"Николай Михайлович Почивалин. Метаморфозы (рассказ)" - читать интересную книгу автора

- А он - доктор наук! - окончательно прихлопнул меня Джонни. И еще
профессор вдобавок, кроме всего прочего, майорам и полковникам лекции в
академии читает.
Осваивая обрушенные на меня сведения, я только головой мотал;
машинально отметив, что поток машин притормозил-придержал нас у
Елисеевского гастронома, спохватился:
- Может, выпрыгнуть - прихватить чего-нибудь?
- Хочешь, чтобы нас с лестницы спустили? - иронически вопросом на
вопрос отозвался Джонни. - Он и это может. Семен все может!..
Мелькнул новый пристрой дома "Известий", остался слева за мостом
Белорусский вокзал, а я все пытался разобраться, понять, чем же и почему
поразил меня рассказ Джонни? - сам он, подавшись вперед, негромко
договаривался о чем-то с шофером. Только ли тем поразил, что Семен стал
ученым, что у него высокие степени и звания?.. Конечно, в какой-то мере и
этим - непросто, зная лишь исходные условия задачи и совершенно минуя
долгое, сложное решение, сразу осмыслить конечный результат-ответ. Но
больше все-таки не этим: за прожитые полвека был я свидетелем метаморфоз и
подиковиннее, с такой амплитудой взлетов и падений, что диву давался!
Нет, меня всегда занимало и занимает, как это мы, люди, сплошь и рядом,
если еще не всегда, ошибаемся в оценке ближнего - принимая подчас мишуру
за суть, аплодируя пустобреху на трибуне и не понимая, что сидящий рядом
молчун и есть созидатель; что колокольный звон - не сам колокол, что,
наконец, с треском-блеском взлетевший фейерверк - не тот огонь, который
варит сталь и согревает путника в дороге. В молодости, вероятно, ошибаемся
по врожденной юношеской близорукости, когда в фокусе полагают прежде всего
самого себя, что, в общем-то, естественно и проходяще; в старости - все
меряя собственной, устоявшейся и жесткой меркой и мрачновато торжествуя,
что под нее почти ничего не подходит. Исключение, по-моему, составляют
разве что провидцы и дети:
и тем и другим все ясно, как дважды два...
- Джонни, а где вы оба были в войну?
- Да там же - в Ленинграде. Все девятьсот блокадных деньков. - Джонни
ответил в своей манере, хотя слова несли иной, не шутливый смысл. - С той
лишь разницей, что Семен и ломал ее, блокаду. А я кантовался на
оборонно-земляных спасательных работах. Да, ты знаешь, что наше общежитие
бомбой разворотило?
- Это знаю, Джошш. На его месте теперь сквер - бабушки внуков в
колясках прогуливают.
- Вот, вот...
Поморгав фарами, "Волга" вошла в белый расчищенный двор и пропустила
сияющую лаком министерскую "чайку".
- Видишь, и Семен прибыл, - кивнул Джонни.
- В "Чайке"? - усомнился я.
- Конечно. - Джонни покосился на меня, рассмеялся: - Что, никак не
укладывается? Привыкай, привыкай...
Бесшумно сработал лифт; Джонни уверенно нажал кнопку, и массивная,
обитая коричневым дерматином дверь тотчас открылась.
- Милостиво прошу, - басовито пригласил голос, вроде бы знакомый.
И все же в первую секунду мне показалось, что ошиблись адресом,
квартирой.