"Эдгар Алан По. Фолио клуб" - читать интересную книгу автора

концов представляться людям благоразумным каким-то чудовищным и совершенно
противоестественным извращением. В полуденный зной или в глухую ночную пору,
здоровый ли, больной, при ясной погоде или в бурю, юный Метценгерштейн,
казалось, был прикован к седлу этой огромной лошади, чья безудержная
смелость была так под стать его нраву.
Были также обстоятельства, которые вкупе с недавними событиями
придавали этой мании наездника и невиданной мощи коня какой-то мистический,
зловещий смысл. Замерив аккуратнейшим образом скачок лошади, установили, что
действительная его длина превосходит самые невероятные предположения людей с
самым необузданным воображением настолько, что разница эта просто не
укладывается в уме. Да к тому же еще барон держал коня, так и не дав ему ни
имени, ни прозвища, а ведь все его лошади до единой носили каждая свою и
всегда меткую кличку. Конюшня ему тоже была отведена особая, поодаль от
общих; а что же касается ухода за конем, то ведь никто, кроме самого
хозяина, не рискнул бы не то что подступиться к коню, а хотя бы войти к нему
в станок, за ограду. Не осталось без внимания также и то обстоятельство, что
перенять-то его, когда он вырывался с пожарища у Берлифитцинга, трое конюхов
переняли, обратав его арканом и цепною уздою, но ни один из них не мог
сказать, не покривив душой, что во время отчаянной схвати или после ему
удалось хотя бы тронуть зверя. Не стоит приводить в доказательство
поразительного ума, проявленного благородным и неприступным животным,
примеры, тешившие праздное любопытство. Но были и такие подробности, от
которых становилось не по себе самым отъявленным скептикам и людям, которых
ничем не проймешь; и рассказывали, будто временами лошадь начинала бить
землю копытом с такой зловещей внушительностью, что толпа зевак, собравшихся
вокруг поглазеть, в ужасе кидалась прочь, - будто тогда и сам юный
Метценгерштейн бледнел и шарахался от быстрого, пытливого взгляда ее
человечьих глаз.
Однако из всей челяди барона не было никого, кто усомнился бы в
искренности восхищения молодого вельможи бешеным нравом диковинного коня, -
таких не водилось, разве что убогий уродец паж, служивший общим посмешищем и
мнения которого никто бы и слушать не стал. Он же (если его догадки
заслуживают упоминания хотя бы мимоходом) имел наглость утверждать, будто
хозяин, хотя это и не всякому заметно со стороны, каждый раз, вскакивая в
седло, весь дрожит от безотчетного ужаса, а после обычной долгой проскачки
возвращается каждый раз с лицом, перекошенным от злобного ликования.
Однажды, ненастной ночью, пробудившись от глубокого сна, Метценгерштейн
с упорством маньяка вышел из спальни и, стремительно вскочив в седло,
поскакал в дремучую лесную чащу. Это было делом настолько привычным, что
никто и не обратил на отъезд барона особого внимания, но домочадцы
всполошились, когда через несколько часов, в его отсутствие, высокие,
могучие зубчатые стены твердыни Метценгерштейнов вдруг начали давать трещины
и рушиться до основания под напором могучей лавины синевато-багрового огня,
справиться с которым нечего было и думать.
Так как пожар заметили, когда пламя успело разгореться уже настолько,
что отстоять от огня хотя бы малую часть здания было уже делом явно
безнадежным, то пораженным соседям оставалось лишь безучастно стоять кругом
в немом, если не сказать благоговейном, изумлении. Но вскоре новое страшное
явление заставило все это сборище тут же забыть о пожаре, засвидетельствовав
тем самым, насколько увлекательней для толпы вид человеческих страданий, чем