"Николай Михайлович Почивалин. Летят наши годы (Роман)" - читать интересную книгу автора

объясняет:
- Необстрелянный, понимаешь, был да и все прочее...
В общем, в эту ночь ушел я из сторожки, хоть и слаб еще был. И тут
улыбнулось мне мое солдатское счастье.
На десантников наших набрел. Первый раз тогда за всю войну заплакал!..
С ними и выходил. Заговоренный я, что ли, был, - сам не пойму. Из
двенадцати нас трое только пробилось, и лейтенанта оставили. Ну, явились,
дивизия чужая, ребятам - по Красной Звездочке, меня - в госпиталь. Малость
подправили, дантисты мне рот железом набили - с месяц, наверное, после
этого жевать не мог. И снова мне тут повезло - других окруженцев сразу на
переформирование отправили, проверками всякими донимали, чуть не щупали,
кто ты такой, а меня в часть зачислили. Помогло, конечно, что
комсомольский билет и винтовку свою принес, да и опять же - с десантниками
вышел. Вызвал меня командир дивизии, порасспрашивал, как да что, потом
говорит: "Надо бы тебе, парень, на грудь что-нибудь повесить, да не могу.
Верю, а не могу - неподтвержденные твои похождения. Но, говорит, наградить
я тебя все равно награжу. Отправляем мы в Москву одну повую штуковину, что
у фрицев отбили, - поедешь в охранной команде..." Вот и представь -
недавно только кору березовую грыз, снег глотал, с жизнью прощался - и
сразу в Москву. Начало апреля - теплынь, народу полно, по радио "Лунную
сонату" передают, а я в новенькой шинели и в сапогах, по сухому
асфальту... Сам не верю!..
Ну, сдали мы свой фронтовой подарок в брезенте, определили нас в
общежитие, накормили, говорят - сидите, ждите. А консерватория-то в
Москве, разве усидишь! Улизнул. Два раза с комендантским патрулем
объяснялся, чуть не пол-Москвы прошагал, и зря оказалось, Весь состав
консерватории эвакуирован, так ничего и не добился.
А на следующий день привезли нас к генералу. Старый и веселый уж очень.
Я еще, помню, удивился, с чего он такой веселый - сводка-то в этот день
неважная была. А вечером понял: "В последний час" передали. Усадил он нас,
руки всем пожал. "Молодцы, говорит, ребята, иптереснуго штуку привезли -
понравилась командованию!
И посему, говорит, получил я указание побаловать вас.
Вот ты, говорит, сосунок со стальными зубами, - показывает на меня
пальцем и сам смеется, - ты, говорит, чего хочешь? Мамка есть?" Есть,
говорю, товарищ генерал.
"Где?" В Куйбышеве, говорю, - она, кстати, в ту зиму, как я в институте
учиться начал, переехала из Кузнецка.
"Так, в Куйбышеве, значит. Десять дней, спрашивает, туда и обратно,
хватит тебе?" Тут уж я гаркнул! "Тише, тише, говорит, и без крику
поедешь..." Здорово, а?
- Еще бы не здорово! - соглашаюсь я.
- Здорово! - повторяет Юрка и так довольно смеется, словно он только
сию минуту получил свое необычное отпускное свидетельство. - От генерала
прямо на вокзал. Влез в вагон и места себе не найду. Тащится, как
черепаха, взял бы, кажется, да по шпалам, по шпалам! То о матери тревожусь
- надумалась всякого за эти месяцы, пока писем не было, то о Зайке думаю.
Где она? Может, с консерваторией эвакуировалась? Пока адрес узнаю, напишу
да ответ получу - опять месяц-другой уйдет. Всякого, одним словом, за ночь
надумался. Сначала-то я в Куйбышев планировал, а потом, на обратном пути,