – черную, с медными ободками, коричневой деревянной вставкой посередине и загнутой кверху воронкой у микрофона. Из стиля "ретро" несколько выбивалась белая пластмассовая коробочка, прикрученная к деревянной вставке изолентой. От коробки тянулся шнур с обычной штепсельной вилкой на конце.

Инспектор выдернул из розетки вилку чайника и включил вместо него свой аппарат. Тотчас же на коробке загорелась красным светом неоновая лампочка. Инспектор поднес трубку к уху и начал говорить – в окно было видно, как шевелятся его губы, но, конечно, ни слова не слышно.

Он разговаривал недолго – наверное, минуту с небольшим, – затем выдернул из розетки шнур и снова включил чайник. Трубку убрал в "дипломат", открыл дверь и сказал:

– Можете заходить. Полковник, распорядитесь погрузкой. Снаряды сейчас будут, я только что говорил с Главнокомандующим.

Инспектор вышел, и кладовщица спросила полковника:

– Он у вас клоуном работает или из психушки сбежал?

– Вы не знаете современных технологий связи, – возразил полковник. – А передача сигналов через осветительную сеть – это даже не вчерашний день. Водители троллейбусов, кстати, переговариваются по троллейбусным же проводам.

Снаряды оказались упакованы поодиночке – каждый в опломбированном деревянном ящике с многочисленными наклейками и двумя бирками. Одна болталась на проволоке – мятая, алюминиевая, с семизначным номером (причем первые цифры – далеко не нули!), надписью "15 кт" и какими-то датами. Другая (из оцинкованной стали, судя по цвету) была аккуратно прикручена шурупами прямо к доске, и на ней виднелись иероглифы.

– Это что? – поинтересовался полковник у инспектора, который пришел лично присмотреть за погрузкой.

– Сделано в Китае, – ответил тот.

– Вы хотите сказать, что снаряды китайского производства?! – спросил полковник чуть не с ужасом.

– Почему бы и нет? – пожал плечами инспектор. – Хотя, на мой взгляд, это скорее относится к таре.

Услышав о таре, полковник успокоился. Китайская тара – это нормально. Это в порядке вещей.

Снаряды уложили в боевом отделении второй батареи так, чтобы по возможности не спотыкаться о них, но в бронепоезде лишнего места не бывает, и ящики все равно мешали. После этого поезд снова вышел на основной путь и остановился перед выходным светофором. Стояли долго, полковник, не выдержав, позвонил в кабину локомотива, и машинист сказал, что горит красный. А затем они с инспектором услышали странные звуки над головой – как будто кто-то шагал по крыше, да еще и при этом катил что-то тяжелое, деревянное.

Инспектору, впрочем, звуки странными не показались: он знал их происхождение.

– Сейчас снимут провод, и поедем, – сказал он полковнику.

Тот, кто шагал, и то, что катилось, перемещались вдоль крыши вагона. Потом вдруг послышался короткий крик и глухой удар, который донесся уже не сверху, а сбоку.

Полковник повернул рукоятку, и снаружи приподнялась тяжелая стальная крышка, прикрывающая смотровую щель. Полковник выглянул наружу через триплекс, инспектор последовал его примеру, открыв соседнюю щель.

Какой-то человек лежал между путями на спине, раскинув в стороны руки и ноги, еще двое склонились над ним. Потом осторожно подъехал микроавтобус "Скорой помощи". Спереди примерно на две трети длины он был перекрашен в камуфляжные цвета, свежая краска влажно блестела. Задняя часть оставалась белой.

Из машины выскочил врач с чемоданчиком, нагнулся над лежащим, потом присел, раскрывая чемоданчик.

– Вот безалаберный народ! – сказал инспектор с осуждением. – Совершенно не думают о технике безопасности, считают, небось, что война все спишет!

Полковник не ответил, он наблюдал за манипуляциями шофера "Скорой помощи". Тот тоже вышел из машины, открыл заднюю дверь и нагнулся, чтобы достать оттуда что-то – полковник думал, что носилки, но в руках у водителя оказались ведерко и кисть, которой он принялся дорисовывать камуфляж.

В это время паровоз дал гудок, и поезд двинулся вперед, набирая скорость.

Черный силуэт светофора на фоне чуть менее черного леса машинист заметил, когда передняя платформа уже с ним поравнялась, если не проехала еще дальше. Луна, хотя и почти полная, уже зашла, к тому же небо ближе к рассвету плотно затянули тучи.

Светофор не горел, что ждало за ним поезд – неизвестно. Машинист рванул рукоятку тормоза – завизжали тормозные колодки, под колеса посыпался песок. Лязгнули сцепки, в патронных коробках пулеметов зазвенели ленты, и старшина второй батареи Полещук не удержался на ногах и ударился коленом об угол ящика с атомным снарядом. Китайцы пустили на ящики хорошую сибирскую древесину, поэтому было больно.

Полковник, который собирался прилечь хотя бы ненадолго, едва не упал на спящую на нижней полке Нину, но в последний момент ухватился за край верхней полки. На ходу застегивая пуговицы кителя, только что перед этим расстегнутые, он выскочил из купе – разбираться.

Паровоз самым малым ходом приближался к светофору, и машинист уже видел что-то квадратное, висящее на столбе. Вблизи, в свете маленького фонарика, оно оказалось листом фанеры с нарисованным на нем зеленым кружком. Ниже для тех, кто не поймет рисунка, было подписано: "Зеленый".

"Светомаскировка, мать их так!" – подумал машинист. Потом подумал еще и выключил фонарик.

Позвонил командир, машинист доложил обстановку. Бронепоезд медленно вползал на какую-то станцию. Стрелочные фонари тоже не горели, и вообще ни одного огня не горело, и машинист послал помощника на переднюю платформу – на всякий случай; мало ли что там нарисовано на фанере, висящей на выходном светофоре. С автоматом, фонариком и радиостанцией помощник залег на платформе за бруствером, выложенным из мешков с песком.

На фанерке, что висела на выходном светофоре, было написано "Красный".

Бронепоезд остановился, и тут же на командном пункте появился инспектор, которого разбудило внезапное торможение. Узнав причину задержки, он возмутился и потребовал одновременно двигаться вперед, не обращая внимания на светофоры, и разобраться со станционным начальством.

– Колея одна, а мы не в машине, в случае чего на обочину не свернем, – сказал на это полковник, и они пошли искать начальство.

Дежурного начальника станции они обнаружили в небольшом домике из белого кирпича (потому и увидели его в темноте довольно быстро), разгороженном на четыре неравные части: почти половину занимал зал ожидания, а кроме того, имелись буфет, касса и кабинет начальника. Коридор не в счет, а удобства располагались на улице.

Начальник, сухонький, но вполне бодрый дедок (и это несмотря на предрассветное, самое сонное время), силами ожидающих поезда пассажиров оборудовал светомаскировку зала. Они еще не закончили, поэтому света в зале жгли минимум – единственную тусклую настольную лампу в одном из углов.

Дед отдал распоряжения и повел гостей к себе в кабинет. Инспектор первым делом спросил его:

– У вас военный комендант назначен?

– Никак нет! – ответил начальник.

– В таком случае властью, предоставленной мне Главнокомандующим, назначаю вас военным комендантом станции… как называется станция?

– Громада, – ответил дед. -…Военным комендантом станции Громада в звании… э-э… вы в каком звании вышли в запас?

Увы, это было так давно, что дед уже не мог вспомнить.

– Ладно, сойдет и так, – решил инспектор. – А теперь, комендант, объясните нам, почему на выходном светофоре горит красный.

– Как это горит?! – всполошился вновь назначенный комендант. – Я же им сказал: всё выключить!

Дед вознамерился бежать, выяснять, почему не выключили, или, может, снова включили, но полковник уточнил:

– Ничего там не горит. На фанере написано.

– Ф-фу! – комендант отер пот со лба. – Я уж думал… Так это… нельзя дальше ехать. Партизаны путь взорвали.

– Что за чушь?! – возмутился инспектор. – Какие партизаны? Мы на своей территории, правда, полковник?

Полковник кивнул. Комендант же махнул рукой и сказал осуждающе:

– Так ведь народец-то здешний какой! Хлебом не корми, дай взорвать что-нибудь, или под откос пустить! Как услыхали про войну, так сразу косяком и в лес. Люди видели, сказывают, взрывчатки у них цельная машина с собой!

– Тем более, нужно двигаться вперед, – заявил инспектор, правда, не очень решительно; и вообще, по наблюдениям полковника, он сейчас стал ростом на пару сантиметров ниже обычного. – Ремонтную бригаду выслали?

– Ремонтной бригады тут нет. В Великом бригада, через перегон, – ответил комендант.

– Ну, вы им хотя бы позвонили? – допытывался инспектор.

– Никак нет!

– Почему?! – брови инспектора полезли вверх.

– В целях звукомаскировки.

– Какой еще звукомаскировки?! – инспектор ничего не понимал.

– Ну, я думаю, если светомаскировка, то и звукомаскировка должна быть, – пояснил комендант.

– А вот это правильно, – инспектор сразу успокоился. – Что-что, а бдительность у вас на высоте…

Тут его взгляд упал на стоящий на тумбочке чайник и рядом с ним розетку в стене. Инспектор попросил полковника и коменданта на минуту выйти, а сам открыл "дипломат", который постоянно носил с собой. Выходя из кабинета, полковник на миг оглянулся через плечо – инспектор втыкал в розетку вилку от своего аппарата.

Через пару минут полковнику и коменданту было позволено вернуться в кабинет. Инспектор сказал слегка торжественным тоном:

– Ремонтная бригада выехала из Великого. Когда отремонтируют путь, прибудут сюда. Мы же, чтобы не терять время…

– Партизаны могут напасть на ремонтников? – вполголоса спросил полковник у коменданта.

– Да нет, ну что вы! – комендант замахал руками. – Они, вообще-то, ребята не злые. Своих не трогают, только рельсы взрывают. -…Не терять время, проведем здесь митинг перед отправкой бронепоезда на фронт, – продолжал инспектор. – Есть у вас место, чтобы построить личный состав?

– У пакгауза, – ответил комендант. – Там…

– Очень хорошо, – перебил его инспектор. – Обеспечьте трибуну, соответствующий моменту лозунг и духовой оркестр. Даю вам полчаса.

В полчаса комендант не уложился, на подготовку ушел почти час, и инспектор не преминул бы ему попенять, если бы к назначенному времени не отвлекся на другие дела. Сначала он долго препирался с полковником, требуя, чтобы тот вывел на митинг весь личный состав. Полковник настаивал, что надо хотя бы минимум людей оставить для несения боевого дежурства. Особенно сейчас, в условиях войны. Неизвестно, сумел бы он настоять на своем, но тут со стороны Великого подошел ремонтный поезд, и инспектор переключился на него.

Ремонтники сообщили, что путь не взорван, только на протяжении трехсот метров с одной стороны аккуратно скручены все гайки, да пара рельсов унесена. Вроде бы недалеко их унесли, что-то длинное блестело в кустах на краю леса, но ремонтники не рискнули туда лезть – прикрутили рельсы из запаса, что взяли с собой.

Трибуну сколотили на скорую руку, она производила впечатление хлипкости и крайней ненадежности, и двое станционных служащих поздоровее подпирали ее с боков, чтобы и в самом деле не упала. Народа, впрочем, на нее влезло немного: командир бронепоезда с заместителем, инспектор и комендант станции.

Самое невероятное – был оркестр! Он стоял около трибуны и ждал команды. Полковник никак не предполагал, что комендант сумеет найти музыкантов, но, как оказалось, дольше всего возились с трибуной.

Ветер трепал натянутое меж двух жердей полотнище с написанным на скорую руку "Миру – мир! Война войне!" Бойцы стояли строем, лицом к трибуне, за которой был виден бронепоезд с поднятыми к небу скорострельными пушками, и инспектор обращался к строю:

– Товарищи офицеры, прапорщики, сержанты и солдаты! Так должен был я обратиться к вам, следуя букве устава, но я скажу проще: товарищи однополчане!

Он сделал паузу, чтобы оценить реакцию слушателей. Слушатели молчали, и он продолжил:

– В народе говорят: хочешь мира – готовься к войне. Мы – мирные люди! Вряд ли найдется другой народ, желающий мира в такой степени. Мы готовились. Этот бронепоезд, на котором вы отправляетесь в бой, – тоже свидетельство нашего миролюбия. И я не открою Америки, если скажу, что кое-кому решительно не нравится наша миролюбивая политика! Извините за невольный каламбур.

Инспектор снова сделал небольшую паузу – передохнуть – и с новыми силами продолжил:

– Вам, наверное, приходилось слышать, что война – это продолжение политики другими средствами. Но если наша политика – это политика мира, можем ли мы воспользоваться этими средствами? Можем, говорю я вам! Более того, имея дело с противником, который мира не хочет и к войне не готовится, мы просто обязаны действовать этими средствами! И если для того, чтобы принести нашему миролюбивому народу желанный мир, потребуется война, то пусть нас не остановит наше миролюбие!

Инспектор набрал в грудь воздуха и закончил свое выступление:

– Так вперед зову я вас, в бой за торжество мира над войной!!!

И, обернувшись к коменданту, негромко сказал:

– Давайте марш.

Комендант перегнулся через перила трибуны.

– Вася, давай! – крикнул он пареньку лет пятнадцати, тот взмахнул руками, и оркестр грянул "Прощание славянки".

Оркестр состоял из пяти человек: трубы, тромбона, геликона и барабана. Пятым был дирижер Вася, который, собственно, не дирижировал, а просто махал руками, задавая темп. В трубы дули здоровенные мужики с рожами, красными то ли от натуги, то ли по жизни, а барабанщиком был такой же, как начальник станции, пенсионер, едва видимый из-за барабана. Он бухал в туго натянутую кожу колотушкой и одновременно лупил медной тарелкой по другой такой же тарелке, прикрученной к барабану проволокой с обратной стороны.

При первых звуках марша откуда-то из-за пакгауза, к которому больше подходило слово "лабаз", донесся вой, нарастающий с каждой нотой. Казалось, воют бабы, по старинному обычаю; но никаких баб не могло быть в радиусе полукилометра от станции – так распорядился инспектор.

Он считал этот обычай чрезвычайно вредным. Именно из-за него, полагал он, всякая война поначалу складывается для нас неудачно, и лишь потом наступает перелом.

Армия, провожаемая бабьим воем, не может победить. Победу принесут не эти женатые мужики – этих противник выбьет подчистую, – а восемнадцатилетние мальчишки, которые придут им на смену. Девчонки, провожающие их – у кого есть девчонки, – не воют в голос, а молча кусают губы, стараясь не разреветься вслух.

Конечно, и из этих не все дойдут до Победы – меньшинство. Что поделаешь, война!

Чтобы не подрывать воинский дух солдат, обеих женщин из штата служащих станции – буфетчицу и посудомойку – отправили домой, закрыв буфет. (А кассирши не было, касса по ночам не работает.) Те, конечно, смылись с радостью, не дожидаясь смены. Пассажирок из зала ожидания тоже разогнали по домам, сказав, что поездов в ближайшее время все равно не будет. Разошлись, но не с радостью, а с ворчанием…

– Что это?! – спросил инспектор коменданта, услышав вой.

– Собачки, – ответил комендант. – Питомник тут у нас. От железной дороги. Служебный. Для охраны, то, сё… Как эту играем, они завсегда так, а с чего – ляд их знает!

– С-суки! – раздраженно бросил инспектор.

– Кобели тоже имеются, – машинально уточнил комендант. Инспектор так глянул на него, что комендант подумал: лучше бы это были бабы, случайно пропущенные при зачистке станции!

А оркестр играл, и даже не слишком вразнобой и не сильно фальшивя. Когда-то у марша были слова, причем не один вариант, и их пели под эту музыку. А потом один поэт с неправильными взглядами, к тому же сомнительной национальности, написал свой вариант текста. Собственно, ничего не было предосудительного в этом тексте, кроме личности автора, но с той поры – как отрезало. И словами "Прощания славянки" стали слова команды.

Забрав у инспектора мегафон, полковник набрал в грудь воздуха и крикнул, стараясь перекричать собачий вой (а это было не просто):

– Экипаж! Р-равняйсь! Смир-р-рна!! Напр-ра! Во!! Шагом!! Мар-р-р-рш!!!

– Полковник, это надо прекратить, – сказал инспектор. – Немедленно, слышите?!

Полковник оглянулся в поисках вестового, но тот, похоже, хорошо знал свое дело, потому что на трибуне вместо него уже стоял сержант из разведвзвода. Полковник негромко отдал команду, сержант спрыгнул с трибуны и, на бегу стаскивая с плеча автомат, устремился к лабазу. Когда передние шеренги бойцов подходили к бронепоезду (идти-то, слава богу, всего ничего), за лабазом раздались первые выстрелы, и сразу же за ними – лай и скулеж.

– По местам! – скомандовал в мегафон полковник. Одиночные выстрелы сменились короткими очередями, собаки уже не выли, а визгливо лаяли. Лающих оставалось все меньше, и гудок паровоза заглушил последнюю очередь. Паровоз дернул, лязгнули сцепки, и старшина Полещук снова ударился о китайский ящик, хуже всего – тем же местом.

Сержант подбежал к поезду и вскочил на подножку уже на ходу.

Нине снилось Черное море.

Прошлым летом они отдыхали в поселке около Новороссийска. Военных в нем было много, причем не только отдыхающих. Здесь строилась новая база для Черноморского флота (Севастополь так или иначе достанется НАТО, все идет к тому), и большинство составляли военные строители.

Почти каждый вечер на площадке перед поселковым Домом культуры, которую местные называли кто плацем, кто майданом, играл духовой оркестр. (На задах в это время ребята из стройбата дрались с какими-то местными черными. Точнее, не местными, просто давно здесь осевшими: ингушскими беженцами, или крымскими татарами, не доехавшими до Крыма, или месхетинцами, которых вообще нигде не считали за местных и отовсюду гнали. Отсюда тоже гнали, но не очень активно.) Оркестр играл в основном вальсы; и еще какие-то мелодии, которые Нина считала фокстротами, но на самом деле могло оказаться что угодно; и "Yesterday", случалось, играл, и тромбонист, который вел сольную партию, даже внешне чем-то походил на Леннона.

Во сне они гуляли возле Дома культуры, когда оркестр заиграл "Прощание славянки". Тромбонист, похожий на Леннона, в это время отложил тромбон, вытащил откуда-то волынку и заиграл на ней что-то тягучее, похожее на зимний собачий вой. А потом люди на майдане начали что-то кричать, где-то за домами зазвучали выстрелы, загудел паровоз, и Нина проснулась.

Поезд дернулся и поехал вперед, а затем в купе вошел Андрей.

– Что это было? – спросила она.

– Проснулась? Митинг был.

– А стрельба?

– Тебе приснилось, наверное.

Рассказывать ей о собаках он не хотел.

– А что за митинг? – снова спросила Нина.

Он помолчал, потом нехотя сказал:

– Война.

– С кем?!

– С теми, кому не нравится наша мирная внешняя политика.

– Издеваешься? – обиженно спросила Нина.

– Нет, – ответил он. – Что сам знаю, то и тебе сказал. Кто б еще меня просветил?

Она больше не задавала вопросов. Полковник открыл один из шкафчиков и достал оттуда кофемолку.

– Извини, в постель не предлагаю, – сказал он наполовину шутя, наполовину всерьез. – У нас гость.

Он не хотел выставлять на стол растворимый кофе: страна-изготовитель вполне могла оказаться из лагеря противника. А на зернах клейм нет, и всегда можно сделать вид, что кофе произведен в Латинской Америке врагами наших врагов.

Те из офицеров, кто был не слишком занят и мог себе позволить не перекусывать на ходу, а составить компанию командиру, пришли в салон штабного вагона. Полковник, представив им инспектора, теперь поочередно представлял их ему:

– Капитан Хасанов, командир первой батареи. Капитан Звягин, командир второй батареи. Старший лейтенант Мороз, военврач. Лейтенант Мережко, командир разведвзвода. Нина, моя жена, – и, после небольшой паузы, – здесь заведует библиотекой.

Нина, увидев инспектора, долго и внимательно на него смотрела, пытаясь вспомнить, где она его видела раньше. Она заметила и то, как он вздрогнул, когда полковник представлял ему военврача Мороза. Другие не обратили на это внимания.

Когда полковник представил Нину, инспектор оживился, как будто хотел произнести тост "за присутствующих здесь дам". Впрочем, сейчас же выяснилось, что причина его оживления иная.

– А почему вас не было на митинге? – обратился он к ней. – Боевое дежурство в библиотеке, да? – и он саркастически посмотрел на полковника.

Нина смутилась, она не знала, что сказать. Причина "я спала, меня никто не разбудил" казалась ей совершенно несерьезной. Муж пришел на выручку:

– Потому что библиотекарь не является военнослужащим. Эта штатная единица относится к вольнонаемному гражданскому персоналу.

– Тогда почему вы не остались дома, а следуете с бронепоездом на театр военных действий? – снова спросил Нину инспектор.

– Мой дом здесь, – спокойно ответила она. – У нас нет другого дома.

Инспектор вопросительно посмотрел на полковника. Тот пояснил:

– Мы пытались реализовать полагающийся мне жилищный сертификат – вы знаете, получается ерунда. В столичных или областных городах это несерьезная сумма, а в городах поменьше нового жилья практически не строится. А вторичный рынок любит живые деньги.

– И что, не было никаких вариантов? – спросил инспектор.

– Почему же, были, – сказал полковник. – Был, например, один вариант в вагончике.

– В каком вагончике? – тупо спросил инспектор.

– Деревянном, – ответила Нина. – На рельсах. Мы решили, что лучше здесь.

– Почему?

– Бронепоезд новый, звукоизоляция хорошая, она же и тепло держит, – сказал полковник. – И отопление включаю я сам, а не комендант, который мне не подчиняется.

– Но ведь пребывание в прифронтовой полосе может быть опасным! – сказал инспектор.

– Зенитной артиллерией тоже я распоряжаюсь, не только отоплением, – напомнил полковник. Инспектор, с минуту помолчав, решил перевести разговор на менее скользкую тему.

– Полковник, скажите, как вам удалось пробить для вашего поезда единицу библиотекаря?

– Никак, – ответил полковник. – Когда я принимал поезд, она уже была в штате.

– Библиотека – это хорошо, – продолжал инспектор. – Это, можно сказать, дополнительный резерв. У вас ведь паровоз?

Нина положила ложечку на блюдце и спросила ледяным тоном:

– Что вы имеете в виду?

Стало очень тихо. Инспектор глянул на Нину, укололся о ее взгляд и уткнулся в свою чашку. Минуту, или три, или десять продолжалось молчание, потом она снова спросила тем же тоном:

– Так это была шутка?

– Да, конечно, – промямлил инспектор, не поднимая глаз.

Нина стояла у окна и смотрела на места, мимо которых шел бронепоезд, выдвигаясь к исходной позиции.

Она давно привыкла к тому, что окном служила смотровая щель с толстым пуленепробиваемым стеклом, и для того, чтобы посмотреть в окошко, надо повернуть ручку и открыть снаружи бронированную крышку. И к тому, что стекло нельзя опустить, тоже привыкла.

Поезд проходил мимо какого-то поселка или городка, и почему-то между ним и железной дорогой, почти у самой насыпи, шли два ряда столбов с натянутой на них колючей проволокой. А потом она увидела людей.

Люди стояли к ней боком, а лицом к трибуне, которую она тоже увидела, только не сразу. Люди изображали собой некоторое подобие строя, но было видно, что это толпа, несмотря на одинаковую одежду цвета хаки. Люди не были военными. Военными были другие, в камуфляже, с автоматами, цепочкой окружавшие тех, что в хаки. И те, что стояли на трибуне, тоже явно были военные, хотя и не в камуфляже и без оружия.

А потом ей показалось, что сквозь бронированную стенку доносятся какие-то ритмичные удары. Нина увидела репродуктор на столбе – скорее всего, звук шел из него. Неудобно изогнувшись, она прижала ухо к стенке, но так и не расслышала чего-либо, кроме этих ударов, только в бок ей уперлось что-то твердое. Она глянула туда – это оказалась металлическая рукоятка для открывания бойницы, через которую можно просунуть наружу автоматный ствол.

Нина повернула рукоятку, бойница открылась, и из нее донеслись металлические звуки. -…Под ночью слепою немало пришлось нам пройти! – орал репродуктор. – Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит…

Конец строчки заглушил гудок паровоза, как будто бронепоезд давал знать людям: вот он я, уже не на запасном, а на основном пути.

Гудок оказал на толпу цвета хаки совершенно неожиданное действие. Люди повернули головы к железной дороге, а потом вдруг разом бросились на цепочку автоматчиков и на тех, которые на трибуне. Автоматчики вскинули оружие, и даже как будто прозвучали первые очереди, но волна цвета хаки захлестнула их. Взлетела над толпой и упала обратно солдатская каска, потом взметнулся прикладом вверх автомат и тоже обрушился вниз, наверное, на чью-нибудь голову. Автомат был старый – проверенное десятилетиями изделие Калашникова, приклад которого по убойной силе мало уступает пуле.

Мелькнуло станционное здание, встроенное в проволочное ограждение так, что, войдя со стороны путей, на другую сторону выходишь уже в зону. Мелькнула табличка с названием станции – Воля. А потом столбы с проволокой повернули перпендикулярно пути и потянулись вдаль, к горизонту.

Пулеметчик из последнего вагона дал длинную очередь над толпой – на прощание, и на всякий случай тоже. Трассирующая очередь поверх голов хорошо укрепляет если не боевой дух, то хотя бы дисциплину.

Полковник работал с картой. Инспектор молча сидел в углу, и его молчание нервировало полковника. "Шел бы ты к себе, что ли!" – думал он, но инспектор продолжал сидеть.

Наконец он встал, но не направился в отведенное ему купе, а принялся ходить взад-вперед, еще больше раздражая полковника. Тот, чтобы хоть как-то отвлечься, задал вопрос:

– Инспектор, вы не знаете, когда мне наконец укажут позицию, которую я должен занять? За то время, пока мы едем, можно уже войну выиграть, и проиграть тоже, а в эфире – тишина. Только коммерческие радиостанции, но они-то, наверное, и после конца света еще будут передавать, пока оплаченное рекламное время не кончится.

Инспектор пожал плечами:

– Это естественно. Режим секретности, радиомолчание. Ваш радист, надеюсь, тоже в эфир не выходит, только слушает? (Полковник кивнул.) Кстати, отдайте мне карту.

– Это еще почему?

– Потому что она секретная. Вашего уровня допуска я не знаю и не могу допустить, чтобы с секретной картой работал неизвестно кто. Тем более на моих глазах.

Инспектор потянулся рукой к листу, но полковник быстро отдернул его, сложил и сказал:

– Слушайте, я вашего уровня допуска тоже не знаю и не могу доверить секретную карту неизвестно кому! И скажите спасибо, что я вас вообще сюда пустил, в поезд!

– Спасибо, – сказал инспектор, – но карту отдайте.

– Не отдам, – сказал полковник. Он убрал карту к остальным листам в сейф, аккуратно его запер и решил для себя, что за ключом надо тщательно следить.

"Рзд. Диплодоки" – было написано на табличке, висевшей на стене бревенчатого домика. Прочитав надпись, полковник негромко усмехнулся: шутники, все-таки, эти путейские инженеры, которые придумывают станциям названия! Ерофей Павлович в Сибири, или Африканда на Кольском полуострове, по соседству со станцией Полярные Зори… А здесь вот – разъезд Диплодоки.

– Однако не вижу я пока ни одного диплодока, – сказал лейтенант Мережко, разглядывая станцию через триплекс. – Попрятались, носа не кажут.

– Вот пусть твои ребята их и разыщут, – сказал полковник. Отчаявшись дождаться указаний от командования, он принял решение с ближайшей станции выслать разведку. Обстановка была совершенно неясная. Указаний от командования не поступало, в эфире пусто, только коммерческие радиостанции гнали обычную пургу. Ночью в свете полной луны наблюдатель из зенитного взвода заметил самолеты, которые немного в стороне прошли параллельным с бронепоездом курсом – то ли наши направлялись бомбить противника, то ли противник только что отбомбился по нашим.

На прямо заданный вопрос: что сказал ему Главнокомандующий при очередном сеансе связи – инспектор ответил:

– Это секретная информация, полковник. Все, что нужно, вам сообщат в положенное время, а пока продолжайте выполнять ранее поставленную вам задачу.

Полковнику порой казалось: сам факт того, что страна ведет какие-то военные действия, тоже глубоко засекречен.

Через вентиляцию в вагон проникал запах дыма: то ли на разъезде недавно что-то горело, то ли кто-то топил баню. Бронепоезд остановился. Полковник потянулся к сейфу – достать карту, – но тут на КП явился инспектор. Открывать сейф при нем полковник не стал.

Инспектор пришел со своим "дипломатом": он явно собирался в очередной раз связаться с Главнокомандующим. Отпустить его одного полковник не решался, а послать с ним Мережко – выходило не по чину.

– Ставь задачу своим ребятам, и пойдешь с нами, – сказал полковник лейтенанту.

В станционном домике не было ни души. Кабинет начальника станции оказался заперт, что инспектора явно обескуражило. Мережко вознамерился взломать хлипкий замок штык-ножом автомата, но тут инспектор увидел в углу комнатушки, служившей подобием зала ожидания, титан с водой и рядом, на стене, розетку. Он устремился туда, на ходу открывая "дипломат", и замок остался цел.

Полковник в это время заинтересовался узкой лестницей, ведущей куда-то на чердак или в мансарду. Вдвоем с лейтенантом они поднялись наверх и наткнулись на дверь с табличкой "Радиоузел". Полковник толкнул дверь – она оказалась не заперта.

Внутри все выглядело так, как будто здесь только что был кто-то: окно открыто, сигнальные лампочки на аппаратуре горят, только все регуляторы громкости скручены на минимум. "Тоже, что ли, звукомаскировка?" – подумал полковник и на пробу повернул одну из ручек вправо. -…Несчастный случай! – бодро сообщил контрольный динамик, а затем из него понеслась разухабистая мелодия, никак не соотносящаяся с представлением о несчастном случае. После подобного вступления, подумал полковник, в самый раз будет какая-нибудь частушка на грани приличий. Он повернул еще один регулятор, и первые слова песни раздались одновременно из контрольного динамика и из большого репродуктора за окном:

– Вчера была среда, сегодня понедельник! А я опять стою без дела и без денег! Но на челе…

Услышать продолжение им с лейтенантом не дал инспектор. На слове "денег" он с криком ворвался в радиоузел и принялся щелкать тумблерами, крутить ручки, потом что-то сломал, и на середине строчки песня оборвалась.

– Что вы делаете?! – закричал он на полковника. – Вы же едва не выдали противнику план совершенно секретной операции, которую я только что обсуждал с Главнокомандующим!

– Какой операции? – оторопело спросил полковник.

– Операция "Колун". Сокращение продолжительности недели до трех дней: понедельник, вторник, среда.

– Но зачем?!

– Для дезинформации, главным образом, – инспектор разговаривал уже почти спокойно. – И для рационального использования рабочего времени в условиях войны. А у вас тут орет… И вообще, у меня сильное подозрение, что мы уже находимся на территории противника!

Лейтенант Мережко за спиной инспектора покрутил пальцем у виска, а полковник спросил:

– С чего это – на территории противника? Наша должна быть.

– Я не вижу здесь ни малейших признаков готовности к войне. В нашей миролюбивой стране этого просто не может быть! Противники же наши, наоборот, известны своей агрессивностью. Всё это указывает…

Полковник собирался возразить, но в этот момент на пороге радиоузла возник сержант-разведчик:

– Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту!

И, получив разрешение, доложил:

– Товарищ лейтенант, "языка" взяли!

– Так быстро? Где успели? – удивился Мережко.

– Тут, за сараями.

– Ведите в вагон, – распорядился инспектор раньше, чем полковник успел открыть рот. – Сейчас разберемся, на чьей мы территории!

"Языком" оказался мужичонка типично леспромхозовского вид, который охотно давал показания:

– Был леспромхоз. Вчера утром еще был. А после обеда налетели, разбомбили всё. Леса пожгли – тыщ пятнадцать кубов! А спишут, надо думать, все пятьдесят.

– Кто налетел? – спросил полковник.

– Наши, – ответил "язык".

– Какие это "наши"? – переспросил инспектор.

– Ну, наши! Ваши! Со звездочками, вот как на вашем же поезде!

Инспектор многозначительно посмотрел на полковника: а я что говорил? Полковник с сомнением покачал головой.

– А к войне у вас готовились? – спросил инспектор мужичка. Тот почесал в затылке, пожал одним плечом:

– Кто ж их знает? Готовились, надо полагать. Я ж говорю: сгорело пятнадцать тыщ кубов, а спишут пятьдесят. Если не больше. Куда ушли? Вот и выходит, что загодя знали.

Мужика вывели в соседнее купе и оставили под охраной солдата. Мережко тоже ушел, остались полковник с инспектором.

– В общем, ясно, что ничего не ясно, – подвел итог полковник.

– А этого куда? – спросил инспектор.

– На все четыре стороны, – ответил полковник. – Пусть катится.

– Не могу с вами согласиться, – сказал инспектор. – Отпустить его сейчас – значит, создать канал утечки информации к противнику.

– К какому противнику?! – с раздражением спросил полковник. – Где он, ваш противник?! Авиация бомбит своих, мы собак стреляем!..

– Спокойно, полковник, и до людей очередь дойдет. А противник – может, этот только прикидывается леспромхозовским? Может, он и есть…

Полковник мог привести десяток причин, почему мужичонка не мог быть противником, но не стал этого делать. Он только сказал:

– Ну, не с собой же его тащить! Пускай проваливает!

– Ликвидировать, – спокойно сказал инспектор. – Свой, чужой – все равно он в таком случае никому ничего больше не расскажет.

Полковник пристально посмотрел на инспектора, потом поднял трубку и позвонил во вторую батарею:

– Полещук далеко?

– Здесь Полещук, – ответил капитан Звягин.

– Пришли его на КП.

Старшина пришел, прихрамывая: снова в узком проходе не разминулся с атомными снарядами. Полковник жестом указал на "языка":

– Разберись. Ну, ты знаешь.

Полещук молча кивнул. Вместе с двумя бойцами они вывели "языка" за сараи, откуда начиналась тропинка, ведущая задами поселка к лесу. Бойцы несли каждый по лопате. Остановились у стены последнего сарая, прислонили лопаты, и старшина, стаскивая с плеча автомат, сказал:

– Ты, мужик, того… иди сейчас домой, спрячься там и, бога ради, не высовывайся, пока мы здесь! Уедем – делай что хочешь, а пока не отсвечивай тут, ладно?

Мужик, уже попрощавшийся с жизнью, пробормотал:

– Ребятки, да я вам что хошь…

– Иди, иди, – повторил Полещук, и мужик двинулся на ватных ногах по тропинке, постоянно оглядываясь. Старшина отстегнул от автомата магазин и выщелкал из него на ладонь десяток патронов. Три из них – с трассирующими пулями – отобрал и сунул в карман, остальные загнал обратно. Потом присоединил магазин к автомату, передернул затвор и, подняв автомат к небу, дал короткую очередь. Услышав ее, леспромхозовский мужик перестал оглядываться и прибавил хода. Старшина, подождав еще секунды две-три, выстрелил в небо одиночным, и "язык" припустил во все лопатки.

– Часик здесь покантуйтесь, изобразите, что надо. Можете курить, только окурки тушите, – сказал Полещук бойцам и, прихрамывая, направился к поезду.

Поезд медленно шел мимо платформы и станционного здания. Внешний вид здания никак не соответствовал масштабам станции – чуть побольше разъезда; на таких службы обычно размещаются в бревенчатых, редко шлакоблочных домиках, а здесь – трехэтажная панельная громадина. Ей, похоже, досталось при воздушном налете. Стекла сохранились лишь кое-где на первом этаже, от окон третьего тянулись вверх черные полосы, а от названия станции, написанного большими металлическими буквами по краю крыши, осталось шесть букв: "ДЕРЖАВ". Да еще буква Н висела чуть ниже края крыши, повернувшись горизонтально, и было непонятно, где ее законное место: после В или чуть дальше. Державное, Державино, или как еще могла называться эта станция?

Платформа и здание остались позади, следом за ними проплыли назад водокачка с башней и гидрант для заправки паровозов водой.

Начальные буквы названия станции вызывали у полковника какие-то смутные ассоциации. Чтобы проверить их, требовалась карта, и он отпер сейф, благо инспектора поблизости не было. В замке сейфа что-то подозрительно хрустнуло, но полковник не успел зафиксировать на этом внимание, потому что зазвонил телефон внутренней связи.

Вызывал машинист:

– Командир, похоже, здесь тупик.

– В каком смысле? – спросил полковник.

– В смысле – последняя станция на этой ветке.

– Может, путь разбомблен?

– Непохоже, – сказал машинист. – Выглядит так, как будто его там и не было никогда. Насыпь кончается, а дальше – чистое поле.

Заскрипели тормоза, поезд остановился. Полковник вернулся к сейфу, открыл его и начал рыться в картах. Нужного листа не было, а потом ему показалось, что не хватает еще нескольких. Он позвонил командиру разведчиков:

– Мережко! Карты брал?

– Никак нет, – ответил лейтенант строго по уставу, поняв по голосу, что полковник не в духе.

– Подойди на КП.

Мережко пришел, глянул на замок сейфа, покрутил ключом в замке.

– Вот царапины. Похоже, открывали какой-то подручной хреновиной. Замочек-то, прямо сказать, таксебешный.

– Так! – сказал полковник. – Кажется, я знаю, кто сюда лазил. Пошли!

Они двинулись по коридору к купе инспектора.

Остановились перед дверью. Полковник достал из кобуры пистолет, несколько секунд повертел в руках и, усмехнувшись, сунул обратно. Оружия у инспектора он не видел никогда.

Взявшись двумя руками за ручку, полковник рванул дверь вправо, и она с грохотом откатилась.

Внутри никого не было, по крайней мере, на первый взгляд. Полковник заглянул наверх, на багажные полки, потом посмотрел вниз и вдруг заметил, что нижняя полка слегка дрожит. Он рванул ее вверх, и они с лейтенантом увидели инспектора.

Инспектор, скрючившись, лежал под полкой в рундуке. Он судорожно рвал на части карту, засовывал обрывки в рот и торопливо, почти не разжевывая, глотал. Увидев полковника, он сунул в рот весь остаток листа, но полковник вырвал у него бумагу, а когда инспектор попытался снова ее схватить, наотмашь ударил его по руке.

От карты осталась едва ли треть, с измочаленным, обмусоленным краем. Судя по маркировке, это был как раз нужный лист.

– У, крыса! – зло сказал Мережко, схватил инспектора за воротник и рывком поднял из рундука. Тот снова попытался выхватить у полковника карту, но лейтенант швырнул его в угол купе и рявкнул:

– Сидеть!

Полковник быстро осмотрел купе, взял "дипломат" и сказал лейтенанту:

– На КП! Этого бери с собой, разберемся.

Когда они шли по коридору вагона, им навстречу попалась Нина.

– Что случилось? – спросила она, глянув на лицо мужа.

– Ничего, все в порядке, – ответил он, пытаясь сделать вид, что все и вправду в порядке. Лейтенант оказался более словоохотливым.

– Крысу поймали, – сообщил он.

Нина еще раз внимательно посмотрела на инспектора и направилась в купе, где у нее хранились книги и журналы – библиотечный фонд бронепоезда.

Придя на КП, полковник вызвал командиров батарей – капитанов Хасанова и Звягина. Сам же спросил инспектора:

– Ну, и что все это значит?!

– Ничего не скажу! – заявил инспектор, бегая глазами туда-сюда. – Везде измена! Учтите, если я не выйду на связь, Главнокомандующий примет самые решительные меры.

– Командир, разрешите, мы его разговорим по-нашему? – спросил Мережко.

– Погоди, – сказал полковник, пытаясь расправить на столе обрывок карты.

Пришли Звягин и Хасанов. В курс дела их ввел Мережко. Полковник не вмешивался, хотя это и было явным нарушением субординации. Брезгливо расправляя изжеванную бумагу, он пытался прочитать на ней название станции. И это ему удалось.

– Державный Тупик – надо же! Ветка здесь действительно кончается. Инспектор, так это исходная позиция или тупик?

Инспектор молчал, затравленно озираясь. Сейчас он действительно походил на загнанную в угол крысу.

– Инспектор, кто же вы на самом деле? – спросил полковник. "Крыса!" – вертелось на языке у Мережко, но он сдержался. Инспектор молчал, остальные смотрели на него, тоже молча.

– А вы до сих пор не поняли? – спросила у них за спиной Нина. Оказывается, никто не заметил, как она пришла. – Вот, смотрите.

Она положила на стол две газеты: одну почти тринадцатилетней давности, другую – полугодовой. Обе газеты были предвыборные, и с обеих смотрело одно и то же лицо – инспектора, главы государства, символа нации, морального лидера, бессменного Главнокомандующего и четырежды Гаранта Конституции (в настоящее время, ввиду войны, секретной).

Только в газете тринадцатилетней давности он еще не был признанным фаворитом предвыборной кампании, а был всего лишь одним из нескольких, и над его портретом еще не поработали ретушеры и фотошоперы. Из этих троих – двух портретов и третьего живьем – самым молодым выглядел нарисованный в газете, изданной полгода назад. Портрет в газете тринадцатилетней давности был лет на десять старше, а тот, что глядел на них из угла бегающими глазами, был еще старше – примерно вот на эти тринадцать лет.

– Это ж надо так лопухнуться! – сказал капитан Хасанов, а Мережко спросил Нину:

– Ты как догадалась?

– Смотрела внимательно, – ответила она. – И не выбрасывайте газеты. Это я вам говорю, как библиотекарь.

– Да ну их! – сказал Звягин. – Все равно врут.

– Ну и пусть врут, – сказала Нина. – То, что врут сегодняшние газеты, и то, о чем они молчат, – это и есть самая правдивая правда о нашем времени.

– Ну, что ж тебе в кабинете-то не сиделось?! – в сердцах бросил Мережко. – Сколько народа перебаламутил! У, крыса!

Он замахнулся на инспектора, тот пригнулся, закрывая руками голову от удара, и в этот момент раздался голос военврача Мороза, который тоже подошел незаметно:

– Спокойно, Мережко! Не трогай больного!

Он встал рядом с инспектором и пояснил:

– Ну, что вы хотите? Полнолуние, у психических больных начинаются обострения! Другие вон на крыши лезут, а этот – на бронепоезд.

Он сел рядом с инспектором, взял его за руку:

– Ну, ну, не надо волноваться. Спокойно. Все будет хорошо. Смотрите на меня…

Хороший военврач должен владеть основами психотерапии, а старший лейтенант Мороз был неплохим военврачом.

– Ну, ладно, обострение, – сказал капитан Хасанов. – Но как же эти сеансы связи? С Главнокомандующим? Он что, сам с собой связывался?

– А вот это мы сейчас посмотрим, – сказал полковник и взялся за чемоданчик инспектора.

"Дипломат" был закрыт замком с трехзначным кодом.

– Не скажу, хоть на куски режьте! – заявил инспектор.

– Порежем, – сказал Мережко и вытащил штык-нож. Инспектор снова попытался сжаться в комок.

– Ну, хватит, нельзя же так! – укоризненно сказал Мороз. Мережко, не обращая на него внимания, подошел к столу и штык-ножом взломал замок чемоданчика. Полковник откинул крышку, и на пол посыпались карты – те листы, которых недоставало в сейфе.

Под картами около трети объема было выгорожено под трубку для связи с Главнокомандующим, а остальное пространство занимала плоская коробка с единственной красной кнопкой. Повисло молчание, потом кто-то спросил:

– Это что?

– Это пусковая кнопка конца света! – хихикая, сказал инспектор. – Если нажать, начнется Последняя Мировая Война.

– Сейчас специалист разберется, – сказал полковник и вызвал радиста.

Радист кнопкой не заинтересовался, а сразу взял трубку и начал отматывать изоленту, которой к ней крепилась коробочка с индикаторной лампой. Через минуту он смотал ее полностью, и коробочка отвалилась от трубки, с которой не была связана ничем. Радист отвернул два винта в крышке коробочки, открыл ее и заглянул внутрь.

– Все правильно, – сказал он, – неоновая лампочка и резистор. Если включить в сеть, будет гореть.

Потом приложил трубку к уху, послушал пару секунд и дунул в раструб микрофона. Тут же он отдернул трубку и принялся остервенело чесать в ухе мизинцем.

– Труба – она и есть труба, – сообщил он остальным.

– А это? – спросил полковник, указывая на кнопку. Радист пожал плечами и нажал ее – никто не успел и ахнуть.

Где-то в недрах коробки раздался звук, похожий одновременно на стрельбу, лай и чихание старого автомобильного мотора. Такой звук издает китайская игрушка, изображающая собой бластер, когда ребенок нажимает на спуск. У нее еще при этом мигает огонек на конце ствола – здесь тоже замигала лампочка, вмонтированная прямо в кнопку.

Все смотрели не командира и ждали, что он скажет.

– Едем назад, – сказал полковник. – Встанем обратно на запасный путь и разберемся. Всё, занимайте места согласно боевого расчета.

– Согласно расчету, – сказала Нина. Сказала негромко: подрывать авторитет командира она не хотела; но и оставить ошибку без исправления не могла.

Все двинулись по местам, и в этот момент в динамике громкой связи раздалось:

– Командир, воздух!

– Экипаж, воздушная тревога! К бою! – крикнул полковник.

Снаружи раздались взрывы, пока не очень близкие, и вой самолетных двигателей. Командиры подразделений бросились по местам. Ударила первая очередь из скорострельной зенитной пушки.

– Мережко, останься! – крикнул полковник, и лейтенант остался на КП. Кроме него, остались еще военврач и инспектор.

Полковник, прильнув к окулярам командирского прибора наблюдения, следил за самолетами.

– Звено штурмовиков, – сказал он. – Пошли на второй заход.

– Командир, это наши! – раздалось в динамике.

Звук двигателей нарастал. Полковник оторвался от прибора наблюдения, вскочил на стол и открыл люк в крыше вагона. Просунув голову в люк, не обращая внимания на разрывы, он смотрел на самолеты. Когда ведущий прошел над поездом, полковник успел разглядеть звезды на крыльях.

– Они что, не видят опознавательных знаков?! – спросил он, спрыгнув со стола. Снова уткнувшись в окуляры, он следил за самолетами.

– С боков, скорее всего, не видят, а сверху – может, закоптило? – предположил Мережко. В этот момент на КП вбежал радист с пулеметом, под которым висела коробка с лентой на двести пятьдесят патронов. Вскочив за спиной полковника на стол, он просунул ствол пулемета в люк и принялся стрелять в небо то короткими, то длинными очередями.

– Что ты делаешь?! – спросил полковник, очумело глядя на радиста. Тот не отвечал, продолжал стрелять.

– Материт летунов морзянкой, – сказал Мережко. – Может, хоть так поймут?

Трассирующие пули летели в вечернее небо, складываясь в сигналы азбуки Морзе: короткая очередь – точка, длинная – тире. Одна короткая очередь – буква Е. Длинная, три коротких – Б. Одна длинная – Т. Короткая, две длинных – В. Три длинных…

Полковник снова посмотрел в окуляры.

– Похоже, поняли, – сказал он. Головной самолет качнул крыльями, а затем звено, обогнув станцию по широкой дуге, ушло в ту сторону, откуда приехал поезд.

Пулемет за спиной смолк: кончилась лента.

Полковник взял микрофон, чтобы скомандовать отбой воздушной тревоги, но в это время в динамике раздался голос капитана Звягина:

– Вторая батарея, пожар в боевом отделении!

– Тушите первичными средствами! – крикнул в микрофон полковник. – Экипаж, все огнетушители – на вторую батарею! Машинист, сдавай назад к водокачке, ставь под гидрант.

Поезд тронулся назад, набирая скорость, но через несколько секунд внезапно резко затормозил.

– Командир, похоже, приехали, – раздался в динамике голос машиниста. – Путь разбит, две платформы сошли с рельсов. Дальше не уедем.

– Да и не поможет нам водокачка, – сказал Мережко, рассматривая станцию в окуляры. – Похоже, летуны первый заход делали не на нас.

Он уступил прибор наблюдения командиру, и тот увидел, что из пробитого бака водонапорной башни в нескольких местах хлещет вода, а насосная превратилась в груду кирпичей.

– Командир, огнетушители кончились, – сообщил из динамика капитан Звягин, и полковник понял, что пожар им не потушить.

– Экипажу покинуть поезд и выходить к станции, – скомандовал он. Потом, раскрыв, перевернул "дипломат" инспектора и вывалил на пол коробку с кнопкой. Она упала кнопкой вниз, и снова раздался звук игрушечного бластера.

Полковник переложил в чемоданчик документы и карты из сейфа, закрыл его и перевязал отрезком веревки, потому что замок был сломан. Потом посмотрел туда, где Мороз все это время успокаивал больного, и обнаружил, что военврача нет, а инспектора держит Мережко.

– Мороз убежал собирать свое хозяйство, – сообщил лейтенант.

– Пошли, – сказал полковник, и они втроем быстро двинулись к выходу.

Все собрались на платформе. Не хватало только лейтенанта Мережко и троих разведчиков из его взвода. Потом и они подъехали на ручной дрезине – она стояла на одной из двух платформ, что сошли с рельсов, перекрыв дорогу поезду.

– Подняли на всякий случай, – сообщил Мережко, – думаю, пригодится.

– Молодцы, я бы о ней не вспомнил, – похвалил полковник.

– Нина, я для вас прихватил одеяло, но нести его придется вам, – сказал военврач Мороз. Он протянул Нине одно из двух одеял, которые забрал с собой из поезда.

– А второе кому? – спросил его старшина Полещук.

– Больному, – ответил Мороз и строго посмотрел на старшину.

– Да-а, – философски сказал капитан Звягин, – выходит, сами с собой воюем…

– Ну, хорошо! – капитану Хасанову не давал покоя один вопрос, и он пытался найти на него ответ. – С этим ясно – псих, – он мотнул головой в сторону инспектора. – Но летуны-то, которые нас бомбили, – они что, тоже?!

– Я же сказал: полнолуние, – ответил ему Мороз.

Пути за водокачкой изгибались дугой, и с платформы было хорошо видно горящий бронепоезд. При желании в этой картине можно было даже найти какую-то красоту.

Один из вагонов вздрогнул, над ним вспухло облако дыма, из которого понеслись к небу трассирующие пули. Через пару секунд донесся глухой звук взрыва и треск рвущихся патронов.

– Уходим, – сказал полковник. – Когда начнут разлетаться снаряды, здесь будет опасно.

– Елки-палки! – капитан Звягин хлопнул себя по лбу. – Там же атомные! Рванет – мало не покажется!

– Вряд ли, – не очень уверенно сказал полковник. – У них блокировки от несанкционированного подрыва.

Он не был уверен, что в условиях пожара эти блокировки сработают должным образом, поэтому добавил:

– Давайте за насыпь, быстро!

Люди были уже готовы броситься за насыпь, но всех остановил старшина Полещук, который спокойно сказал:

– Да не рванет! Нет там ничего!

– Как это – нет? – оторопело спросил полковник.

– Выбросил я их. Еще вчера утром, – ответил Полещук. И, глядя на изумленные физиономии, пояснил:

– Ну, достало меня об них спотыкаться!

– О, господи! – простонал инспектор. – Ну и бардак! Атомное оружие валяется под ногами, кому надо – бери и пользуйся! Противник, террористы, шпана какая-нибудь! Ребятишки найдут – в костер сунут…

– Спокойно, больной, все будет хорошо, – Мороз сразу же начал успокаивать инспектора. А Полещук сказал:

– Никто их не найдет! Я же их не куда попало бросил. Помните, там болото было? После этой станции… как ее? Великаново, Исполиново…

– Гигантово, – подсказал кто-то.

– Точно! – сказал Полещук. – Ну, вот, а после нее насыпь шла вдоль болота, долго так. Вот в то болото мы с ребятами их и кинули. Никто их там не найдет, и лягушки не скоро разберутся, что с ними делать.

– Ну, что же, пойдем обратно, – сказал полковник.

– Куда пойдем?! – опять застонал инспектор. – Там заградотряды!

– Эти, что ли? – спросил полковник, указывая рукой вдоль рельсов.

Железная дорога шла полем, а затем в паре километров от станции начинался лес, и там, где в него уходили рельсы, было видно какое-то движение. Какие-то люди на каких-то машинах выезжали из леса и разворачивались на краю поля.

Полковник посмотрел в бинокль.

– По мне, так эти больше похожи на разбойничью ватагу или банду мародеров, – сказал он.

– Командир, разрешите, мы с ними разберемся? – спросил Мережко.

– Давайте, – ответил полковник.

Разведчики выкатили дрезину, на нее влезло человек восемь или десять, впереди поставили пулемет…

– Вы что, собираетесь возвращаться пешком?! – не унимался инспектор. – Да вы хоть представляете, сколько идти?!

– Ничего, дойдем, – сказала Нина и с надеждой посмотрела на мужа. – Мы ведь не слишком далеко уехали?

(c) С.Кусков. 28.09.2007