"Битва за Дарданеллы" - читать интересную книгу автора (Шигин Владимир Виленович)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Сенявин на Корфу денно и нощно готовился к походу в эгейские воды. Трудностей, как всегда, хватало с избытком. Причем, если с припасами и порохом разобрались сами, то с деньгами все обстояло значительно хуже. Очередные аккредитивы из Петербурга по чьему-то головотяпству выслали Сенявину на… Константинопольский банк, а наличных денег не присылали вовсе.

Зато вместо денег вице-адмиралу прислали инструкции по ведению войны с Турцией. Были они весьма примечательные. Чего, к примеру, стоило лишь одно указание Чичагова: «Если же, что всего желательнее, представится вам случай взять Константинополь на капитуляцию, вам надлежит удерживать его в своей власти…» Как может представиться случай капитуляции города, написано не было.

Одновременно Чичагов велел вице-адмиралу послать корабли к Сицилии и Египту, а также совершать специальными отрядами десанты на всем побережье Турции.

– Да здесь по его плану не одну, а десять эскадр иметь надобно! – в сердцах возмутился Сенявин, параграфы предписаний прочитавши.

Император Александр в своем наставлении выражался более определенно: «Главнейшая цель действий ваших направляема быть должна к нанесению удара в самое недро Оттоманской империи, достижением и покорением ее столицы». План войны предусматривал и помощь британского флота. Но на деле все получилось совершенно иначе.


***

После продолжительных противных ветров 10 февраля 1807 года наконец-то подул попутный ветер. В главном соборе Корфу храме Святого Спиридония сразу был отслужен прощальный молебен, и эскадра Сеня-вина, покинув остров, взяла курс в Архипелаг. С собой вице-адмирал вел восемь линейных кораблей, фрегат и шлюп. На этот раз свой флаг он поднял на «Твердом».

Настроен вице-адмирал был решительно. Греки уже успели оповестить его, что только и ждут прихода русских, чтобы присоединиться к ним. Кроме этого, Сеня-вин рассчитывал на объединение с адмиралом Дуквор-том, курсировавшим где-то в Эгейских водах. Вместе будет куда легче вломиться в Дарданеллы! Своим капитанам Сенявин так и заявил:

– Успех всей нынешней кампании будет решаться прежде всего в Дарданеллах! За них и предстоит главная драка!

Дарданеллы… Дарданеллы… Тридцать лет назад в годы Первой Русско-турецкой войны эскадра адмирала Спиридова уже блокировала их, беря Константинополь в голодную осаду. Но на прорыв к самой турецкой столице тогда не хватило ни сил, ни решимости. И вот теперь российские корабли вновь идут к гибельным теснинам Гелеспонта. Как-то сложится в этот раз?

По причине сильного ветра корабли снимались с якоря один за другим, выходя в Коринфский пролив, ложились в дрейф. Когда последний вступил под паруса, на «Твердом» взвился сигнал: «Построиться в походный строй и нести все возможные паруса». Ставя брамсели, корабли вытягивались в линию. Гостеприимный Корфу скоро остался за кормой. Впереди была Адриатика.

На второй день плавания ветер несколько поутих, но все же оставался довольно свеж. Теперь эскадра шла двумя колоннами. Первую вел на «Твердом» сам Сенявин. За его флагманом следовали «Сильный», «Рафаил» и «Мощный». Во главе второй колонны шел «Ретвизан» под флагом младшего флагмана Грейга. За «Ретвизаном» в струе «Скорый», «Селафиил» и «Ярослав». Несколько впереди дозорным следовал шлюп «Шпицберген». «Ве-нус» держался на ветре «Твердого», чтобы вовремя репетовать сигналы командующего концевым кораблям.

Миновали Левкадскую скалу, с которой по преданию некогда бросилась Сафо. Затем начались гористые берега Пелопонеса, обиталище свободолюбивых маниотов, место славных сражений российского флота в годы Чесменской экспедиции. 12 февраля прошли мыс Матапан. Теперь вахтенные лейтенанты и штурманы были настороже, в здешних водах встречаются и перемешиваются два сильных противных течения, а потому удерживать корабли на курсе весьма сложно.

– Господа, скоро остров Цериго, звавшийся в античности Цетерой! – объявили любители старины. – Что же там было на Цетере замечательного?

– Там вышла из пены волн Венера и родилась прекрасная Елена!

Все напряглись в ожидании увидеть настоящий райский уголок, но действительность оказалась иной. Знаменитая Цетера оказалась всего лишь унылым нагромождением скал.

– Что это Венера не нашла лучше места, чтобы из воды вылазить? – набросились на знатоков обманутые в надеждах зрители.

– А потому и выбрала, чтобы на нее голую такие, как вы, не глазели! – оставили те за собой последнее слово.

Остров Имбро открылся впередсмотрящим внезапно, словно кто-то мазнул по горизонту фиолетовой краской. А едва подошли, сразу новость, да какая! Имбриоты по своему почину уже приготовили для Сенявина целую флотилию мелких судов, снабдив их всем от провизии до пороха. О таком подарке можно было только мечтать, ведь все бриги и катера Сенявин был вынужден оставить в Адриатике. Теперь их отсутствие было восполнено с лихвой.

Жители Имбро издавна славились как лучшие корабельщики Архипелага. Построенные ими суда отличались чрезвычайной скоростью, достигаемой за счет остроты подводной части, а потому на имбросскую продукцию у корсаров и контрабандистов был всегда особый спрос.

– Нашим ходокам нет равных при умеренных ветpax и особенно в бейдевинд! – с гордостью посвящали в тонкости управления своими фелюгами имбросцы.

Под рокот барабана грекам зачитали прокламацию, в коей значилось, что отныне жители Архипелага находятся под особым покровительством российского императора, а все турецкие гарнизоны объявляются неприятельскими.

У Имбро из-за противного ветра простояли четверо суток, но нет худа без добра: за это время запаслись свежей водой.

Из воспоминаний участника экспедиции: «В полдень ветер стих, но к вечеру опять засвежел и обрадовал нас воображением, что скоро достигнем тех мест, где надеемся вложить в уста славы новую трубу для возвещения о наших деяниях. Пушечные выстрелы, раздававшиеся в чистом воздухе, возвестили нам повеление адмирала исправить ордер, сомкнуть линию и нести возможные паруса. Корабли не уступали в ходу один другому. На всей линии, как бы по взаимному согласию, раздались звуки музыки и веселые песни с бубнами и барабанами. В ночь прошли большое расстояние…»

23 февраля на подходе к острову Тенедос высланный вперед для открытия неприятеля линейный корабль «Селафиил» уведомил эскадру сигналом, что видит флот из двенадцати вымпелов. С «Твердого» немедленно просигналили: «Какой нации?» С «Селафиила» ответили: «По отсутствию флагов неизвестно».

– Строиться в ордер баталии и готовиться к бою! – распорядился Сенявин.

Прибавляя ход, концевые корабли, нагнали передовые и образовали единую боевую линию. Разом откинулись крышки орудийных портов и в них высунулись жерла заряженных орудий. Вскоре открылся Тенедос, затем мачты большого флота. Корабли стояли на якорях без флагов. На Тенедосе сильная турецкая крепость. Кто может стоять на якорях подле нее? Разумеется, скорее всего, турки! – Запросить национальность! – велел Сенявин.

На «Твердом» подняли соответствующий набор флагов, продублированный холостым залпом для привлечения внимания. В ответ ближайший корабль снялся с якоря и, подняв английский флаг, двинулся навстречу российской эскадре.

– Пушки разрядить, порты задраить! Прислуга от орудий! – распорядились командиры кораблей. – Как-никак союзников встретили!

Но не успели на эскадре привести пушки в исходное, как над «Твердым» затрепетал новый набор флагов: «Приготовиться к высадке десанта для штурма крепости».

Сенявин рассчитал курс своей эскадры так, что, двигаясь на соединение с английским флотом, она проходила на дистанции картечного выстрела от тенедос-ской крепости. На стеньге «Твердого» всем был хорошо виден приготовленный, но пока свернутый флажный сигнал «начать бой». Сотни глаз неотрывно смотрели на него. Вот-вот сигнальщики «Твердого» дернут за фалы и ком разноцветных флагов, взлетя вверх, рассыпется знаком новой битвы. Но проходили минуты за минутами, а долгожданного сигнала так и не появлялось. В гордом молчании, ощетинившись сотнями пушек, российские корабли проходили вплотную к неприятельской крепости. Удивительно, но турки тоже молчали! В зрительные трубы было видно, как мечутся на кронверках бородатые янычары. Тенедос так и не сделал ни единого выстрела.

Что ж, вице-адмирал Сенявин проявил удивительное человеколюбие по отношению к противнику, не посчитав для себя возможным, проходя мимо, убить несколько человек. Сенявин ждал первого выстрела со стороны неприятеля, но и турецкий паша тоже ждал того же. Один за другим наши корабли в безмолвии проходили мимо тенедосских бастионов. Вот с ними поравнялся концевой «Ярослав». Все невольно замерли. Теперь у турок был прекрасный шанс беспрепятственно обстрелять наш корабль. Но паша и здесь проявил завидное миролюбие. Первая встреча с турками закончилась молчаливой демонстрацией сил. Теперь впереди была встреча с союзным английским флотом. С салингов уже вовсю кричали впередсмотрящие:

– Три трехдечных, полдесятка двухдечных, четыре фрегата, да еще два бомбардирских с бригом посыльным!

Российская эскадра бросила якоря рядом с эскадрой английской. Никогда еще у Дарданелльских теснин нападавшие не собирали столь мощного флота. Однако от взгляда наших моряков не укрылись многочисленные повреждения на английской эскадре. Корабли буквально зияли свежими пробоинами, видны были перебитые реи и наскоро заштопанные паруса.

– Кажется, союзнички уже повоевали до нашего прихода!

От борта линейного корабля «Твердый» под барабанный бой и трели боцманских дудок отвалил адмиральский катер. Дмитрий Николаевич Сенявин ехал к командующему союзной эскадрой, чтобы выяснить обстановку и согласовать дальнейшие действия.

Легкий зюйд-вест срывал с волн пенные брызги. Носясь низко над волнами, кричали чайки. Судьба не только Дарданелл, но и всей турецкой империи могла решиться в самое ближайшее время.


* * *

План действий морских сил против Турции, предложенный Петербургом, в Лондоне особой радости не вызвал. Русские предлагали совместными усилиями блокировать с моря захваченный французами Данциг, а затем и отбить его. Премьер-министр Хоукинс отнесся к плану прохладно.

– Балтийское море пока находится в сфере русского влияния, Данциг нас не интересует!

Тогда Петербург предложил лондонскому кабинету совместными усилиями союзных эскадр нанести внезапный удар по Константинополю и этим сразу же выбить Турцию из войны. Однако и это предложение было встречено британским кабинетом без особого сочувствия.

– Воевать с турками вам, скорее всего, не придется. Появление нашего флота у Дарданелл само по себе в самое ближайшее время отрезвит султана и заставит его принять все наши требования. Так что вы зря суетитесь! – разъяснил свою позицию российскому послу графу Строганову Хоукинс. – Турцию мы берем на себя! Туда уже послан с эскадрой сэр Дукворт!

Проводив посла, премьер-министр придвинул к себе только что доставленные из адмиралтейства планы новых морских операций. То были обоснования нападения на египетскую Александрию и далекий южноамериканский Буэнос-Айрес. Торговые интересы всегда ставились Лондоном куда выше, чем интересы союзнические, а потому сейчас Хоукинса более всего волновал вопрос, как заставить аргентинцев и египтян с помощью пушек восстановить объем былого товарооборота.

Что касается Дарданелл, то здесь у Лондона были свои далекоидущие интересы. Эскадра вице-адмирала Дукворта подходила к проливу. Что в точности намеревался предпринять сэр Дукворт, не знал и сам премьер-министр. А потому на все задаваемые ему вопросы, Хоукинс отвечал одно и то же:

– Очень скоро мы удивим мир! Наберитесь лишь немного терпения, господа!


***

Месяцем ранее вице-адмирал Дукворт собрал свою эскадру перед Дарданеллами у Тенедоса и велел капитанам готовиться к прорыву на Константинополь. Однако в первую же ночь стоянки он был бесцеремонно разбужен флаг-офицером. – Что там еще? – Сэр! Горит «Аякс»! – Что!!!

Мгновения спустя Дукворт уже взлетал по корабельным трапам на шканцы. Буквально в кабельтове от флагмана свечой полыхал легендарный «Аякс». Над кормой поднимался огромный столб черного дыма. На фалах трепетали отчаянные флаги «Терплю бедствие». Как стало известно позднее, огонь вспыхнул на кубрике и в какие-то десять минут оттуда повалил столь густой дым, что люди могли узнавать друг друга лишь по голосу, несмотря на полную луну. Из-за сплошного дыма команда долго не могла спустить и гребные суда. Большинство кораблей эскадры, стоящие под ветром у «Аякса», тоже не могли быстро прислать к нему шлюпки.

Тем временем пламя вырвалось наверх через грот-люк и разделило линейный корабль огромным костром на две части. Теперь на погибающем линкоре каждый был предоставлен самому себе и спасался, как умел. Люди толпами бросались с борта и бушприта в воду, где их подбирали шлюпки с других кораблей. В огне погибли и три десятка находившихся на линкоре женщин и детей. Лишь нескольким из них чудом удалось спастись. Очевидцы видели, как одна из матросских жен, взяз своего грудного ребенка в зубы сумела спуститься с ним с конца бом-утлегаря в шлюпку. А свежий ветер все больше и больше раздувал пламя над обреченным линкором.

– Как и одноименный герой Трои, «Аякс» не пожелал покинуть этих славных гомеровских мест! – изрек Дукворт, глядя, как шлюпки подбирают немногих плавающих в воде.

Матросы эскадры увидели в случившемся недобрый знак.

– Всем нам суждено то же, что и парням с «Аякса»! – говорили они промеж себя. – Никому не вырваться из дарданелльской глотки!

«Аякс» горел всю ночь. Ветер и течение снесли беспомощный корабль к Тенедосу, где в пять утра с ужасным грохотом он взлетел на воздух.

Утром подсчитали оставшихся в живых. Итоги были не утешительны. Из 633 человек экипажа погибло 250… Дукворт, в тот же день назначил расследование причин гибели «Аякса». Комиссия, проведя опросы членов команды, нашла капитана невиновным и оправдала его. Что касается причины пожара, то некоторые члены комиссии склонялись к тому, что огонь, скорее всего, случился из-за падения зажженной свечи в сено, оставленное по неосторожности в брод-камере, иные же считали более вероятным внезапное воспламенение огня от особого перемешанного с колчеданом состава. Однако истинная причина пожара так и осталась неизвестной.

Гибель «Аякса» вызвала многочисленные кривотолки на эскадре. Разговоры о том, что экспедиция не может быть счастливой, коль столь неудачно началась, шли уже не только на матросских палубах, но и в кают-компаниях. Капитаны даже не пытались их прекращать, сами заводя разговоры на безрадостную тему. Но хуже было то, что более всех упал духом сам командующий. Дукворт написал завещание семье и бродил по шкафуту «Роял-Джорджа» с самым обреченным видом, навевая тоску на подчиненных. Хорошее расположение духа сохранял, как ни странно, лишь посол Эрбетнот, мечтавший во что бы то ни стало выполнить свои угрозы, данные визирю.

Наконец, задул попутный эскадре зюйд-зюйд-вест. Англичане снялись с якоря и взяли курс в Дарданеллы. Корабли шли под приспущенными флагами в знак скорби по павшим на «Аяксе». Младшему флагману контрадмиралу Сиднею Смиту было велено, взяв в свое распоряжение два линкора с фрегатом, быть готовым к истреблению турецкого отряда у мыса Пескье, если тот попытается встать на пути эскадры. Два раза Смиту повторять нужды не было. Слава о храбрости и упрямстве этого контр-адмирала при выполнении самых невероятных поручений была общеизвестна. Ведь это именно он еще в скромном звании командора, объявил своим личным врагом генерала Бонапарта и гонялся во время Египетского похода за ним по всему Средиземноморью. Уж на кого-кого, а на Смита Дукворт мог положиться полностью.

Девять линейных кораблей, растянувшись кильватерной колонной, один за другим в ночной мгле осторожно вползали в опасную узкость. Столь нахального маневра турки от англичан никак не ожидали. На рассвете эскадра миновала первые турецкие укрепления, с которых был немедленно открыт огонь.

– Не всыпать ли нам этим наглецам? – спросил посла недовольный Дукворт.

– Думаю, что пока нам лучше будет промолчать. Кто знает, как еще пойдут переговоры с султаном? – ответил Эрбетнот.

Дукворт молча кивнул и отошел. Бомбардирские суда, впрочем, не удержались, и бросили в турок несколько бомб. Спустя полчаса эскадра подошла к следующей череде крепостей. Там англичан тоже приняли как неприятелей. В этот раз Дукворт решил уже увещеваний посла не слушать, а потому линкоры отвечали туркам с живостью. Пройдя крепости, Дукворт потребовал докладов о повреждениях. Расторопный флаг-офицер быстро собрал сведения: на флагманском «Роял-Джорже» сбит блинда-рей, на «Кенопсе» гафель, на «Штандарте» грот-марса-рея, бомбардирский «Метеор» лишился своей 13-дюймовой мортиры, которая треснула при выстреле. Урон в людях состоял из шести убитых и пятидесяти раненых.

– Разумеется, это сущие пустяки, но ведь и экспедиция еще только началась! – подошел к командующему капитан флагманского «Роял-Джорджа» Ричард Денн. – Будем надеяться на лучшее!

– В любом случае нам иного и не остается! – оставил последнее слово за собой капитан.

– Впереди мыс Ниагара! – доложил штурман. Вдалеке проступали очертания мыса, за которым угадывались мачты стоявших на якоре турецких судов. Дукворт потребовал зрительную трубу. Турецкий отряд составлял 64-пушечный линкор под контр-адмиральским флагом, четыре фрегата, четыре корвета, пара бригов, да столько же канонерских лодок. Это было все, что турки успели снарядить к началу войны. Заметив приближающуюся британскую армаду, один из бригов не стал ждать развязки, а, обрубив якорный канат, пустился в Мраморное море. Дукворт его проигнорировал. На немой вопрос капитана Денна лишь махнул рукой:

– Этот от нас никуда не денется, а остальными пусть займется Смит!

Турки тем временем без всяких раздумий принялись палить в англичан. Однако хотя делали они это с похвальной решимостью, меткость оставляла желать много лучшего. Разрядив в свою очередь по туркам орудия правых бортов своих кораблей, Дукворт, не задерживаясь, провел эскадру мимо. Турецкий отряд остался на растерзание арьергарда Сиднея Смита. Решительный Смит подошел к туркам на дистанцию ружейного выстрела и, бросив якоря, начал жесточайшее истребление, расстреливая несчастных в упор. Спустя какую-то четверть часа с начала избиения турецкий линейный корабль уже выбросился на отмель у азиатского берега. Еще несколько минут и его примеру последовали почти все остальные суда. Оставшийся корвет и канонерку взяли на абордаж без всякого сопротивления.

Пользуясь общей суматохой, один из турецких фрегатов попытался было улизнуть, но был настигнут и сожжен у ближайшей мели. Но все же праздновать полную победу было еще рано. Даже выбросившись на мель, турецкие суда флагов своих не спустили, а, наоборот, продолжали отчаянно отбиваться. Не смолкали и пушки местных береговых редутов. Затем на ближайших холмах показались войска. Смит занервничал. Он уже серьезно отстал от ушедших далеко вперед главных сил, а оставаться одному в затаившем столько неожиданностей проливе не входило в его планы.

– Усилить огонь до предельной возможности! – распорядился контр-адмирал. – Сметайте все, что только видите!

Сосредоточенный шквал ядер рассеял сухопутное воинство, а храбрый лейтенант Ост даже привез шлюпкой с берега и первый трофей: брошенное бежавшими турками зеленое знамя. Затем высланные абордажные партии захватили и взорвали выброшенные на мель суда. Однако с редутом Смит решил не задерживаться. Подняв над своим «Помпеем» сигнал о прекращении боя, младший флагман поспешил вдогонку за старшим. Добивать огрызающийся огнем Ниагарский редут остался лишь фрегат «Эктив».

– Сколько уничтожено турецких судов? – запросил Дукворт Смита, когда его корабли догнали главные силы. – Все! – ответил личный враг генерала Бонапарта. – Каковы наши потери?

– Четверо убитых и двадцать шесть раненых! – бодро отрапортовали с «Помпея».

Это был несомненный успех, но лишь начальный. Завершение всей дерзкой операции теперь целиком зависело от решимости и расчетливости британского командующего. Увы, этих-то качеств ему всегда и не хватало!

В полной тишине эскадра миновала Галлиполи и, выйдя в Мраморное море, взяла курс к Константинополю.

– Никогда еще британский флот не забирался столь далеко в турецкие воды! – восхищенно оглядывал туманные Принцевы острова посол Эрбетнот.

– Никогда еще он и не выбирался из этих вод! – натянуто улыбнулся в ответ Дукворт.

Впереди уже были отчетливо видны острые иглы константинопольских минаретов. Британские линкоры были готовы двинуться к неприятельскому берегу, чтобы там шумно бросить в воду становые якоря. Но Дукворт решил встать в некотором отдалении.

– На всякий случай! – объяснил он послу. – Да и штиль почти полный!

С британских линкоров выглянули сотни орудийных жерл. Подле них уже давно изнывали в нетерпении босоногие канониры. Мальчишки-юнги щедро рассыпали по палубам мелкий песок, чтоб в случае боя не скользить на пролитой крови. Настроение у всех было неплохое.

– Ну уж теперь-то зададим жару в стамбульских кофейнях! – повеселели матросы, посматривая на близкий берег.- А то и сразу в гарем султанский направимся, там девок на всех хватит!

Все в нетерпении поглядывали на флагманский «Ро-ял-Джорж». Ожидание было тем более оправданно, что с рассветом подул умеренный зюйд-ост, самый что ни на есть попутный для последнего броска к Константинополю. Нервы сотен моряков были напряжены: не ударит ли вот-вот сигнальная пушка, не взовьются ли флаги атаки? И вот, кажется, свершилось! Пугая дремавших на волнах чаек, ударила холостая пушка с «Роял-Джоржа».

– Наконец-то, кончится наша зависимость от этих снобов-дипломатов, и мы поговорим с турками на своем языке! – обрадовались на эскадре.

Тем временем свежий ветер развернул флаги адмиральского сигнала.

– Лечь в дрейф! – раздосадованно прочли капитаны. Вопреки всем надеждам офицеров и матросов, Дукворт решил слушаться советов посла Эрбетнота. К турецкой столице отправился лишь фрегат «Эндимион». На нем была послана депеша Рейс-эфенди, гласившая: «Английский флот с первым попутным ветром пойдет в Константинополь. Прибытие флота должно убедить вас, что, если какое-нибудь дело поручено английским офицерам, никакие трудности и припятствия не могут остановить исполнения его…» Несмотря на все име-емые ранее сведения о приближающейся эскадре, появление британцев у стен сераля было столь неожиданно, что Константинополь буквально онемел.

Генерал Себастиани, ознакомившись с письмом Эрбетнота, собрал свое посольство:

– Мы никаких дел английским офицерам не поручали, а потому их трудности и препятствия нам ни к чему! Покупайте мулов и грузите бумаги, кажется, здесь нам больше делать нечего!

Позднее говорили, что Себастиани не на шутку боялся, как бы взбешенные турки не бросили его самого в темницу. В Рагузу своему другу Мармону генерал второпях чиркнул записку: «С часу на час ждем английских гостей в Константинополе. Будет погром посудной лавки». Но никакого погрома не случилось, наоборот, вскоре события повернули совсем в иное, почти невероятное направление.

Вице-адмирал Белого флага и кавалер ордена Бани сэр Джон Томас Дукворт был неплохим моряком, но дипломатом, увы, самым никудышным. К тому же, решившись на столь дерзкий шаг, как прорыв к Константинополю, он, дойдя до города, теперь совершенно не знал, что делать дальше. Вместо того, чтобы, не теряя времени, развить начальный успех и начать немедленную бомбардировку Константинополя, принудив не слишком храброго султана Селима к подписанию мирных параграфов, Дукворт решил вначале попугать турок словесно. Вслед за письмом посла он сделал по султану и свой личный чернильный залп. В письме Дукворт писал: «…Я имею власть истребить столицу и суда, и не считаю нужным излагать подробно цель своего прибытия…» Ответа на свое письмо он требовал в полчаса! Более решительного послания придумать было просто невозможно – это был самый настоящий ультиматум. К султану был послан парламентер лейтенант Кольбе.

– Сдавайтесь! – объявил на словах Томас Кольбе и передал письмо, содержащее адмиральские угрозы и длинный список требований, которые надлежало исполнить туркам во избежание бомбардировки.

– Что же нам теперь делать? – вопросил Рейс-эфенди французского посла, ознакомившись с требованиями англичан. – Ведь если я исполню все пункты, то это равносильно капитуляции, если же я не исполню их, последуют бомбардировки, и капитулировать мне все равно придется? Где же выход?

– Выход всегда есть! – ответил уже и оценивший ситуацию Себастиани. – Надо любой ценой навязать англичанам переговоры, а тем временем я помогу вам укрепить пушками как Дарданеллы, так и столицу!

– Сколько времени нам надо будет водить за нос инглизов? – Не меньше недели!

– О, я попробую это сделать, хотя все будет не просто!

С этой минуты в турецкой столице началась скрытая от посторонних глаз, но весьма лихорадочная работа по усилению обороны. С утра до вечера в адмиралтействе снаряжали флот, а по ночам суда скрытно переходили к столице и становились вдоль берега под прикрытием крепостных пушек. Тем временем Дукворт отправил в Константинополь следующее послание: «…Так как мы видели в трубы, что время, данное Порте на размышление, употребляется ею на расположение судов в выгодных позициях и укрепление берега, то вице-адмирал объявляет, что обязанность не дозволяет ему медлить». Над «Роял-Джоржем» подняли сигнал «Приготовиться сняться с якоря». Дувший зюйд-ост свежел час от часу. Все смотрели на флагман, но там так и не спустили приготовительного флага, что было бы непосредственным сигналом к началу съемки с якоря. Теперь даже туркам стало ясно, что Дукворт боится принять какое-либо серьезное решение, а все его угрозы пустое хвастовство. Хитрый и предусмотрительный посол Эрбетнот, поняв, что дело приобретает нежелательный оборот, тут же сказался больным и заперся в своей каюте. Отныне вся ответственность за исход дела ложилась на одного командующего.

Далее началась самая настоящая комедия. Рейс-эфенди и Дукворт ежедневно обменивались меж собой письмами и послами, торгуясь и споря по каждому из предъявленных туркам пунктов. Рейс-эфенди оспаривал почти каждый из них, но делал это постепенно. Чтобы не вызывать раздражения со стороны Дукворта, он уступал их один за другим: каждый день по пункту. Наивный Дукворт радовался, как ребенок:

– Я выигрываю эту шахматную партию ход за ходом! Уже недалек и шах шаху!

– Все это так, сэр, – осторожно вразумляли своего флагмана капитаны. – Но как бы нам за всем этим не пропустить детский мат!

Дукворт раздраженно отмахивался от сомневающихся. По его мнению, все шло пока как по маслу и турки были готовы сдать позиции. Меряя шагами каюту, вице-адмирал диктовал флаг-офицеру очередное письмо:

– Объявляю вам в последний раз: ничто не понудит меня стоять в отдалении от города долее означенного времени. Вы должны знать характер англичан и убедиться, что в случае необходимости мы расположены действовать, нежели угрожать! Поймите, я имею в виду только мир и дружество между нациями!

Читая эти напыщенные послания, Рейс-эфенди с Се-бастиани только смеялись.

– Вы видите, досточтимый, что наша тактика уже приносит первые успехи! – говорил турецкому министру французский посол. – Если поначалу англичане требовали от вас сдачи всего флота, то теперь они просят только мира. А это значит, что теперь они мечтают лишь о том, как бы получить свободный пропуск обратно в Архипелаг!

– Этого они от нас не получат никогда! – огладил седую бороду Рейс-эфенди. – Мы будем последовательны до конца!

Затягивая время, министр, все же якобы решился на переговоры. Местом их проведения определили деревню на азиатском берегу Кади-Киой. Посол Эрбетнот по-прежнему «болел». Дукворт тоже ехать на турецкий берег не захотел.

– Я не могу оставлять эскадру и плыть в столь отдаленное место! – сказал он. – Надо посылать кого-нибудь из младших флагманов! Но Смита слать нельзя, он испортит все своей сверхрешимостью. Остается Луис. Он и поедет как мой министр!

Но Томас Луис тоже предпочел сказаться больным, чтобы не быть ввязанным в столь сомнительное предприятие. Переговоры откладывались.


***

Пока британский вице-адмирал пребывал в радостном блаженстве, французские инженеры и артиллеристы днем и ночью ставили батареи вдоль пролива. Туда же стягивались и байраки отборных янычар. Наконец инженер-полковник Гутильо смог доложить Себастиани: – Мой генерал, у нас все готово к приему гостей! – Отлично, дружище!

Утром следующего дня англичан ждал неприятный сюрприз. Посланная за покупкой продуктов шлюпка с фрегата «Эндимион» была внезапно захвачена турками, а мичман Гаруэлл и четыре бывших с ним матроса брошены в застенки тюрьмы Бали. Дукворт потребовал объяснений. Константинополь ответил грубым отказом. Время разговоров подошло к концу. Вдоль всего константинопольского берега уже чернели пушечные стволы, прибрежные холмы были густо усеяны войсками, а у крепостей появились боевые суда.

– Мы требуем объяснений! Что все это значит? – заявил очередной посланец британского вице-адмирала. Посланца выгнали пинками. Султану Селиму показали захваченных англичан:

– Вот и первые пленные! То ли еще будет! Селим благосклонно кивал головой:

На «Роял-Джорже» тем временем царила полная растерянность.

– Что же случилось, ведь турки были готовы принять почти все наши пункты? – еще не осознав до конца происшедшее, возмущался Дукворт.

– Увы, сэр! – обступили его капитаны. – Вас, кажется, перехитрили! Теперь следует позаботиться хотябы о том, чтобы вырваться из этой западни, именуемой Дарданеллами!

Тем временем довольный столь удачным исходом дела Себастиани строчил отчет в Париж: «Мы развлекали англичан переговорами в течение всего того времени, которое было необходимо, чтобы привести эту столицу в оборонительное состояние, но как только работы были окончены, Порта уведомила адмирала Дукворта, что она не может согласиться ни на одно из его требований и что она не боится увидеть его суда перед Константинополем…»

Себастиани мог отныне рассчитывать на признательность своих заслуг императором. Как знать, возможно, у Наполеона найдется в запасе маршальский жезл.

Зато обманутый Дукворт был вне себя от бешенства. Запершись в каюте, он почти не показывался наверху. В кают-компаниях раздосадованные офицеры ругались:

– Не потеряй мы столько дней на эти идиотские переговоры, от турок остались бы одни головешки, и война была бы уже закончена. Сейчас же она лишь начинается!

– Может, все же адмирал решится атаковать? – спрашивали пятнадцатилетние подростки-мичманы.

– Черта с два! – отмахивались от них видавшие виды лейтенанты.- Лезть на турок сейчас все равно что рубить у себя днище. Теперь надо думать, как выбраться отсюда живыми!

Пока англичане спорили да ругались, турки не теряли времени даром. Ночью турецкий десант занял небольшой островок Прот, начав на нем лихорадочное возведение сразу нескольких батарей. Островок лежал как раз на маршруте очевидного отхода британской эскадры, а это значило, что константинопольская мышеловка должна была вот-вот захлопнуться. Узнав об этом, Дукворт, наконец, очнулся от прострации.

– Высадим десант и сбросим турок в воду! – решил он.

Морская пехота начала готовиться к бою. К Проту подошли линейный «Рипалс» и бомбардирский «Люцифер», получившие приказ прикрывать шлюпки. После нескольких бортовых залпов занимавшиеся строительством батарей турки бросились в шлюпки и уплыли, осыпаемые картечью. Янычары поспешили отойти вглубь острова. Теперь на Прот высадился уже английский десант во главе с капитаном Кентом.

Янычары, засев в небольшом монастыре, отчаянно защищались, расстреливая приближавшихся британцев. Одним из первых был убит бежавший впереди с саблей в руке храбрый капитан Кент. Оставшись без начальника, морские пехотинцы растерялись, запросили корабли о помощи. В поддержку солдатам была брошена пехота с других кораблей. Посылая солдат, Дукворт велел их начальникам: – Нападать так, чтобы не подвергать себя опасности!

Пехотные офицеры недоумевали, как такое может быть: нападать, но с полной безопасностью? Однако, будучи людьми не робкого десятка, они плюнули на наставления командующего и храбро полезли в драку.

Бой у монастыря становился все упорнее. Чаша весов все же постепенно склонялась на сторону нападавших. Англичане сгрузили на берег несколько пушек и были готовы решить исход дела в рукопашной. Однако все в этой экспедиции было против Юниона Джека! В тот момент, когда бывшие но острове уже не сомневались, что монастырь с запершимися там янычарами обречен, в этом почему-то засомневался Дукворт и велел…вернуть десант на корабли.

Это была самая большая ошибка вице-адмирала Белого флага и кавалера ордена Бани! Если бы Дукворт мог только знать, что в монастыре вместе с осажденными янычарами оказался их главный Ага, а вместе с ним и сам… генерал Себастиани, приехавший на остров с инспекцией. Запертый вместе с янычарами французский посол пребывал в полной растерянности. Наберись Дукворт еще хоть немного терпения, и Себастиани неминуемо оказался бы в его руках, а значит, успех экспедиции превзошел бы все самые смелые ожидания! Но ничего этого не случилось. Дукворт остался верен себе, и последняя возможность изменить ход событий была безнадежно утеряна.

Тем временем турки уже приготовили к бою пять линейных кораблей с четырьмя фрегатами. Турецкая эскадра вытянулась из Золотого Рога, но пока, не рискуя нападать на англичан, держалась неподалеку от береговых батарей. Напрасно британский вице-адмирал выстроил свои корабли в боевую линию и в течение дня ходил переменными курсами в виду турок, как бы приглашая их на бой. Турки приглашения не приняли. Их сейчас волновали куда более существенные дела: создание батарей по берегам пролива. А на следующий день берега Константинополя внезапно покрылись клубами дыма. Пушечный грохот продемонстрировал англичанам, что Высокая Порта завершила строительство батарей и готова к единоборству. Отныне ни о какой безнаказанной бомбардировке столицы уже не могло быть и речи. Петля для британской эскадры была готова. Теперь туркам оставалось лишь немного подождать, когда Дукворт сам полезет в нее, а то, что это неминуемо произойдет, сомнений ни у кого не было. Вся затеянная англичанами операция оборачивалась полным крахом.

Последнее, что совершил вице-адмирал под стенами славного Константинополя, была передача туркам ранее захваченного у них корвета. Этим «широким» жестом Дукворт пытался задобрить султана и получить тем самым возможность беспрепятственного возвращения через Дарданеллы. Но неуклюжая попытка купить расположение с помощью столь дешевого дара не вызвала в серале ничего, кроме злорадства. Более иных радовался Себастиани.

– Все случилось, как я и предполагал. Жалкая болтовня о корвете – это худшее, что могли придумать англичане. Теперь им остается только спасаться бегством, и все будет отныне зависеть от меткости ваших артиллеристов! – говорил он Рейс-эфенди и великому визирю. Те лишь удовлетворенно качали своими тюрбанами.

В полном безмолвии британская эскадра взяла обратный курс. Хуже всего было то, что ее командующий даже не попытался предпринять что-нибудь для освобождения моряков с захваченной шлюпки. Это вызвало в экипажах куда больший ропот, чем вся проваленная операция. Но главные неприятности ждали англичан впереди!

Вслед уходящим неслись радостные вопли собравшихся на берегах. Султан Селим, наблюдавший за всем происходящим из окна собственного дворца, говорил приглашенному для беседы Себастиани:

– Инглизы еще не знают, какой сюрприз ждет их на выходе из Дарданелльских теснин! Демоны смерти уже готовы принять их в свои объятья!

Себастиани понимающе кивал. Радость султана он вполне разделял.

– Это будет славная головомойка, не хуже Аустерлица!

Вдоль узкого дарданелльского прохода англичан уже поджидали десятки тщательно укрепленных батарей. На сигнальных башнях запаливали костры – сигнал о приближении английской эскадры.

Первым спешил вырваться в открытое море «Ке-нопсус», за ним «Рипалс», флагманский «Роял-Джорж», следом остальные. Подойдя к Абидосской крепости, Дук-ворт, желая еще раз задобрить турок, отсалютовал им 13 выстрелами. Но мусульмане оказались совершенно неучтивыми и в ответ засыпали эскадру тучей бомб и ядер со всех близлежащих укреплений. Оба берега покрылись густым дымом. Рев сотен и сотен пушек заглушил все и вся. Даже зная о том, что турки укрепили проливы, никто из англичан не мог даже предположить, что это будет сделано столь быстро и умело. На английских судах мгновенно воздели красные стеньговые флаги. Бой за прорыв начался. Однако с первых минут всем было ясно, что британская эскадра попала в тяжелейшее положение, выбраться из которого будет весьма не просто.

Турки расстреливали проходившие мимо суда на выбор. С треском рушились перебитые мачты, кричали раненые. Дукворт, презирая смерть, расхаживал под ядрами, но его личная храбрость уже мало что могла изменить. Более всего вице-адмирал переживал за свои бомбардирские суда. Переделанные из бывших купеческих транспортов, «Метеор» и «Люцифер» были оборудованы столь неудачно, что крюйт-камеры на них находились почти на верхней палубе, а потому даже один удачный выстрел мог разорвать их в клочья. Но, к счастью, все обошлось, и бомбардирские суда уцелели.

Сам же бой вскоре превратился в самое настоящее избиение… Передовой «Кенопсус» лишился штурвала. Корпус его в несколько минут был превращен калеными ядрами в сплошное сито.

На шедшем следом «Рипалсе» снесло бизань-мачту. Капитан Джон Легг метался по палубе, пытаясь хоть как-то навести порядок и погасить то и дело вспыхивающие пожары. Живых офицеров у него почти не осталось. Внезапно «Рипалс» дернулся в сторону и заскрипел столь отчаянно, словно закричал от невыносимой боли. – Что там еще? – крикнул Легг.

– Каменное ядро в вашу каюту, сэр! – крикнули в ответ. – Ну и что с моей каютой? – Теперь вместо вашей каюты ворота, сэр!

Слова эти повергли британского капитана в состояние настоящего шока. Дело в том, что не далее как несколько месяцев назад Легг доставлял в Константинополь на своем корабле посла и имел честь пообщаться с турецким капудан-пашой, который любезно показал английскому капитану морской арсенал в Топхане. Увидя груды огромных каменных ядер, Легг пришел в немалое изумление.

– Это же Средневековье! – сказал он капудан-паше. – Такие ядра годятся только для украшения ворот!

– Возможно, что все обстоит именно так! – развел руками капудан-паша. – Однако я не хотел бы, чтобы именно вы оказались в этих воротах!

И вот теперь слова турецкого адмирала сбылись в самом прямом смысле.

А избиение английской эскадры тем временем продолжалось. На флагманском «Роял-Джорже» вскоре были порваны все нижние ванты и побиты мачты. Огромное каменное ядро увязло в водорезе. Другое ядро в восемьсот фунтов весом напрочь перешибло грот-мачту на «Виндзор-Кастле». Еще более страшный каменный шар насквозь пронзил борт следовавшего за ним «Штандарта», убив и ранив в одно мгновение более шестидесяти человек. На «Помпее», где держал свой флаг Сидней Смит, каменный шар, пробив бархоут, сделал столь огромный пролом, что корабль неминуемо бы утонул, попади ядро всего на какой-то фут ниже. Младшему флагману все же хватило мужества и умения, чтобы удержать свой корабль в линии и не дать ему уткнуться в берег. Два концевых фрегата были так раздробленны каменными снарядами, что к концу боя уже совершенно не годились более для службы в открытом море.

Но вот, наконец, Дарданеллы остались позади, и английские корабли, обменявшись последним залпом с последней из турецких батарей, легли в дрейф у мыса Янычар. Вид вырвавшихся из дарданелльского пекла был жуток. На суда нельзя было глядеть без содрогания. Обугленные и чадящие еще не потушенными пожарами, они едва держались на воде. Доклады капитанов были тоже не утешительны. Два линейных корабля и два фрегата остались на плаву каким-то чудом. Число убитых перевалило за шесть сотен. Команды были удручены и подавлены происшедшим. Уже много лет британский флот не терпел ни от кого столь сокрушительных ударов. Всем было ясно, что с карьерой Дукворта отныне покончено навсегда. Такого позора не простит ни адмиралтейство, ни король.


***

В Лондоне известие о поражении при Дарданеллах, как и следовало ожидать, вызвало настоящий шок. Все сразу вспомнили о храбром контр-адмирале Смите, который, хоть и участвовал в экспедиции, но лишь в роли младшего флагмана, а потому ничего не мог изменить.

– Если бы поход поручили нашему Синди, нация бы получила нового Нельсона! Уж кто-кто, а Синди нестал бы бесполезно торчать под стенами турецкой столицы, а дал бы туркам хороших тумаков! – судачили меж собой обыватели.

Самого Дукворта поначалу хотели судить, но этому помешал целый ряд неожиданных обстоятельств.

Началось с того, что министр иностранных дел лорд Кенинг в одном из своих публичных выступлений заявил:

– Дарданелльская экспедиция могла бы при более ясной постановке задач сделать куда больше, чем было сделано!

Затем некто полковник Вуд потребовал в парламенте предъявить ему шканечный журнал «Роял-Джоржа», чтобы на этом построить обвинение сэру Дукворту. Начался скандал. Вуд а обвинили в предвзятости на том основании, что данное дело подлежит разбору исключительно военным судом. Один из депутатов предложил своей палате выдвинуть обвинение против чинов министерств, предпринявших столь бесславную экспедицию. Настала пора отбиваться министрам. Военный министр Уиндгэм, яростно защищаясь в парламенте, заявил, что неудача экспедиции не может быть приписываема его министерству и никаким министерствам вообще, потому что и неудачи-то никакой не было, а была, наоборот, удача! Этим он привел в изумление как сторонников, так и врагов.

– Если дело обстоит именно так, – рассуждали последние. – То тогда непременно следует начать расследование нашей неудачи при Трафальгаре и строго спросить за это с Коллингвуда, а заодно и посмертно с бедняги Нельсона!

Одновременно в газетах была опубликована целая серия душещипательных статей о полном разгроме турецкого «флота» при мысе Ниагара и о огромных турецких каменных ядрах, которым храбро противостояли английские моряки. И если известия об уничтоженном «турецком флоте» вызвали у читающей публики большой скепсис, то упоминание о ядрах произвело должное впечатление.

– То, что мы разнесли турок в щепки, – это, положим, вранье! – знакомясь с газетными листками, приходили к выводу британцы. – А вот то, что от каменных булыжников нашим ребятам досталось так это уж точно!

– Не будем гадать, а посмотрим лучше, как отреагирует на эту победу биржа! – заключили самые разумные.

Курс британской валюты в те дни стремительно упал сразу на несколько пунктов…

Российский современник написал тогда так: «Этой бесполезною экспедициею англичане имели в виду предостеречь турок от нас, открыть им глаза и уверить, что Дарданеллы их непроходимы».


***

Едва русская и английская эскадры сблизились, на «Твердый» прибыли полковник лорд Борген в сопровождении двух капитанов. От имени своего командующего они приветствовали союзника. Слушая рассказ о неудачном рейде на Константинополь, Сенявин мрачнел: и зачем совались в одиночку, а уж коли сунулись, драться надо было не понарошку!

С бортов кораблей разглядывали союзников. Было ясно, что англичане недавно побывали в хорошей передряге, а потому на них смотрели с сочувствием:

– Да уж досталось союзничкам, ничего не скажешь! Появление российской эскадры вызвало у англичан заметное оживление. Наших приветствовали восторженными криками: – Рашен вел! Рашен вел! Рашен вери-вери вел!

– Ишь, как просют сердешныя, чтобы мы их с собой воевать повели! Не могут, видать, без нас! – сочувственно качали головами матросы. – Ну да пущай не огорчаются, мы своих дружков в беде никогда не бросим!

Если на палубах английских кораблей матросы выражали свои эмоции криками, то в кают-компаниях высказывали мысли дельные.

– Заделаем пробоины и двинем вместе с русскими снова в Дарданеллы! Вместе мы уж переломаем хребет султану! – предлагало большинство. – Последнее слово должно остаться за нами! Это дело нашей чести! Иные (меньшинство) с сомнением качали головами:

– Мы свое получили! Пусть теперь свою партию сыграют русские!

Не было единства и среди английских флагманов. Дукворт был категорически против какого-либо объединения с Сенявиным:

– У нас нет инструкций на большую войну в Дарданеллах. К тому же мы и так надавали султану изрядных пощечин! Контр-адмирал Смит открыто рассмеялся ему в лицо: – По-моему, вдрызг разбили рожу нам!

– Что ж,- помрачнев, буркнул Дукворт. – На войне случается всякое, фортуна изменчива. Но пока я не получу соответствующих бумаг из Лондона, я не приближусь к Дарданеллам ни на дюйм! Это мое последнее слово!

Дукворт не был до конца искренним со своими подчиненными. В секретном ящике у него давно уже хранился пакет, засургученный личными печатями короля и премьер-министра. Пакет этот он должен был вскрыть в случае встречи с русской эскадрой. А потому не далее как утром этого дня Дукворт сорвал печати. Ознакомившись с содержанием, он решил повременить с объявлением своего решения относительно последующих действий. Скорее всего, британский командующий опасался новой вспышки недовольства на кораблях. А ситуация на эскадре была, и впрямь, не простая. Позицию Дук-ворта поддерживали лишь офицеры его походного штаба. За младшего флагмана Смита стояли все без исключения командиры кораблей, те, кого в британском флоте исстари именовали уважительно «fire-eaters», то есть «огнееды». Капитаны-огнееды считали, что надо бы еще раз с русскими пробиться к Константинополю и наказать турок за проявленное вероломство. Чтобы Дукворт не мог отмахнуться от их мнения, они направили своему командующему коллективное письмо с изложением выработанного плана. И теперь Дукворту необходимо было в соответствии с законом и традициями дать своим капитанам столь же аргументированный письменный ответ. Над составлением этого ответа вице-адмирал и трудился, когда к нему постучал флаг-капитан Ричард Денн.

– Сэр! С вахты докладывают, что к нам гребной катер от русских под вице-адмиральским флагом!

– Ну вот, – с раздражением бросил перо Дукворт. – Сейчас начнут меня уговаривать идти в Дарданеллы! Придется как-то выкручиваться!

– А может, и не надо выкручиваться?! – осторожно вставил флаг-капитан. – Давайте двинем вместе с русскими, и все тут!

– Свое последнее слово я вам уже сказал! Ваше же дело не давать мне советы, а исполнять мои указания! – Дукворт демонстративно отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен и присутствие подчиненного здесь больше не желательно.

– Всего доброго вам на переговорах, сэр! – склонил голову, удаляясь, начальник походного штаба.

Катер под Андреевским флагом уже подходил к шторм-трапу правого парадного борта. Поднимающегося на корабль Сенявина встречал оркестр и почетный караул. Дукворт, изобразив улыбку, пригласил российского командующего к себе в салон. Был Дукворт стар, мал ростом и совершенно лыс, отчего носил старомодный парик. В манерах обходителен, учтив, вид болезненный и печальный. Рядом с английским командующим его младший флагман Сидней Смит, герой Аккры. Высокий и улыбчивый, он являлся полной противоположностью своему начальнику. Едва дверь за адмиралами закрылась, у нее, помимо всегдашнего часового, заступил полный караул во главе с офицером.

– Прошу к столу! – пригласил жестом Дукворт Се-нявина.

Адмиралы придвинули дубовые кресла и сели друг против друга. Рядом устроились секретари. Переговоры, результата которых ждали с замиранием сердца на обеих эскадрах, начались.

Из воспоминаний Павла Свиньина, присутствовавшего на тех переговорах в качестве секретаря: «По приглашению Дукворта ездили мы с адмиралом к нему обедать на корабль… Сильное волнение не воспрепятствовало Сенявину пуститься к Дукворту. После приветствий началось настоящее дело: английский адмирал всячески старался доказывать Сенявину невозможность вторичного предприятия на Константинополь и почти открыто изъявлял свое несогласие к содействию. На корабле его находился английский посланник Эрбетнот, который оставался тут со времени отбытия своего из Константинополя. По болезни своей он к нам не выходил. Несмотря на словестный отказ Дукворта, адмирал отнесся к нему сего дня бумагою, начиная ее так: «Что в исполнение последнего повеления Государя Императора, дабы побудить Порту возвратиться к той политической системе, которую она оставила по коварным нарушениям французов, потребно ему для вспомоществления 5 кораблей с соразмерным числом фрегатов и малых судов, кои, присоединясь к нашим, долженствуют споспешествовать к успеху и славе предприятия, имеющего столь важную цель для общих дел Европы»…Получили от него в ответ следующее: «…Видя нынешнее укрепление Константинопольских берегов, почитаю совершенно невозможным употребить противу оных корабли, без содействия сухопутных воск, и для того он не может решиться жертвовать своими морскими силами».

После переговоров к секретарю Свиньину подошел раздосадованный Сидней Смит.

– Что касается меня, то я был бы счастлив еще раз вместе с вашим адмиралом штурмовать Дарданеллы! Однако, как сами видите, наш командующий этого не желает. Он хочет идти к тунисским берегам блокировать тамошнюю французскую эскадру! Лавров мы там, явно, не пожнем, а время потеряем!

Вечером Сенявин отъехал обратно. Настроение его было пасмурным, но посвящать в свои дела он никого не стал. Ограничился лишь тем, что велел каперангу Малееву быть готовым поутру к приему английского командующего.

На следующий день в десять часов на «Твердый» прибыл Дукворт. Адмиралы снова закрылись в салоне, и переговоры продолжились. Из воспоминаний Свинь-ина: «Сенявин вновь сильнейшим отношением убеждал английского адмирала к содействию его вышесказанным числом кораблей, представлял возможность, несмотря на страшные укрепления, нанести чувствительный удар оттоманской столице и с помощью имеющихся у него десантных войск сделать нужные высадки…»

– Коль адмирал мрачен, значит, у нас с союзниками пасьянс не складывается! – сразу пошел слух по «Твердому».

К утру слух о неудачности проходящих переговоров стал достоянием всей эскадры. Настроение сразу упало. Прекратились радостные крики и на английских кораблях. Там тоже сработал «матросский телеграф», и британские моряки пребывали в таком же расстройстве, как и наши.

Слухи оказались верными. В своем дневнике Сенявин записал в тот день многозначительно: «…Упрашивал его всевозможно».

– Я понимаю, что фактор внезапности теперь уже утрачен! – внушал Дукворту напоследок Сенявин. – Но мы можем сбросить небольшой десант на Галлипольский полуостров. И пока он свяжет боем гарнизоны крепостей, мы совместно прорвемся к Константинополю! Англичанин в ответ на это лишь мотал головой.

– Если британский флот не смог преуспеть в этом мероприятии, то еще меньше надежды, что успех будет сопутствовать флоту любой иной нации! Пусть у нас будет даже полсотни кораблей, мы все равно ничего не сможем предпринять против Дарданелл!

Более того, Дукворт, казалось, вообще боялся иметь дело с русскими. На второй день переговоров он внезапно огорошил Сенявина:

– Я не только не пойду вместе с вами еще раз на Константинополь, но я вообще не останусь и нескольких дней подле этого проклятого пролива!

– Куда же вы пойдете? – не скрывая своего огорчения, вопросил вконец расстроенный Сенявин. – Вначале чиниться на Мальту, а потом в Египет!

– Но, может быть, вы все же сочтете возможным оставить здесь хотя бы бомбардирские суда, которые вам в Египте совсем ни к чему! Для нас это была бы весьма существенная поддержка! – предпринял последнюю попытку хоть как-то воздействовать на союзника россий ский главнокомандующий.

– Я не намерен дробить силы своей эскадры, ибо не имею на то соответствующих инструкций! Ни один британский вымпел не останется более в Архипелаге! – был окончательный ответ Дукворта.

– Тогда мне не остается ничего, кроме как пожелать вам удачи! – мрачно закончил разговор Сенявин.

Оба флагмана расстались более чем сухо, даже не подав друг другу руки на прощание.

Из дневников Павла Свиньина: «Наконец Дукворт, после продолжительной переписки, начисто отказался от всякого вспоможения нам против Константинополя, а желал знать, что после сего адмирал намерен предпринять в Архипелаге? Сенявин уведомил его, что полагает нужным занять острова Тенедос, Лемнос и Тассо, как способные снабжать эскадру провизиею, а сей последний и строевым лесом; и если обстоятельства позволят, то и Метелин; учредить беспрерывное крейсерство у берегов азиатских, дабы прервать всякий подвоз из Архипелага съестных припасов в Константинополь и у Дарданелл содержать сильную эскадру, могущую отразить турецкий флот в случае его выхода…»

Утром следующего дня Дукворт снялся с якоря и взял курс на Александрию. Наши англичанам не салютовали. Британские матросы что есть силы махали шляпами и кричали «ура». Капитаны в том им не препятствовали.

– Свидание прошло без радости, а проводы без сожаления! – бросил кто-то из офицеров вслед уходящим британским линкорам.


* * *

Египетская авантюра Дукворта и сегодня замалчивается британскими историками. И не зря, ибо героического там было мало, зато глупости более чем достаточно!

Покинув Дарданеллы, Дукворт поспешил к Александрии, но вид ее укреплений испугал вице-адмирала, и он решил для начала захватить небольшую крепость Розетту неподалеку от средиземноморской столицы Египта. Крепость и город англичане заняли без всякого сопротивления, но дальше началось невероятное. Как оказалось, турки специально заманили англичан в нескончаемый лабиринт кривых улиц и глухих заборов. Внезапно отовсюду началась стрельба. Солдаты валились замертво сотнями. Раненым местные мальчишки тут же ловко отрезали головы. Оставшиеся в живых бежали к берегу, но до своих кораблей удалось добраться очень немногим. Отомстив вероломному врагу яростной бомбардировкой, Дукворт покинул египетские берега. На сем его авантюра и закончилась. Командующего отозвали на расправу в Лондон, а эскадра ушла зализывать раны на Мальту.


* * *

В Петербурге расценили дарданелльскую выходку Дукворта как самое заурядное предательство. Император Александр ограничился всего лишь одной фразой, однако прозвучала она публично да еще на официальном приеме:

– Уменьшение морских сил у Дарданелл, благодаря неизвинительному поведению союзников (при этом царь многозначительно посмотрел на стоявшего неподалеку английского посла), ставит нашего Сенявина в положение весьма и весьма нелегкое! Но мы справимся и без сбе жавших!

Посол отмолчался, да и что ему еще оставалось делать?

Горечь и недовольство российского монарха понять было можно. Совсем недавно он отправил в Константинополь своего агента полковника Поццо-ди-Борго с задачей склонить турок к окончанию войны и подписанию мирного договора. Ведя большую европейскую войну, Россия меньше всего желала воевать еще и с Высокой Портой. Но этого очень желал Наполеон.

Что и говорить, переговоры предстояли Поццо-ди-Борго не простые. Впрочем, надо отдать должное корсиканцу: обладая весьма незаурядными способностями, начал он их довольно умело. Однако едва в переговорах наметился небольшой положительный сдвиг, как Дар-данелльская авантюра англичан свела на нет все усилия Поццо-ди-Борго. Турки ободрились от своей неожиданной победы и теперь ни о каких мирных переговорах не желали даже думать.

Александр Первый был воспитанным человеком и хорошим политиком, а потому его оценка английского вклада в разрешение ситуации вокруг Турции была достаточно дипломатичной. Иные же выражались в те дни в Петербурге так:

– Ну и сволочь этот Дукворт! Заварил кашу, сам смылся, что последний негодяй, а мы расхлебывай!

– Что здесь нового? Англичанка, она завсегда нашему брату гадила!

Самому же Сенявину император отправил письмо ободряющее: «…Я буду ожидать донесений ваших об успехе подвигов ваших противу Порты, не сомневаясь нимало, что благоразумные предприятия ваши увенчаны будут совершенным успехом, и что тем подадите мне новый случай изъявить вам признательность мою, каковую приятно мне во всякое время оказывать вам по тем расположениям, с каковыми пребываю». После Дар-данелльского афронта ореол всемогущества британского флота сразу померк. Солнце Трафальгарского триумфа закатилось само собой. Особенно злорадствовали французы:

– Если уж турки разбили англичан, то что будет с ними, когда за дело возьмемся мы!


***

20 января император Александр послал Сенявину извещение об официальном объявлении войны Турции. Одновременно морской министр Чичагов выслал и дополнительную инструкцию по проведению высадки десанта в Сан-Стефано. Это означало, что Средиземноморской эскадре предписывалось форсировать Дарданеллы, но теперь уже без помощи англичан! Для этого для начала надлежало разгромить линейный турецкий флот в эскадренном бою, форсировать пролив и, захватив десантом в пригороде Константинополя пороховые погреба, создать угрозу турецкой столице.

Одновременно с посылкой инструкций Сенявину Чичагов предписал командующему Черноморским флотом маркизу де Траверсе как можно скорее приготовить транспортную флотилию для перевозки двадцатитысячного десантного корпуса к Босфору, а также привести в полную готовность свой флот.

Спустя месяц де Траверсе донес, что Черноморский флот будет готов к боевым действиям к концу марта, транспорты смогут принять на борт семнадцать тысяч солдат. Командовать боевыми действиями флота командующий почему-то не собирался. Все боевые операции были перепоручены им контр-адмиралу Пустошкину. Согласно плану, Пустошкин должен был идти соединенно с боевыми кораблями и транспортами к Босфору в первых числах апреля. Для прорыва предполагалось использовать момент, когда турецкий флот выйдет из Босфора в Черное море и будет удален от него. Для форсирования пролива надлежало воспользоваться туманом, мглой или, в крайнем случае, ночной темнотой. Первоначально линейные корабли должны были подавить огнем береговые батареи, а затем высадить десант для овладения ими. В случае встречи с частью турецкого флота надлежало, не доходя до него выше по течению немедленно встать на якорь и завершить высадку десанта. Последний тем временем должен был овладеть участком побережья Константинополя, где располагалось адмиралтейство, казармы и магазины с припасами. Основательно закрепившись там, далее предполагалось начать атаку всего остального города, принудив тем самым турок к переговорам о мире. Отдельно оговаривался вопрос о том, что во время операции Пустошкин должен был установить связь с эскадрой Сенявина и согласовывать с ним свои действия.

Разработанный план захвата Константинополя был весьма неплох и имел немалые шансы на успех. Турки никак не могли ожидать одновременного удара с двух сторон: со стороны Дарданелл и со стороны Босфора. К тому же главные силы их сухопутной армии к этому времени должны были уже уйти воевать на Дунай. Однако на деле все вышло совсем не так, как предполагалось, и виновником этому стал маркиз де Траверсе.

Уже весьма запущенный маркизом, но все еще хранящий старые ушаковские традиции, Черноморский флот был готов к своей главной исторической миссии – удару по Босфору. Все, от командиров кораблей до молодых рекрутов, горели желанием этого похода. На всем флоте был только один человек, Босфорского похода не желавший, – сам командующий. Для начала де Траверсе демонстративно отказался возглавить экспедицию и возложил ее выполнение на командующего эскадрой контр-адмирала Пустошкина. Вскоре из Петербурга от Чичагова пришла подробнейшая инструкция относительно Босфорской экспедиции, но к этому времени де-Траверсе решил никуда не ходить.

Это решение было принято в Одессе 12 февраля келейно между маркизом де Траверсе и герцогом Ришелье, который был определен в командующие десантным корпусом. В подписанном ими письменном отказе, маркиз с герцогом напирали на то, что назначенный для овладения Константинополем 17-тысячный корпус в большинстве состоит из совершенно не способных к службе офицеров и рекрутских команд. При этом оба горевали, что при столь сложных обстоятельствах они «не осмеливаются отваживать самую честь и славу целой России». Удивительная забота о русской чести и славе со стороны двух французских эмигрантов!

Императора Александра такое объяснение маркиза с герцегом вполне устроило и более к вопросу Константинопольского десанта он уже не возвращался.

Чичагов же, поняв, что плетью обуха не перешибешь, написал маркизу новую инструкцию, в которой от Черноморского флота ничего более не требовал, как только нести крейсерскую и сторожевую службу.

В те дни командующий Черноморской эскадрой Семен Пустошкин, храбрый и честный, искренне горевал:

– Ну почему я не был послан к эскадре сенявин-ской? Там-то воюют по-настоящему, по-русски, а у нас тут одно слово – прозябание маркизово!

Чтобы деятельный контр-адмирал не путался под ногами, де-Траверсе спровадил его на Днестр командовать тамошней флотилией. В несколько недель заменили рангоут, пополнили запасы пороха и ядер. Борта своих суденышек Пустошкин велел красить в черный цвет, чтобы ночью воевать было сподручней!

Быстро приведя флотилию в надлежащий порядок, Пустошкин двинулся с ней к Аккерману, куда в это время подступил со своим корпусом и герцог Ришелье. У Пустошкина под началом было сорок четыре канонерские и бомбардирские лодки. Во главе них он и кинулся в атаку на Аккерман. Со стороны берега крепость отважно штурмовали армейцы. Те самые, о которых маркиз с герцогом говорили как о не способных к службе!

Не выдержав удара, Аккерман пал. Ахмет-паша, сдавая крепость Ришелье, признался:

– Не владеть вам Аккерманом, если бы не налетели эти черные вороны! И показал рукой на канонерки.

Спустя несколько дней флотилия уже входила в Дунайское гирло. Впереди ее ждала бомбардировка Измаила, Тульчи и Исакчи. Контр-адмирал Пустошкин явно повеселел:

– Теперь и мы, кажись, не хуже средиземноморских драться начали!


***

Пока Европа судачила по поводу Дарданелльской оплеухи британскому флоту, на «Твердом» сенявинские капитаны обсуждали вопрос о дальнейших действиях. После недолгих, но жарких дебатов решено было в проливы и к Константинополю из-за явного недостатка сил пока не соваться, а ограничиться морской блокадой. Константинополь извечно снабжался морем, а потому блокада была бы серьезным ударом по туркам.

– Для надежной блокады нам нужен надежный порт! – заявил Сенявин.

– Конечно, нужен и как можно ближе! – поддержали его капитаны.

– Как ни крути, а надо брать Тенедос! Лучшего места для маневренной базы нам не сыскать! – объявил вице-адмирал. – Я поручаю вам, Алексей Самуилович, предложить тенедосскому паше почетную капитуляцию!

Контр-адмирал Грейг, поднявшись, склонил голову. Подобное поручение всегда в российском флоте считалось особо почетным. – Когда отправляться? – Немедля! – Что делать в случае отказа? – Ждать меня. Я подойду через пару суток!

Выбор Тенедоса был вовсе не случаен. Лучшей маневренной базы для флота, блокирующего Дарданеллы, найти было просто невозможно. Порт, город и крепость располагались всего лишь в каких-то двенадцати милях от входа в Дарданеллы. С острова прекрасно просматривались сам пролив, и подходы к нему. Владеющий Тене-досом крепко держал в руках ключ от Дарданелльских врат!

В тот же день младший флагман повел свой отряд к острову. Под началом Грейга были линейные корабли «Ретвизан», «Рафаил» и фрегат «Венус». Сам Сенявин с остальной частью эскадры взял курс к устью Дарданелл, попугать турок и пресечь их возможные вылазки на помощь Тенедосу. Едва корабли Грейга бросили якоря у острова, как в прибрежный накат ушла шлюпка под белым переговорным флагом. Контр-адмирал предлагал местному паше, во избежание кровопролития, сдать крепость. Гарнизон обещал отпустить его на все четыре стороны со знаменами, холодным оружием и всем домашним скарбом. Паша ответил категорическим отказом.

– Если мы недавно отвадили инглизов, то почему теперь не отвадим и московитов? – рассудил он весьма здраво. – Пусть они попробуют победить, а сдаться я всегда успею!

Тем временем Сенявин продемонстрировал в устье Дарданелл Андреевский флаг, а затем продефилировал для пущей убедительности несколько раз мимо береговых батарей.

– Кажется, турки пока вылезать из своей бутылки не собираются! – констатировал Сенявин, не заметив никакого движения в глубине пролива. – А жаль!

Оставя в дозоре «Селафиил» и «Скорый», он с остальной частью эскадры поспешил к Тенедосу. Еще на подходе к острову главнокомандующий сделал распоряжения относительно предстоящей высадки десанта.

У острова «Твердый» сошелся вплотную с «Ретвиза-ном». – Давали ли ультиматум? – спросил Сенявин Грейга. – Давали! – Что ответствовали? – Желают драться!

– Ну так пусть дерутся! – Вице-адмирал велел кораблям занимать назначенные им диспозицией места.

8 марта с первыми лучами солнца «Мощный», «Ве-нус» с одним из греческих корсаров подошли вплотную к берегу и открыли картечный огонь по турецким пикетам. Не выдержав огня, турки стали быстро отходить вглубь острова. С крепости начали перестрелку с «Рафаилом». Еще в Кронштадте Лукин окрасил свой корабль отлично от всех в одну широкую черную полосу. Теперь, завидев черный корабль, продвигающийся вдоль берега и непрерывно посылающий ядра, турки кричали:

– Кара курт! Кара курт! (Черная смерть! Черная смерть!)

Артиллеристы Лукина били отменно, и «черный корабль» оправдывал данное ему имя.

Мичман Панафидин командовал шканечной батареей. Из-за малого калибра та почти в бою не участвовала, и мичману пришлось большей частью оставаться сторонним наблюдателем происходившего.

– Это было мое первое дело! – рассказывал впоследствии друзьям Панафидин. – И хотя я почти не палил, но был так оглушен, что на другой день ничего не слышал, а шум в голове остался вообще надолго. Убитых у нас было двое, зато бедняга «Рафаил» получил более двадцати пробоин!

Из донесения об этом бое: «Корабль ответствовал с совершенною исправностию, так что редкое ядро не причиняло вреда неприятелю».

Одновременно началась подготовка к высадке десанта. С тыльных бортов спустили шлюпки и баркасы, высадили в них морских солдат и стрелков-албанцев.

На «Твердом» вывесили сигнал: «Усилить огонь сколько возможно». Теперь корабельные пушки ревели, не переставая. Турки поначалу отвечали живо, но затем огонь их стал слабеть: то ли несли потери, то ли берегли порох. Заметив турецкое ослабление, Сенявин тут же скомандовал:

– Десант в шлюпки! Мой катер к трапу! Я поведу солдат сам!

Командир «Твердого» капитан 1-го ранга Малеев попытался было отговорить командующего:

– Уж не ваше дело, Дмитрий Николаевич, с сабелькой по камням скакать! Другие у нас для того в избытке имеются! Но Сенявин лишь отмахнулся:

– Оставьте, Даниил Иванович! Сколько мне еще в каюте киснуть, пора и кости размять!

В четверть часа были сбиты последние неприятельские пикеты. Оставшиеся в живых турки побежали в крепость.

Наконец, от кораблей отвалили первые шлюпки с албанцами. Их задача была высадиться на пляж и удержать сей плацдарм до подхода основных сил. Албанцы высадились на прибрежный песок беспрепятственно. Корабельная артиллерия им хорошо расчистила дорогу. За стрелками устремились шлюпки с регулярной пехотой. Достигнув берега, солдаты выскакивали на песок и кричали:

– Здорово, матушка дорога земля, будь сегодня к нам милостива!

Солдаты тут же строились в две колонны. Первую из девятисот козловцев возглавил полковник Подейский. Ему дадены были четыре полевые пушки. Колонна двинулась к крепости, обходя ее горами с левой стороны. При колонне Подейского находился контр-адмирал Грейг.

Вторую колонну принял старый черноморец полковник Буасель: шесть сотен солдат Второго Морского полка, все сплошь ветераны, помнившие еще штурм Корфу! У них четыре пушки и шесть Фальконетов. Как и подобает настоящим морским пехотинцам, Буасель со своими подчиненными двинулся к крепости вдоль берега.

Албанские стрелки и матросы-охотники наступали, двигаясь впереди колонн. Вместе с морской пехотой шел Сенявин.

Обстреляв десант издали, турки боя не приняли и отошли к самой крепости. Вот что об этом писал Свинь-ин в своих мемуарах: «Турки побежали в горы стремглав… Наши с развернутыми знаменами и стройным фронтом – с громким «ура!» их преследовали быстро, производя беглый огонь».

Первыми вышла к прикрепостным шанцам колонна Буаселя. Быстро подтащив на руках легкие орудия, морские пехотинцы в упор начали поражать картечью засевших в окопах турок. До штыка дело даже не дошло.

– Шанцы наши! – доложил Сенявину Буасель, расправив седые подусники.

– Продолжайте в том же духе! – кивнул тот. – Подождем вестей от Подейского.

Колонна полковника Подейского тем временем уже подходила к крепости со стороны гор. Отделенный от колонны отряд майора Гедеонова сумел отсечь часть отходивших турок от крепости и лихой атакой рассеял их по окрестным горам.

Результат атаки Подейского был чрезвычайно важен. Дело в том, что Тенедосская крепость, построенная некогда генуэзцами, была сделана столь неудачно, что тенедосские горы буквально нависали над ней. А потому владеющий горами имел возможность беспрепятственно обстреливать крепость. И вот теперь козловцы взбирались по горным тропам, чтобы оседлать стратегически важные высоты. Остальная часть колонны тем временем с криками «ура» ворвалась со своей стороны в предместье.

Объединившись, десант без всяких потерь занял все городское предместье. К ногам вице-адмирала бросили пять захваченных знамен.

– Для начала неплохо, но надо бы побольше! – кивнул, принесшим знамена солдатам, главнокомандующий.

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство! – заверили те в один голос. – Столько добудем, что еще вместо портянок ноги оборачивать станем!

Свидетельствует участник десанта: «Меж тем передовая колонна показалась на возвышенности, которую приказано было занять ей. При виде ее турки побежали с горы стремглав; наши с развернутыми знаменами и стройным фронтом – с громким «ура!» их быстро преследовали, производя беглый огонь. Прекрасное зрелище! Мы со своей стороны также понемногу приближались к крепости и таким образом со всех сторон стеснили неприятеля. Наконец, адмирал вышел вперед войск, закричал: «Ура!» Кинулись в штыки и в несколько минут неприятель выгнан был из форштата, обращен в бегство и принужден запереться в крепости».

Турки бежали, причем панически, и будучи не в силах пробиться, кидались от отчаяния в крепостной ров. Наши солдаты гнали бежавших до самых ворот, поражая их штыками. После этого пала и «малая крепости-ца», прикрывавшая последние ретраншементы. Над ней поднял российский флаг мичман Салморан.

В тенедосском десанте принял боевое крещение и Павел Свиньин. Молодому дипломату не повезло. Вначале его переносившие на берег матросы уронили в воду. Затем Свиньин попал под турецкие пули и вынужден был прятаться в кустах. Спасло его появление нашей колонны, к которой он и примкнул. Во главе колонны шел сам Сенявин. Завидев юношу, он приветливо кивнул: – И вы здесь?

– А как же! – гордо отвечал Свиньин, пытаясь находу вытрусить из дула пистолета промокший порох.

Рядом просвистело несколько пуль. Свиньин невольно отшатнулся в сторону.

– Не стоит им кланяться! – обернулся главнокомандующий. – Тем более что свою пулю не услышишь!

Турки затворились в главной цитадели – форте Та-бия. Одновременно продолжались отдельные бои в предместье. Часть защитников, запершись в домах, отчаянно защищалась. Поэтому каждый такой дом приходилось брать штурмом. Чтобы избежать лишних потерь, Сенявин велел разбивать их пушками. Греки, наоборот, сразу же отворяли ворота, встречая русских солдат вином и холодной ключевой водой. Вскоре, видя, что всякое сопротивление напрасно, турки начали выбрасывать над домами белые флаги. К сдавшимся домам, во избежание грабежей, немедленно выставлялись караулы. Для женщин, по приказу Сенявина, ставили отдельные палатки, где те могли находиться вне любопытствующих мужчин.

Тем временем с кораблей свезли несколько мощных корабельных орудий. Несмотря на всю трудность их доставки, на привезенные пушки Сенявин рассчитывал особо. Тяжелый калибр должен был проломить бреши в крепостных стенах. Орудийные стволы, лафеты, ядра и порох матросы тащили на руках и волокушах.

– Наддай! – кричали на подъемах, когда и сил, казалось, уже не было.

Вымотались ужасно, но зато туркам сюрприз приготовили изрядный! Уже после первых выстрелов в крепости поднялись черные столбы пожаров.

– Так они долго не продержатся! – резюмировалиофицеры.

По тому, каким редким стал ответный огонь, было очевидно, что турки сильно загрустили. Наши же били, не переставая, и спустя день над стенами тенедосской цитадели забелели флаги капитуляции.

– Ну вот, кажется, и все! – бросил шпагу в ножны Сенявин. – Остров наш!

Письмо понесла в крепость одна из пленных турчанок по имени Фатима. В нем российский командующий писал, что обещает беспрепятственно отпустить турецкий гарнизон на Анатолийский берег. Наконец, ворота крепости отворились, и турки, бросая оружие и знамена, вышли наружу. Следом за ними двинулись многочисленные семейства.

История Фатимы, жены простого тенедосского ремесленника, заслуживает отдельного рассказа. Эта женщина сама подошла к Сенявину и вызвалась отнести письмо к паше в крепость, чтобы убедить его сдаться и спасти тем самым жизнь мужу. Вице-адмирал, как мог, отговаривал ее от этой опасной затеи, но женщина была непреклонна.

– Как жаль, что я не могу видеть вашего лица, скрытого покрывалом! – сказал Сенявин. – Но я знаю, что оно столь же прекрасно, как и ваш поступок!

Уходя, Фатима, плача, упала на колени и положила своего маленького ребенка к ногам российского вице-адмирала со словами:

– Оставляю дитя залогом! Если Аллаху будет угодна моя смерть, то будь ему покровителем и наставником! Сенявин обещал.

Тогда женщина встала с колен и твердым голосом попросила скорее проводить ее к крепости.

Сенявин, зная, что турки считают всех попавших в плен женщин обесчесченными, был удивлен решительностью Фатимы. Немедленно было приказано прекратить всякую стрельбу. Когда Фатима вместе с трубачом подошли к воротам крепости, по ним было сделано несколько ружейных выстрелов, по счастью, не точных. Но и это не поколебало храбрую женщину. Передав письмо, она стала ждать ответа. Наконец, на стене появился сам паша. Фатиму впустили в город. Расспросив женщину о том, почему она согласилась на столь необычное дело и, выслушав, какое уважение ей оказал русский главнокомандующий, паша был весьма тронут. Тотчас он собрал совет, который и решил принять все предложенные Сенявиным условия. Затем комендант проводил Фатиму до ворот. Сбежавшиеся турки требовали смерти женщины, но паша остановил их:

– Я этого не допущу! Она не обесчесчена! Русские оказали ей всевозможное уважение! Если мы забьем эту женщину камнями, то что подумают о нас христиане! Фатима – пленница русского адмирала и потому должна невредимой возвратиться обратно!

Когда Фатима вернулась обратно, Сенявин с благодарностью передал ей сына. Бедная мать обхватила ребенка и разрыдалась. Турецкий парламентер, прибывший с ней, склонил голову перед Сенявиным:

– Благодарю Пророка, что лично познал ваше снисхождение. Вы писали, что желаете отпустить нас со всем имуществом домой! Мы признаем себя побежденными и великодушием, и силой! Утвердите условия, и крепость ваша!

Переговоры о сдаче цитадели вели прямо у крепостного рва. Едва закончили, турецкий комендант махнул рукой, и из приоткрытых ворот выскочило несколько негров с подносами. На подносах – чашки с кофе и трубки с табаком. Не сходя с места, отпили из чашек, прикурили трубки и, довольные, разошлись. Одни, чтобы сложить оружие и спустить знамя, другие, чтобы оружие принять и свое знамя над крепостью водрузить.

Под рокот барабанов в Тенедосскую цитадель вступил храбрый Козловский полк. Командир полка полковник Иван Федорович Под ейский был назначен комендантом.

Во время перевоза турок с острова на материк Сенявин приказал, чтобы для женщин были оборудованы специальные суда с закрытым верхом, дабы никто не мог смущать нравственности турчанок. Паша еще более растрогался:

– Я знаю права победителей, нелегко отказаться от стольких прелестных красавиц! А потому даже не смел ходатайствовать об их освобождении. Поверьте, что мы сумеем оценить ваше снисхождение и на деле!

Прощаясь с Фатимой, Сенявин щедро наградил женщину за ее подвиг.

Русские солдаты и греки-горожане немедленно приступили к тушению пожаров. Одновременно подсчитывались потери и трофеи. За время боев четверых убили (двое из которых албанцы) и ранили восемь десятков человек. Захватили же восемьдесят пушек с большим количеством ядер и пороха. Но главное состояло в том, что с занятием Тенедоса российская эскадра приобрела прекрасную маневренную базу в самой близости от Дарданелл.

Тендосского пашу Сенявин принял со всей возможной вежливостью. Они вместе отобедали прямо на расстеленном персидском ковре. Поев и выпив, невольный гость благодарил хозяина за доброе отношение к себе. А когда Сенявин сказал, что отпускает пашу домой, тот растрогался до слез: – Чем я могу отплатить вам за вашу доброту?

– Попробуйте облегчить участь офицеров и матросов с «Флоры»! – попросил Сенявин, до которого уже дошли слухи о судьбе команды потерпевшего крушение корвета.

Гарнизон, как изначально обещалось, вывезли рыбачьими фелюгами на анатолийское побережье, где и отпустили на все четыре стороны. Затем занялись срочным восстановлением крепости. Сенявин был доволен. Тене-дос достался самой малой ценой и теперь вице-адмирал был полновластным и единоличным владетелем всех северных эгейских вод.

Из хроники взятия Тенедоса: «Полки прошли церемониальным маршем, совершено молебствие Всевышнему Поборнику правды и при звуках пушек, труб и литавров провозглашено долголетие великому царю русскому и подняты флаги на вновь завоеванной ему крепости».

Кончились праздники, начались будни. Первым делом надо было восстановить частично разрушенные крепостные стены.

– Работать, ребята, на совесть! – внушали солдатам и матросам офицеры. – Нам еще сию фортецию от турок защищать придется!

В том, что турки рано или поздно предпримут попытку отбить и остров, и крепость, ни у кого сомнений не было. Тем временем со всех греческих островов и даже с материка к Тенедосу спешили суда и суденышки. То греки, прослышав о победоносном прибытии в Архипелаг русского флота, торопились заверить Сенявина в своей преданности и поддержке.

Всеобщее внимание привлекла огромная пушка, стоящая в крепостном дворе. Ствол ее был столь велик, что превышал знаменитую Царь-пушку Московского кремля. Пушка не стреляла уже пару сотен лет, но ее держали, чтобы пугать врагов.

– Ведь это ж надо! – удивлялись моряки, трогая нагретый за день металл. – Да в такое дуло корова влезет!

Для лучшего обеспечения продовольствием Сенявин разрешил командирам кораблей выделить людей для работ на берегу. Немедленно были отправлены на остров матросы, закуплены коровы и овцы. Чтобы стада не перемешались, на капитанском совете все поля и луга поделили между кораблями. Эти владения гордо называли дачами. Теперь повсюду было только и слышно:

– Вон там за холмом, где овечки пасутся, чья дача будет? – То «Твердого»! – А левее? – Там дача «Рафаильская»!

Как всегда, к раздаче пирога не успели фрегатские. Пока «Венус» мотался в крейсерствах, все хорошие «дачи» поделили без него. Узнав о такой несправедливости, приглашенный на традиционный капитанский обед капитан-лейтенант Развозов обиделся не на шутку, даже есть отказался и рюмку от себя отодвинул:

– А где моя дачка будет, мы что, чужие? Я тоже коровок с овечками пасти хочу и мясо с молоком на столе матросском иметь!

Командиры замялись: и «венусцев» жалко обижать, но и своих «благоприобретенных» лугов тоже отдавать не хочется. Развозов, видя отношение такое, разобиделся окончательно.

– Я на обиду такую буду бумагу писать главнокомандующему!

– Ладно! – махнул рукой Лукин. – Отрежу тебе от «Рафаиловой дачи» кусок! Не журысь!

– И мы тебе маленько дадим! – согласились, усовестившись, остальные. – А то ты со своей дурацкой бумагой к адмиралу полезешь, а он в сердцах вообще все наши дачи разгонит!

– Вот это иное дело! – обрадовался Развозов, рюмочку опрокинув и тарелку решительно пододвигая. – Как обоснуюсь, милости прошу к нам на «Венусскую дачу» в гости!

– Ты вначале обоснуйся, потом уж приглашай! – посоветовали ему. – А не то не ровен час снова в крейсерство загремишь!

После общего обеда командиры кораблей решили поехать посмотреть свои «владения». Отказался лишь Лукин, который торопился вернуться на «Рафаила». Дело в том, что не далее как вчера вечером на корабле произошло чрезвычайное событие. «Рафаил» едва не повторил страшную судьбу британского «Аякса». Расследованием обстоятельств этого дела капитан 1-го ранга сейчас и занимался.

Слово очевидца: «С нами едва не случилось несчастия. Капитан у нас ужинал; это продлило долее обыкновенного ужин и от того мы спаслись: почувствовали запах из констапельской, бросились из-за ужина туда, нашли там в каюте артиллерийского офицера черное белье, разные письменные бумаги и недокуренную трубку, которой огонь зажег белье и бумагу; все уже тлелось. Если бы ужин был ранее, офицеры разошлись бы спать; тогда огонь взял бы свою силу, а потушить его почти невозможно. Этот случай доказывает, что устав, написанный великим Петром, не совсем исполняется: ты знаешь, что курить трубку назначено место в кают-компании, а часовой у фитиля есть канонир, который не смел отказать своему лейтенанту. Как строго должно смотреть за огнем на корабле: нет бедствия ужаснее на море, как пожар. Разумеется, лейтенант был наказан, – этот офицер марал свой мундир; он даже был исключен из кампании…»

Особой популярностью среди офицерства пользовалась городская турецкая баня, в нее даже в очередь записывались, ибо всем места сразу не хватало. Ловкий грек быстро привел баню в порядок и имел с нее хорошие деньги. В мраморных залах журчали фонтаны. Здоровенный армянин клал очередного страдальца на скамью и неистово тер варежкой из грубой овечьей шерсти, не забывая поливать намыленной водой, затем сильными руками разминал тело и члены, снова мыл и снова разминал. А потому выходящий из бани чувствовал себя почти небожителем…

Помимо бани, восстанавливали батареи, магазины, сооружали и некое подобие адмиралтейства. Так уж устроен русский человек, что везде начинает он обживаться быстро и обстоятельно, серьезно и надолго.

Из дневника Владимира Броневского: «Прибытие Российского флота в Архипелаг скоро сделалось известным. Начальники островов Ядро, Специи и других ближайших с восторгом и редкою готовностию предложили свои услуги. По взятии Тенедоса, со всех прочих островов независимые майноты, сулиоты, а потом жители Морей и древней Аттики, предложили собрать корпус войск, словом, вся Греция воспрянула и готова была при помощи нашей освободиться от ига неволи, но адмирал, действуя осторожно, отклонил сие усердие до времени и даже турок, поселившихся в Архипелаге, которые малым числом своим не могли вредить грекам, оставил покойными и сим избавил христиан от ужасного мщения их жестоких властителей. В прокламации, изданной в Ядро, жители Архипелага объявлены принятыми под особое покровительство Всероссийского Императора, а порты на матером берегу, равно и острова Кандия, Негропонт, Ме-телин, Хио, Лемнос, Родос и Кипр, занятые турецкими гарнизонами, признаны неприятельскими».

На Тенедос зашел английский бриг «Бриттон». Англичане привезли хорошие и плохие известия. Хорошие об успехах русских войск в большой европейской войне в сражении при Прейсиш-Эйлау, плохие о захвате тунисским беем зашедших к нему в порт четырех торговых судов. Узнав об этом, Сенявин немедленно написал письмо Дукворту, прося его посодействовать в освобождении соотечественников.

Из записок Павла Свиньина: «Приятные вести с севера придают более торжества празднествам нашим. Вчера пировали мы на корабле «Сильном» у Ивана Александровича Игнатьева, а сего дни на «Ретвизане» у Алексея Самойловича Грейга; с громкою музыкою и пушечной пальбою пили здравие победителей: непритворная веселость, братское дружество председали в собраниях наших – с сими чувствами пойдем на врага, в огонь и в воду за царя и честь русского флага! Опытом узнали достоинство тенедосского вина, которое по всей справедливости почитается лучшим в Архипелаге; и если бы получше его делали, то не уступало бы ничем французскому Шато-Марго или Медоку…»

Вскоре ушел в устье пролива первый блокадный отряд. Инструктируя командиров, Сенявин велел как можно меньше стоять на якоре и как можно больше времени быть под парусами. Главные силы расположились между Тенедосом и анатолийским берегом, готовые в любой момент прийти на помощь. Теперь Дарданеллы были запечатаны крепко. В отчаянии турки пытались было использовать для сообщения расположенный северней пролива Саросский залив, но эта попытка была пресечена в корне посылкой туда нескольких мелких судов. В турецкой столице начались перебои с продуктами. Чем дальше, тем голод становился острее. Никто не мог и подумать, что русские столь быстро и эффективно смогут создать реальную угрозу турецкой столице.

Теперь предстоял второй акт разыгрываемой Сеняви-ным грандиозной драмы. Предстояло выманить в море и разбить турецкий флот. Для этого российскому главнокомандующему необходимо было придумать многоходовую комбинацию.

Первые же вести, доставленные с дозорных кораблей, вселяли уверенность, что пока все идет по плану. Раздосадованные потерей Тенедоса, турки подтянули свой флот к устью Дарданелл. И хотя пока их линейные корабли держались под защитой береговых батарей, было очевидно, что рано или поздно, но вылазку в открытое море сделать они все же попытаются. Следовало сделать свой ход, и Сенявин его сделал. Чтобы еще больше вселить уверенность в сердце капудан-паши, он демонстративно отделил от эскадры и направил к Салоникам отряд контр-адмирала Грейга: «Ретвизан», «Венус» и один из каперов. Турок в буквальном смысле приглашали к нападению!

– Капудан-паша должен полностью увериться в нашей беспечности, а уверившись, высунуть нос из пролива. Тут-то мы его по носу и щелкнем! – говорил Сенявин штабным. С Грейгом попросился идти и Свиньин.

Вслед за ушедшими к Салоникам еще один отряд кораблей столь же демонстративно был направлен к Смирне, а третий – к Лесбосу.

– Что теперь будем делать, Дмитрий Николаевич? – спрашивали Сенявина командиры кораблей. – Только одно, – отвечал тот, – ждать!


***

Отделившись от эскадры, отряд контр-адмирала Грейга взял курс на Салоники. Младшему флагману вменялось сей богатейший торговый город лишить сообщения с Архипелагом и с Константинополем. В походе к Салоникам был и иной резон. Дело в том, что в окрестных горах располагались селения христиан-епиратов, упорно не признававших турецкого владычества. Ежегодно более пятнадцати тысяч епиратских воинов спускались в долины, чтобы показать туркам, кто истинный хозяин на этой земле. Чтобы поддержать мир, салоникс-кий паша сам был вынужден платить горцам дань ружьями, порохом и свинцом. Пока в Салониках поддерживалось подобие хрупкого мира, но что могло произойти, когда к городу подойдут российские корабли и единоверные горцы-епираты увидят Андреевские флаги, не мог сказать никто!

Передовым в уходящем отряде резал форштевнем волну «Венус», за ним флагманский «Ретвизан». Греческий корсар держался на траверзе. Но отойти далеко от Тенедоса сразу не удалось. Отряд вскоре по выходе попал в полосу полного безветрия. Паруса бессильно опали, и корабли заштилели неподалеку от знаменитой Афонской горы. Не доходя несколько миль до Салоник, бросили якоря.

– Сколько вытравлено каната? – запросил боцманскую команду Броневский. – Пятнадцать саженей! – откликнулся боцман.

В шканечном журнале Броневский записал: «23 марта. Пять часов пополудни. Рейд Салоник на траверзе реки. Отстояние от берега 7 верст. Отдан становой якорь-дагликс. Вытравлено каната 15 саженей».

Грейг со Свиньиным перебрались на корсарскую фелюгу и отправились самолично посмотреть крепостные укрепления поближе. Одновременно спустили гребные баркасы и захватили несколько турецких лодок.

Вернувшийся обратно Грейг отметил, что со стороны моря Салоники укреплены не слишком хорошо и вполне могли бы быть взяты десантом, что проживает в городе более ста тысяч жителей, а гарнизон составляет пятнадцать тысяч янычар. На следующий день он отправил в город парламентера с требованием выдать ему французскую собственность и французов как главных зачинщиков войны. Но паша в том отказал. Подойти ближе к городу оказалось столь затруднительно, что «Венус» выскочил даже на песчаную отмель. Через несколько часов фрегату удалось с нее сползти, однако осторожный Грейг решил более попыток подойти к Салоникам не предпринимать. На следующий день задул сильный северный ветер, и отряду пришлось отойти в море.

Из записок Павла Свиньина: «…Поутру адмирал (Трейг – В. Ш.) отправил мичмана Ламброса с лоцманом нашим, который хорошо разумел по-турецки к салоникс-кому паше с письмом. Не допустя их к городу за 200 сажен, им закричали с берега, чтобы остановились; после чего подъехала к катеру нашему турецкая лодка, и секретарь паши взял от Ламброса письмо, запретив ему приближаться к берегу, дабы не подвергнуться неистовствам черни». Ламбросу даны, адмиралом Грейгом два сигнала: если хорошо его примут, то должен он был поднять одно весло. Когда же дурно, то два. Для вернейшего наблюдения и повторения сигналов на середину пути послан был другой катер с гардемарином, и мы крайне удивлялись, что он не делал никакого нам сигнала. Через два часа подъехала к Ламбросу турецкая лодка с толмачом, который сказал, что в ответ на письмо адмирала паша, посоветовавшись с беями, приказал ему объявить, что «он служит султану так, как адмирал императору, что «янычары получают такое же жалование, как и русские солдаты…» Из сего лаконичного ответа весьма легко было понять, что должно было нам употребить другие меры для убеждения, и адмирал Грейг приказал баркасами взять видимые у берегов лодки. На них намерен он поставить мортиры, дабы ночью потчевать приятелей бомбами.

Приготовления наши приходили к концу, и не было сомнения, чтоб не увенчать его желаемым успехом в следующую ночь, как вдруг на рассвете подул сильный северный ветер, который, по приказанию адмирала Се-нявина, был нам знаком немедленного оставления предприятия нашего и поспешения к соединению с ним. С ветром сим могли выйти турки из Дарданелл. Итак, мы, оставив взятые нами лодки на якорях, подняли паруса и пошли. Что подумают в Салониках о нас? Как распишет нас французский консул? Ветер час от часу усиливается. Алексей Самойлович, боясь шторма, приказал бросить якорь при устье залива.

В одиннадцать часов корсар послан был взять в Скопле две турецкие лодки, нагруженные мукою. Что и было сделано… Благополучно соединились с флотом при Тенедосе. Я с сожалением расстался с Алексеем Са-мойловичем: беседа его приятна и поучительна. Можно сказать, что он примерный человек и начальник! Сословие офицеров на «Ретвизане» может также без лести назваться избранным: кроме исправности, познаний по службе, каждый из них отличается вежливостью, приятностью в обращении; вот как хороший пример действует на молодых офицеров!»

Историки почему-то традиционно обходят салоникс-кий рейд стороной. И оря! Польза от этого, на первый взгляд неудачного, рейда была немалая! Во-первых, появление русских кораблей настолько перепугало местных купцов, что они оставили всякую мысль о посылке судов с продовольствием не только в Константинополь, но вообще в какие бы то ни было порты Турции. Во-вторых, прознав о пришедших единоверцах, воспряли духом местные горцы, а воспряв, возобновили свои нападения на турок. Все это привело к тому, что, когда начались активные боевые действия на Дунае, вместо того, чтобы отправить часть гарнизона на этот важнейший для Турции фронт, салоникский паша запросил себе подкреплений.


***

Война есть война, а потому, помимо громких дел, есть и каждодневные негромкие. Из хроники боевых действий: «Ввечеру посланы были два баркаса и три вооруженных катера с албанцами и солдатами к анатолийскому берегу для взятия или истребления судов, там находящихся. Адмирал намерен удобные из них переделать в канонерские лодки. С корабля видна была перепалка; выстрелы вдали представлялись ракетами; четыре большие лодки были плодом сей экспедиции.

К вечеру пришло шесть корсаров. Многие из них привели богатые призы, а Идриот Дука захватил турецкого фельдъегеря Чауша Селима, посланного в Кандию с фирманами.

Телеграф сделал сигнал, что у Дарданеллъского выхода остановилась турецкая эскадра, состоящая из 30 судов, из коих 6 кораблей, столько же фрегатов и на одном из них адмиральский флаг. Сенявин собрал тотчас военный совет: приняли меры, позицию, дана линия баталии…

Шел проливной дождь. Турецкий флот прибавил до 8 кораблей. Не можем понять, отчего турки на нас не выходят. Не имеют ли они в предмет удержать единственно все силы наши у Тенедоса, дабы мы не могли делать диверсий на острова. Кроме полного адмирала, видны у них еще два вице-адмирала».

А турки все медлили с выходом своего флота. Чего им теперь не хватало для решимости, было совершенно не ясно! Может, лазутчики попались недобросовестные, может, корабли оказались не готовыми, может капудан-паша не поверил Сенявину! Уже вернулся из-под Сало-ник Грейг, уже захватив немало торговых судов, пришел отряд из Смирны, а из Дарданелл так никто и не выглянул. Противники выжидали и стерегли друг друга. Но если Сенявина время не очень тревожило, то турок поджимал голод и вероятность городского бунта. Так долго продолжаться не могло и что-то должно было неминуемо произойти, тем более что лазутчики доносили: «Продовольственные запасы истощены и в столице уже чувствуется голод».

2 апреля, у входа в Дарданеллы прошла очередная смена караула. «Рафаил» и «Ярослав» сменили «Мощный» и «Венус». Для удобства легли на якорь в восьми верстах от пролива у маленького каменистого островка Маври, чтобы наливаться там по потребности водой. Вахты сменялись вахтами, а море оставалось пустынным. Турки упорно не желали выбираться из своей норы.

Дни шли за днями. К стоящим у Тенедоса главным силам подошли еще два линкора с Адриатики. Сенявин, сколько мог, наращивал свои силы, готовясь к решающей схватке за проливы. Дозорные корабли уныло качались в дремотных волнах, а турки все не показывались. С каждым днем уменьшался и без того скудный обеденный рацион.

– Вот уж не думали, что на войне такая скучища будет! – говорили промеж себя мичманы.

– Подождите малость! Еще так порезвитесь, что чертям тошно станет! – утешали их умудренные службой и жизнью лейтенанты.

Меж тем наступило время Пасхи, самого любимого праздника православного мира. Ночь выпала тихая и темная. В полночь эскадра украсилась разноцветными фонарями. Пушка с «Твердого» возвестила о начатии ночного бдения. Палубы были загодя очищены для молящихся. Тысячи офицеров, матросов и солдат, стоя с зажженными свечами в руках, слушали пение церковных хоров и глядели на крестный ход на шкафутах своих кораблей. Вот, наконец, священники, возглавляющие ход, спустились по трапу, словно вестники Неба, и произнесли извечное: – Христос Воскресе!

Из воспоминаний Броневского: «Офицерский запас уже давно истощился, морской провизии матросам выдавали так же скупою рукою; надеялись что-нибудь достать на Имбро; но я возвратился оттуда по пословице: ездил ни про что, привез ничего. В полночь, на праздник Пасхи, слушали заутреню, любовались пальбою со флота и Тенедосской крепости и сами, при громе артиллерии, обнялись, похристосовались по-братски, поздравили друг друга с великим праздником, а разговелись черным размоченным сухарем. Не привыкнув в такой день столь строго поститься, хотя мы шутили, но недолго; скоро все разошлись по каютам философствовать, предаваться романтическим мечтаниям, один лег спать, другой пел заунывные песни. Матросы, также сбивались с ладу, прохаживались на шканцах в новых мундирах, вспоминали, как в России в сие время уже все веселы и также шутили с горем пополам. К вечеру с флота виден был идущий баркас; оный пристал к нашему борту, наполненный баранами, бочонками вина, корзинами яиц и зелени. Какая радость! Адмирал вспомнил о нас и, уделив из своего запасу, прислал нам разговеться. Подарку этому мы так обрадовались, что тотчас развели на кухне огонь, часто посылали торопить поваров и, наконец, в полночь сели обедать. На рассвете и матросы разговелись: начались игры и песни, все были довольны, забыли прошедшее и с большим удовольствием наслаждались настоящим».

На Пасху зашевелились и турки. Тревожный телеграф поднял спозаранку отдыхающие команды: – Турецкий флот снимается с якоря!

Известие было встречено всеобщим «ура». Все рвались в бой. – Вот и подарочек нам ко Христову дню!

С берега на русскую эскадру приехала посмотреть группа всадников. Половина из них были европейцами. Последние долго глядели в зрительные трубы, пока с эскадры не послали по ним несколько ядер. После этого всадники скрылись за холмами.

– Так быстро отъехали, что и познакомиться не успели! – смеялись моряки.

Эскадра жила своей повседневной жизнью. Павел Свиньин, квартировавший к тому времени на «Твердом», писал: «Так как свита адмирала состоит из всякого рода чиновников, то на корабле нашем теперь более 50 офицеров, сверх того беспрестанно приезжают офицеры со всего флота то за приказами, то за справками, то за у знанием нового, ибо «Твердый» есть центр властей и столица новостей. Первый шаг в кают-компанию нашу должен, полагаю я, поразить удивлением всякого, сколько разнообразием костюмов, не менее контрастами занятий и упражнений. Здесь на шести столах бьются в карты; там разыгрывают квартет; здесь спорят за шашками; в уголку собралась компания друзей и с цигаркою во рту и чашкою чая в руках один рассказывает другому, что бывало или будет. В другом углу, поджав ноги, сидят греки с длинными чубуками и в огромных шапках. Подле них на рундуке на коленях качается турка Чуау Селим, перехваченный с депешами. Посредине вальсируют, там бренчат на фортепиано и гитаре или охотник до театра декламирует трагическую сцену из «Самозванца», одним словом – всякий молодец на свой образец. В то же время беспрестанно входят и выходят люди странной одежды, необыкновенных физиономий: черногорцы, сулиоты, албанцы, морские, военные, статские и прочие. Между тем на палубе составляются различные хоры русских певцов. Солдаты спорят с матросами в искусстве и превосходстве голосов…»