"Эдгар Аллан По. Вильям Вильсон" - читать интересную книгу автора

меня в покое. Негодяй! В Риме - как не вовремя и притом с какой
беззастенчивой наглостью - он встал между мною и моей целью! То же и в
Вене... а потом и в Берлине... и в Москве! Найдется ли такое место на
земле, где бы у меня не было причин в душе его проклинать? От его
загадочного деспотизма я бежал в страхе, как от чумы, но и на край света я
бежал напрасно!
Опять и опять в тайниках своей души искал я ответа на вопросы: "Кто
он?", "Откуда явился?", "Чего ему надобно?". Но ответа не было. Тогда я с
величайшим тщанием проследил все формы, способы и главные особенности его
неуместной опеки. Но и: тут мне почти не на чем было строить догадки.
Можно лишь было сказать, что во всех тех многочисленных случаях, когда он
в последнее время становился мне поперек дороги, од делал это, чтобы
расстроить те планы и воспрепятствовать тем поступкам, которые, удайся они
мне, принесли бы истинное зло. Какое жалкое оправдание для власти,
присвоенной столь дерзко! Жалкая плата за столь упрямое, столь
оскорбительное посягательство на право человека поступать по собственному
усмотрению!
Я вынужден был также заметить, что мучитель мой (по странной прихоти
с тщанием и поразительной ловкостью совершенно уподобясь мне в одежде),
постоянно разнообразными способами мешая мне действовать по собственной
воле, очень долгое время ухитрялся ни разу не показать мне своего лица.
Кем бы ни был Вильсон, уж это, во всяком случае, было с его стороны
чистейшим актерством или же просто глупостью. Неужто он хоть на миг
предположил, будто в моем советчике в Итоне, в погубителе моей чести в
Оксфорде, в том, кто не дал осуществиться моим честолюбивым притязаниям в
Риме, моей мести в Париже, моей страстной любви в Неаполе или тому, что он
ложно назвал моей алчностью в Египте,- будто в этом моем архивраге и злом
гении я мог не узнать Вильяма Вильсона моих школьных дней, моего тезку,
однокашника и соперника, ненавистного и внушающего страх соперника из
заведения доктора Брэнсби? Не может того быть! Но позвольте мне поспешить
к последнему, богатому событиями действию сей драмы.
До сих пор я безвольно покорялся этому властному господству.
Благоговейный страх, с каким привык я относиться к этой возвышенной
натуре, могучий ум, вездесущность и всесилье Вильсона вместе с вполне
понятным ужасом, который внушали мне иные его черты и поступки, до сих пор
заставляли меня полагать, будто я беспомощен и слаб, и приводили к тому,
что я безоговорочно, хотя и с горькою неохотой подчинялся его
деспотической воле. Но в последние дни я всецело предался вину; оно
будоражило мой и без того беспокойный нрав, и я все нетерпеливей стремился
вырваться из оков. Я стал роптать... колебаться... противиться. И неужто
мне только чудилось, что чем тверже я держался, тем менее настойчив
становился мой мучитель? Как бы там ни было, в груди моей загорелась
надежда и вскормила в конце концов непреклонную и отчаянную решимость
выйти из порабощения.
В Риме во время карнавала 18... года я поехал на маскарад в палаццо
неаполитанского герцога Ди Брольо. Я пил более обыкновенного; в
переполненных залах стояла духота, и это безмерно меня раздражало. Притом
было нелегко прокладывать себе путь в толпе гостей, и это еще усиливало
мою досаду, ибо мне не терпелось отыскать (позволю себе не объяснять,
какое недостойное побуждение двигало мною) молодую, веселую красавицу-жену