"Николай Михайлович Почивалин. Метаморфозы (рассказ)" - читать интересную книгу автора

чудовищными ударениями, чем моментально пользовался Джонни, - беззлобно,
словно от мухи, отмахиваясь от него, Семен трудился, как ломовая лошадь.
Несколько раз мы с Джонни зазывали его пойти на Апраксин двор, где до
войны ленинградские студенты подрабатывали на погрузке-выгрузке, - Семен с
сожалением и, однако, наотрез отказался:
- Не могу, робята, заради брюха время терять. Некогда мне.
В результате годовые оценки у Семена оказались выше, чем у меня и у
Джонни, - скорее это удивило, чем задело. Что же касается, по его
выражению, брюха, то Семен держал его в черном теле. Со стипендии он
покупал сразу десяток буханок ржаного хлеба, плотно, как кирпичи,
складывал их в тумбочку; кипяток был даровой и неделю продовольственный
вопрос не занимал его совершенно. Джонни возмущался:
- Аспирин ты дубовый! Неужели нельзя покупать свежий хлеб? Он же у тебя
черствеет.
- А черствого в глотку меньше лезет, - охотно и невозмутимо разъяснил
Семен.
Кормились мы все довольно скудно и оживали лишь тогда, когда я либо
Джонни получали из дому посылочку.
Уплетая однажды полученную таким образом домашнюю колбасу, Семен
мечтательно сказал:
- Сила! Заработаю когда-нибудь деньжищ - два кило такой враз съем.
- И ноги протянешь - от заворота кишок, - пообещал Джонни.
Семен, уже сытый, благодушный, с замаслившимися толстыми губами,
снисходительно глянул на товарища:
- Небось! У меня кишки не иностранные - как у некоторых. Сдюжат.
В скоропалительном уничтожении нечастых, впрочем, посылок участвовал он
на равных, иначе мы и сами бы до них не дотронулись. Но с первого раза и
наперед оговорился:
- Ладно, робята, - за мной не заржавеет.
И очень обрадовался, когда сам однажды получил из дому гостинец: два
бруска соленого сала и несколько здоровых, с кулак, головок чесноку.
- Пируем! - довольно объявил он, разворачивая холстинку. Хотя в тот же
вечер написал родителям, чтобы ничего ему больше не присылали: не помрет.
При этом веско, как у него получалось, и даже сурово пояснил нам: - У них
и без меня - семь ртов...
...Со второго курса я ушел, убедившись, что политехника - при самом
широком диапазоне этого понятия - из меня не получится. В довершение, к
гордости моей и, возможно же, на беду, к тому времени в газетах напечатали
несколько моих стихотворений, что окончательно укрепило решение. Вернулся
домой, поступил в редакцию городской газеты, познал обманчивую,
краткосрочную сладость сегодня написанного, завтра напечатанного, а
послезавтра никому уже не нужного слова твоего, и - потом была жизнь, была
война, война кончилась, замелькали, как спицы велосипеда, годы, да все
заметнее - под уклон.
И совсем недавно, через тридцать с лишним лет получил по весьма
приблизительному, сымпровизированному адресу письмо от кандидата
технических наук Джонни Мариусовича Торелли, проживающего в Москве по
улице Черняховского. "Обнаружил тебя по портрету в книжке, - крупным,
стремительным почерком писал он. - Опознал сразу: ты и тогда носил очки,
ги тогда у тебя были залысины. Теперь в слове "залысины" снял две первые